Наследница Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Она спросила себя, зачем нужна эта тишина. Ей казалось, армия Кёнигсмарка достаточно велика, чтобы суметь отразить любое нападение, кроме того, она расположилась в развалинах города. Чисто технически армия генерала Врангеля отступила из этой местности и предоставила ее баварским солдатам; фактически же фронт на этой войне всегда находился там, где был хотя бы один солдат. Уже встречались небольшие воинские части, которые отделялись от основной армии и двигались, грабя всех подряд, через район, вообще-то занятый врагом. Но она сомневалась, что эта шведская армия была всего лишь воинской частью, предводитель которой решил не дожидаться следующей битвы, а прямо сейчас нападать на обедневшие крестьянские усадьбы и города, выжимая из них сохранившиеся остатки еды и имущества. Для этого дисциплина в лагере была слишком строгой. Она знала, что за каждым войском следовали обозы с семьями солдат, мастеровыми, оружейниками и поварами, причем иногда их численность превышала количество самих солдат, и что такую кучу народа практически невозможно было дисциплинировать. Однако тот факт, что здесь дисциплина присутствовала, похоже, указывал на то, что войско не просто стоит лагерем, а готовится к миссии – миссии, самым важным элементом которой было держать собственное присутствие в как можно более глубокой тайне. Но задавая себе вопрос, что это может быть за миссия, она уже поняла, что еще может означать такое стремление держать все в секрете.

– Солдаты охраняют даже бреши в стенах и городские ворота в той части города, которая находится за пределами лагеря, – произнесла Агнесс и указала на смутно различимые фигуры в конце переулка.

Никто не мешал женщинам бродить по темным улицам. Александра отправилась в путь, даже не задумавшись об этом, а если бы и задумалась, то стала бы размышлять, что произошло с Самуэлем Брахе и его людьми.

Когда Александра складывала медицинские инструменты, Агнесс молча подошла и стала помогать ей. Писарь и крестьянин и пальцем не пошевелили. Александра сдержала поднимающуюся в ней ярость и напомнила себе о том, что сначала нужно научиться дарить снисхождение и сочувствие людям в своем ближайшем окружении.

– Мы проверим, можем ли мы что-нибудь сделать для местных, – сказала она. – Я была бы рада, если бы вы оба остались здесь и охраняли наше убежище.

Писарь, широко раскрыв глаза, рассматривал ледяной зал в полуразрушенном доме, куда их привели. Крестьянин только покачал головой.

– Храни вас Господь, – прошептал он. – Храни вас Господь, если вы выйдете наружу.

Следующий час, проведенный без пользы, помог Александре и Агнесс сделать два открытия: страх оставшихся в живых был настолько велик, что даже предложение помощи не могло заставить их отпереть двери; они были пленниками в Вунзиделе, хоть и не носили цепей. Покинуть город-призрак они могли только милостью шведского генерала. Когда Александра окончательно поняла это, страх местных жителей прокрался под ее броню из досады и ярости. И каждый напрасный стук, каждое боязливое молчание за забаррикадированной дверью все сильнее раздували ее ужас.

– Мама…

Агнесс улыбнулась. В темноте ее лица почти не было видно.

– Я знаю, – сказала она. – Вон еще одна мышь с запертой дверью. – Она тихо постучала. – Есть кто живой? Мы можем помочь вам?

– Мама, они нас больше не отпустят.

– А ты думала, полковник из чистой человечности предложит сопроводить нас? – Агнесс снова постучала. – Мы не вооружены и хотим помочь. Есть кто живой?

– Мы не можем оставаться здесь. Мы должны идти в Вюрцбург!

– Никто не знает это лучше меня.

Дверь приоткрылась, как раз когда Агнесс сделала шаг назад.

– Вы монахини? – прошелестел незнакомец.

Александра откашлялась.

– Нет. Я… – сказала она и подумала: «Странно, что даже в такой ситуации я не решаюсь произнести это». – Я врач. Нужна ли вам помощь?

Дверь снова закрылась. Александра пристально смотрела на нее. Она ощутила какую-то пустоту в животе, в которой тоскливым многократным эхом отдавалось биение сердца. Как суметь остаться в живых? И как выбраться отсюда?

– Давай уйдем, – сказала Агнесс; по ней нельзя было сказать, снедают ли ее те же мысли, что и Александру. – Я уже старая женщина, я едва держусь на ногах.

– Мама, – возразила ей Александра и улыбнулась, несмотря на поднимающуюся в ней панику, – если у меня в твоем возрасте будет столько сил, сколько у тебя сейчас, я решу, что здесь что-то не так.

Агнесс взяла ее под руку, и они побрели назад по дороге, по которой пришли. Александра пыталась вспомнить, где нужно свернуть. Не так-то легко было ориентироваться в городе, где от большинства домов остались одни стены и где царил мрак. Однако они успели сделать только несколько шагов, когда услышали, как дверь у них за спиной снова открылась.

