Кукольник - Генри Олди

— Считаю.

— Я вижу, вы все-таки не поверили мне.

— В чем?

— В том, что системы слежения отключены. Ладно. Достойная позиция, баас Борготта. Но крайне шаткая. Уж поверьте моему опыту. Вы не против, если мой Лоа на краткий период времени подружится с вашим? Минуту, не больше. Это нужно для лучшего взаимопонимания между нами.

Тарталья никогда раньше не участвовал в вудунских ритуалах. Интересно, на что это похоже? Контакт невропаста и куклы? Он вспомнил пустые глаза парня, чей Лоа застрял в танцующем ученике бокора, и поежился, как от сквозняка. С другой стороны, вряд ли синьора Вамбугу предложит клиенту опасную форму взаимодействия… Так и адвокатской лицензии недолго лишиться!

— Я согласен.

— Чудесно. Сидите, где сидели, не вставайте. Больше никаких ограничений.

Адвокат положила на стол фиолетовую, в тон саронгу, сумочку и принялась извлекать «инвентарь». Лоскутный коврик джу-джу: таких полно в любой лавке сувениров. Набор стеклянных баночек. Сигара, короткая и толстая. Обычный с виду мелок.

— Пемба, — пояснила она, указав на мелок. — Для сдерживающих узоров «веве». А это сигиль…

На столик лег деревянный идол.

— Это абибо…

Рядом с идолом возник веер из птичьих перьев. За ним последовали грубая керамическая чашка, флакон с притертой пробкой, медицинский пробник для взятия анализов крови, коробка древних спичек со смеющимся козлом на этикетке…

— Не волнуйтесь, баас Борготта. Я имею степень майомберо… — Адвокат впервые запнулась, подыскивая нужное слово на унилингве. — Докторскую степень по фундаментальной одержимости. Это обычная процедура. Иначе я не смогу защитить вас от давления обвинителя Нганги. Он — мастер коптить белую тарелку…

Это напоминало беседу доктора с капризным ребенком. Назвать по имени все инструменты, рассказать о необходимости лечения, успокоить и отвлечь. Вот только Тарталья, Человек-без-Сердца, давно не был ребенком. Интересно, когда ты спокойней всего? — нуждаясь во враче, в адвокате или в могильщике…

«Не смешно, малыш», — издалека ответил маэстро Карл.

Не смешно, согласился Лючано. Я и не шучу.

Вудуни расчертила мелком темную столешницу: круг, в нем — второй, между границами кругов — хитрый орнамент. В центре рисунка зажглась четырехлучевая звезда. Один из лучей указывал на Тарталью, другой — на Фионину. Затем синьора Вамбугу застелила стол лоскутным ковриком, скрыв от глаз круги, орнамент и звезду. На коврик она водрузила идола и зажгла рядом с фигуркой ароматические свечи.

Запахло незнакомыми пряностями.

У Лючано закружилась голова. Похоже, в состав свечей входил легкий наркотик.

Открыв баночку, адвокат подцепила ногтем указательного пальца часть содержимого, похожего на пчелиный мед, и нанесла на голову идола. Смешав в керамической чашке «мед» еще двух баночек и зеленую жидкость из флакона, она пробником взяла у себя капельку крови и впрыснула туда же. Включила режим ультрафиолетовой стерилизации, очищая пробник.

— Вашу правую руку, пожалуйста.

Лючано повиновался без возражений.

Едва ощутимый укол — и его кровь отправилась в чашку. Возник низкий вибрирующий гул; постепенно он набрал силу. Тарталья не сразу сообразил, что гул издает синьора Вамбугу, начав едва ли не с инфразвука. Словно некий праязык, давным-давно канув в пучины вечности, сейчас поднимался на поверхность, выпячивая горб мокрой спины.

Казалось, вибрирует уже вся камера.

Ладони женщины тягучим жестом омыли лицо — снизу вверх. Глаза стали заметно темнее: сапфиры превратились в агаты. Масса тонких косичек, в которые были заплетены волосы синьоры Вамбугу, зашевелилась кублом змей. Черты лица застыли жутковатой маской: оскалились белоснежные зубы, веки прекратили моргать, нос заострился, как у покойницы, а волосы продолжали жить собственной жизнью, будто в них запутался ветер.

Миг — и руки вудуни метнулись вперед двумя атакующими мамбами. В пальцах возник яркий веер из птичьих перьев. Качнулся — раз, другой, третий…

Усилился пряный аромат, дыша экстатическим безумием. Этот сквознячок не обдувал щеки, а беспрепятственно проникал в голову подзащитного Борготты, тонкой струйкой выходя из затылка. Сквозняк гулял, как хотел, а в голове оставался кто-то посторонний.

Лоа.

Дух вудуни Фионины Вамбугу, члена коллегии адвокатов Китты.

