Свинг - Инна Александрова

Этого энциклопедически образованного ученого и священника наши «уважаемые» правители пять раз ссылали и даже арестовывали за «шпионаж в пользу Ватикана». А между тем, его «Очерки гнойной хирургии» расходились по всей стране. Войно-Ясенецкий считал, что путь хирурга-самоучки, который пришлось ему пройти, научил многому, чем должен поделиться с молодыми.

В ссылках жил в невыносимых условиях, питался впроголодь: был полным бессеребренником. В начале Отечественной войны потребовал от правительства, чтобы его отправили лечить раненых. И именно благодаря ему тысячам и тысячам была дана возможность жить и самостоятельно передвигаться.

И все-таки правда иногда торжествует: в конце жизни получил признание, но полная слепота оторвала от хирургии, о которой говорил: «Хирургия — та песня, которую не могу не петь…»

* * *

Инфицирование ран покровов черепа очень опасно. Флегмона, развивающаяся после ранения, быстро распространяется под кожей или под galea aponeurotica[1], которые иногда омертвевают, что очень затягивает лечение. Нередки осложнения. Многочисленные вены сообщаются с венами покровов черепа, поэтому при гнойном процессе в мягких тканях может начаться тромбоз вен, и, следовательно, инфекция проникнет в губчатое вещество кости. Жору, парня из Калуги, привезли вчера. Температура 39°, пульс 120. Рвота. В затылочной области небольшая крестообразная гноящаяся ранка, а далеко вокруг нее — болезненный отек. Тяжелая флегмона покровов черепа, вероятно, уже осложнилась гнойным менингитом. Сделали все, что можно. Но… поздно. Сегодня под утро Жоры не стало. Вскрытие показало: затылочная часть изъедена. На твердой мозговой оболочке — фиброзно-гнойный налет. Ограниченный гнойный менингит под полушариями мозжечка. Бронхопневмония. А все потому, что не было сделано первичной хирургической обработки, то есть не было предпринято мер предупреждения раневых осложнений. Почему этого не сделали — поди узнай. Все равно, что ветра в поле искать.

* * *

В декабре девяносто четвертого — январе девяносто пятого в Осетии занимался опознанием трупов. Привозили их во Владикавказ из Грозного. Огромный гараж превратили в морг. В три-четыре слоя лежали ребятки. Проход — узенький. Ходил по трупам, выискивая своих. А как их опознаешь? Прооперировали мальчика в Северном, обрили наголо. Да и усох он. Документы остались в Северном. Лежит он, голенький, с трубками в голове.

А другая мать из Тамбова звонит, просит, чтобы сыночка ее срочно отправили домой, потому как нашла она старушку, что подымет ее деточку. Если голова цела, старушка обязательно вернет сыночка. Но… у сыночка нет головы. Все есть, а вот головы нет. И думаешь, кто же сошел с ума: мать несчастная, или у тебя крыша поехала. Может, правда, воскрешают тех, у кого голова осталась?..

* * *

Гнать, гнать надо из отделения Кирюху, Кирилла Петровича. Мало того, что не моется и воняет, как козел, — и это врач! — да плюс постоянный перегар; мало того, что бегает и наушничает начальству, так еще вчера Анечку Гутман, самую лучшую сестру, обидел. А дело было в том, что Аня усомнилась в правильности назначения, которое сделал Кирилл. Он, как это часто с ним бывает, был в «отпросе», и Аня пришла ко мне перепроверить назначение. К кому же ей было обратиться, как не к начальнику отделения? Капельницу-то надо было ставить. Мы с ней разобрались, я переписал назначение, а Кирюха сегодня увидел и поднял ор. Мне, конечно, ни слова, а на Аню такое начал нести — стыдно слушать. «Вы эти свои штучки бросьте», — орал он. Ну не подонок ли? Во-первых, Аня — полукровка, и мама у нее русская. Но не в этом дело. Как, как можно врачу, офицеру, подполковнику, орать такое? Господи! Когда же все кончится?

Мать с детства учила, что говорить о ком-то плохо, имея в виду национальность, — грех. Мудрая мать, как и апостол Павел, считала, что ни иудей, ни эллин не имеют друг перед другом преимуществ. Как те, так и другие — все под грехом. Всегда объясняла, что нет ни хороших, ни плохих наций — есть хорошие и плохие люди. Она это знала, в этом была уверена, моя малограмотная мать.

Всю жизнь учился и работал с евреями и никогда ничего худого от них не видел. Наоборот — учили. А теперь в родном Краснодаре призывают на борьбу с сионизмом, хотя, уверен, ни один, кто это брешет, не знает, что такое сионизм.