– Вы действительно хотите помочь? – спросил безжизненный голос.

Они остановились. Александра обернулась. В глубине улицы стояла одинокая фигура, закутанная в одеяла и лохмотья.

– Да, – ответила Александра.

– Слава тебе, Господи. Идемте. Пожалуйста, идемте! Мой ребенок умирает.

Тогда, в Праге, после смерти Мику и Криштофа, после поминок, после погребения, после того, как все ушли и Александра впервые за несколько дней снова осталась одна (и поняла, какой пустой отныне станет ее жизнь), она, ослепнув от горя, бродила по комнатам своего дома, ловя на себе сочувствующие взгляды прислуги и ненавидя их всех за то, что они не чувствовали ту же боль, что и она. По большому счету это горе никогда не отпускало ее: время и постепенно растущий гнев на то, что такое горе вообще существует, что люди ничего не могут с ним поделать, а Бог, очевидно, ничего предпринимать не хотел, – только прикрыли его. Вероятно, гнев на собственное бессилие превратил бы ее в озлобленную женщину, если бы не…

Все эти годы Александра снова и снова черпала силу из воспоминания, воспоминания о первой встрече с Барборой, ведьмой. Пока они с матерью следовали за оборванной фигурой, дыхание Александры все учащалось, так как к страху из-за ситуации в Вунзиделе присоединился новый страх – перед тем, что ожидает ее здесь, в этих развалинах…

…она достала воспоминание из потайного ларя в своей душе и попыталась, как и всегда, удержаться за него. Она увидела себя…

…как, спотыкаясь, ходила по дому в день после поминок Мику и Криштофа. В кухне, на полуподвальном этаже, силы покинули ее. Она осела на пол в углу и всхлипывала, думая, что у нее сейчас буквально разорвется сердце от боли, наполнившей ее тело, и надеялась умереть на месте, и шептала имя своего ребенка – снова, и снова, и снова, пока кухонные девки тихонько не исчезли из кухни, будучи не в состоянии смотреть на горе хозяйки. Когда Александра наконец смахнула слезы, она заметила толстую старуху, которая сидела на табуретке и очищала морковь от прилипшего песка и посеревшей шкурки. Старуха улыбнулась ей.

– Иногда нужно позволять им уйти, – затем сказала она. – Иногда воля Господа забрать их к себе сильнее, чем вся любовь, которую мы испытываем к ним.

– Кто вы? – спросила Александра.

– Я – ведьма, – ответила Барбора.

– Какие у него симптомы? – спросила Александра удрученную женщину.

– Симптомы?

– Что с твоим ребенком? Что-то сломал? Воспалилась рана?

– У нее температура.

– Как долго?

– Несколько дней.

Александра и Агнесс обменялись взглядами.

– И… и… понос… От нее остались кожа да кости! – Женщина расплакалась.

Александра и Агнесс снова переглянулись. Александра видела, как прищурилась ее мать. Она открыла сумку и достала изобретение, о котором ей рассказала Барбора, а сама Александра его немного усовершенствовала. Это были маленькие матерчатые сумки, наполненные лавандой, высушенной мятой и шалфеем: ими можно было прикрывать рот и нос. Она передала одну Агнесс, а вторую повязала себе. Женщина наблюдала за ними, широко открыв глаза от испуга.

– Отведи нас к своему ребенку, – приказала Александра.

Единственным источником света на бывшем складе служила плошка с жиром, одновременно это был и единственный источник тепла. Помещение представляло собой хорошее убежище. Здесь не было окон, а широкую дверь можно было так плотно закрыть с помощью одеял и старых досок, что ни один луч света не просачивался наружу, благодаря же толстым стенам и тяжелому своду склад почти не пострадал. Естественно, все товары, некогда хранившиеся там, были давно изъяты или украдены, а вместо приятного аромата пряностей, продуктов или натертых воском покрывал на дорогих материях, которые здесь, вероятно, когда-то хранили, стоял смрад давно немытых, сбитых в кучу в тесном помещении тел и выделений больного ребенка. Люди в помещении, бесполые под потертыми одеялами, молча отодвинулись, позволяя им пройти. Александра не стала спрашивать, входят ли они в одну семью, или здесь просто вынужденно собрались бывшие обитатели, соседи и бездомные. Она опустилась на колени рядом с ребенком, передала сумку Агнесс и сняла с маленького дрожащего тельца столько лохмотьев, сколько отважилась. Большие глаза смотрели почти сквозь нее, сухие потрескавшиеся губы дрожали. Александра мягко надавила на нижнюю челюсть ребенка и придвинула источник света поближе к себе. Ее сердце отчаянно забилось, еще когда она почувствовала смрад в помещении. Она резко сглотнула и попыталась найти доказательства ошибочности первоначального диагноза. Однако ей не пришлось обнажать верхнюю часть детского тельца, чтобы обнаружить маленькие красные точки сыпи.