II

Феерия красок и образов. Бескрайняя чернота Космоса. Горящие самоцветы звезд и планет. Обрывки воспоминаний, скрученных в единый жгут. Водоворот, в котором нет начала и конца. Нити, нити, нити. Они тянутся к людям и событиям, промахам и удачам, радостям и сожалениям, возможностям и вероятностям.

Чужие лица.

Ребенок вертит игрушечный калейдоскоп…

…прилегло отдохнуть за кулисами. Ему сейчас хорошо, ему не больно — а эти трое так потешно хлопочут вокруг, куда-то несут… Зачем?

Оставьте мое тело в покое!

Кто рядом со мной? Присутствие. Лиловое облако мерцает, пахнет самкой. Самка игриво меняет очертания. Зовет.

Она меня зовет!

Лечу следом, мельком глянув в зал. Там сплошь тела — в форме для войны. И на сцене. И под сценой. Кругом — тела, формы, война. Из всех растут стрекучие щупальца. Тела в зале радуются. Я люблю, когда радуются! Тамтамы, огни, пляски до рассвета. Жаль, эти, для войны, радость прячут. Чтоб наружу из тела не лезла.

Глупые! Я ведь все равно вижу.

Самка близко. Трогает меня. Будем играть? Не будем? Сначала посмотрим? А потом поиграем? Хорошо, летим!

Тело на сцене говорит, говорит, говорит. Пыхтит и булькает. Тело встревожено. Тело сердится. Мы ныряем в люк за спиной сердитого. Здесь приводят в чувство еще одно тело: крепкое, бритоголовое, в форме для войны и красивой мантии. Тело хочет отдохнуть, отпустив на волю свой угнетенный Лоа, но ему не дают.

Ловят Лоа и загоняют обратно.

Вот дураки! Теперь у тела болит его бритая голова.

Это тело сердится так, что мне щекотно. На кого оно злится? За что? Не пойму. Наверное, на всякий случай. Про запас. Смешной!

Самка снова трогает меня. Хочет чувствовать вместе.

Провал. Разрыв.

Почему?

Мы были под сценой, а теперь мы есть в какой-то комнате. Что случилось между… Самка шепчет, чтобы я успокоился. Жмется ко мне. Ее запах будоражит. Откуда в ее запахе страх? Не надо! Я тебя защищу!

Не бойся.

Мое тело тоже здесь. Спит в восстановительном коконе. Кокон пульсирует, дышит помощью. С моим телом все в порядке. Оно и так бы скоро встало. А в коконе даже дольше получится. Хорошо! Тело лечится, а я могу еще погулять.

Самка тащит меня дальше.

Другая комната. Тело, что говорило на сцене, бранит тело с бритой головой. Оба злятся. Сильно. Отгораживаюсь. Что? Ты хочешь услышать?

Слушай.

— …для всей школы! Гард-легат захотел покрасоваться? Блеснуть записью с эмограммой? Привезли на выпускное торжество этого хлюпика, а нам расхлебывать?! Я как начальник школы…

— Вы забываетесь, господин дисциплинар-легат! Извольте сменить тон! Моя речь…

— Ах, ваша речь! А если эмпат умрет? Или подаст на нас в суд? Вы об этом подумали?! Надеетесь, что улетите, а вся ответственность ляжет на школу? На меня лично?!

— Какая ответственность?! Штатский хлыщ упал в обморок. Очнется, получит гонорар и уберется прочь…

— Вы сошли с ума! Эмпат — это вам не раб! Не варвар с периферийного мирка! Эмпаты в Галактике наперечет! Их профсоюз…

— Эмпат?! Профсоюз?! Мелкий актеришка, имперсонатор…

— Что?! Значит, под видом эмпата вы провели в школу…

Мне становится скучно. Тела жуют ерунду. Я хочу танцевать, но самка удерживает меня. В комнате объявляются два новых тела. Их лица из серого камня. Они уводят бритоголовое тело, которое очень волнуется. Бранит само себя за длинный язык. Кажется, оно сболтнуло лишнего, и теперь телу некуда отступать.

Самка увлекает меня за телами.

Комната. Снова. В углу — вещь. Живое пополам с мертвым, без Лоа. Мое тело звало вещь терминалом. Тела обожают имена. Это их игрушки. Тело с лицом из серого камня шарит в полумертвом терминале руками и глазами, второе тело спрашивает о чем-то тело с бритой головой.

Допрашивает, поправляет самка.

— …обязаны были поставить нас в известность заранее. Как это так?! — особый отдел не в курсе, что эмпат — вовсе не эмпат, а контактный имперсонатор…

— Я хотел, чтобы моя речь воодушевила молодых офицеров.

— Оставьте, легат. Никто не ставит под сомнение вашу лояльность и преданность империи, но имперсонатор упал в обморок. Признайтесь, ваша работа?

— Моя? У меня до сих пор раскалывается голова. Во время сеанса этот мерзавец стал транслировать мне боль!

— Боль? Он — вам? Варвар — помпилианцу?!

Другое тело выныривает из терминала.