Нет, прав апостол Павел: все совратились с пути истинного, у всех уста полны злословия и горечи, все быстры на пролитие крови, а разрушение и пагуба сопутствуют их пути. Не знают люди пути мира, нет страха Божия перед глазами.

Какой же дикий национализм везде в мире, в том числе и у нас. И мигрантофобия. Слово «мигрант» стало равносильно слову «преступник». Власти никак не хотят понять, что законопослушные граждане из бывших союзных республик — это прибыль России, и ее надо приветствовать, а не гнать людей за Можай. Причем гонят всех приехавших, в том числе и русских. Андрей, племянник, приезжал на той неделе, хотел устроиться. В Запорожье нет приличной работы, а он — дипломированный инженер-строитель. Кажется, и внешность славянская, а сколько раз «менты» его вычисляли! И при этом, конечно же, поборы. Вот где зараза, вот откуда все надо выкорчевывать! Хотя паскудство это существует, конечно же, с попустительства верхов.

* * *

А наши все пьют… Во время командировки девяносто третьего во Владикавказ упивались по-страшному: деньги дармовые шли навалом. Пить же, не закусывая или закусывая дерьмом, нельзя. Не прощает этого поджелудочная. Злопамятная она, злая и капризная. От злости сама себя переваривает, превращая и себя, и владельца в мешок с гноем. Только не каждый хирург найдет тот узелок, который надо развязать, чтобы гадость эту выбросить. Все рядом: желудок, печень, селезенка, почки, солнечное сплетение, брыжейки толстой и тонкой кишок.

Отвезла тогда «скорая» одного офицера в республиканскую больницу, а там хирурги под стать ему: Святой Георгий, покровитель Осетии, разрешает осетинам и пить, и гулять. В «веселом» состоянии и вскрыли живот, а больше ничего сделать не смогли. Когда приехал, трубки торчали со всех сторон. Все, что было в наличии медикаментозного, использовал, но не было уже у бедолаги поджелудочной: сожрала сама себя. Сплошной гной. Умер, а горе-эскулапы опять ко мне: надо оформить, что погиб при исполнении служебных обязанностей. Иначе — семья пострадает. Жалко, двое детей.

А как откачивали в том же девяносто третьем Артема, генеральского сынка!.. Когда приехал, у парня уже и рефлексов не было: труп с сердцебиением. Вокруг три реаниматора: один — осетин, два других — из Томска и Омска. Выясняю: пил Артем араку с осетинами. Арака — самогон из кукурузы. Зрачки у парня широкие, но на свет чуть-чуть реагируют. Достаю зонд желудочный, вставляю только с третьего или четвертого захода. Отмываю. Делаю струйные инфузии в обе вены. Дезинтоксикационную терапию провожу. Минут через пять парень начинает шевелиться и даже сильно ударяет местного реаниматора в живот. Реаниматор, разгневанный, уходит и больше не возвращается. Но Артем оживает, и я забираю его с собой во Владикавказ.

Через какие-то дни пробую араку сам: встречаю однокурсника-осетина. После работы он приглашает в «город мертвых». Это около поселка Даргавс. Красота неописуемая! По дну ущелья вьется река в несколько рукавов, а на склоне горы стоят небольшие домики в два-три этажа с квадратными входами с разных сторон. Называются домики дольменами. Через квадратные входы вносили в домики покойников в дорогом убранстве и с дорогим скарбом. Старики, почуяв смерть, забирались в домики умирать, чтобы не отягощать жизнь молодым. А благодаря уникальному воздуху и микроклимату, покойники превращались здесь в мумии. В сороковые годы, когда шла Отечественная война, из дольменов вынесли изрядное количество золота и серебра…

Принимали в тот раз с почетом: как у начальника, спрашивали на все разрешение. Когда появилась на столе яичница с салом, какой отродясь не видывал — желтки темноогненного цвета, — да головка осетинского сыра килограммов на пять, хлеб как старшему пришлось ломать мне. Резание есть оскорбление хлеба. Вот под такую закуску арака — немного — пошла. С гор спускались с заложенными ушами: высокогорье.

* * *

Двадцать часов. Все отужинали и «откефирили». Надо зайти в третью палату. Здоровенная флегмона у Павла Чижова. Контрактник. Жаловался, что не платят «боевых». Какое-то время, говорит, платили, а теперь — ни фига. Вот и разбегаются контрактники, остаются «гусята»-призывники. Вчера к нему приезжал дружок из Пензы. Приободрился Павел, совсем по-другому смотреть стал. Великое дело — близкий человек, друг.

Ну а какой человек больше всего ему близок? Думаю, не героиня из «Унесенных ветром», которая говорит: пойду на все, но никогда больше не буду голодать. Мне как-то ближе тот, кто хочет жить, «чтоб мыслить и страдать». Конечно, это интеллигентская формула, но формула достоинства и ответственности.