Рефлекс свободы - Мария Волощук Махоша

другой год, в другой стране, в другом мире!»

За столом мама рассказала про получение мобилизационной регистрации:

— Они вместе собрали стариков на одно время, эдакий пенсионерский клуб. Заполняла анкету пунктов в сто, так что готовьтесь — больше часа займёт точно. Мы к ним пристали — нас-то куда трудоустроят? Сказали, надомную работу будут давать: носки вязать, одежду штопать, еду готовить. Обещали всех к делу пристроить, так что скучно никому не будет!

Мама показала жёлтую карточку с фотографией, QR-кодом и надписью «Мобилизационное предписание. Пенсионное». Выглядело оно довольно миролюбиво, как обычная социальная карта.

Стали говорить про семьи: кто из какого рода, у кого какие предки. Когда Веар рассказала маме, что её родители остались за границей, мама сначала заплакала. Потом обрадовалась, веря, что у них там всё хорошо. Наив узнал много нового и про Веар, прадед которой оказался родом из Италии, и про своих репрессированных предков.

— А почему вы мне раньше этого не говорили? — возмутился Наив.

— Потому что ты не спрашивал, — хором ответили женщины и рассмеялись.

Дети пообещали маме вести себя хорошо и не наделать глупостей. У Наива заныло сердце. Мама строго взглянула и напомнила:

— Ты обещал, а обещания надо выполнять.

От Жести пришло сообщение:

— Я иду завтра в 15:20.

— Я завтра в 16:30. Не передумал? — ответил Наив.

— Не передумал.

— Передумай! — написал Наив, вспомнив собачьи конвульсии.

— НЕТ!

— Цецечница! — настаивал Наив.

— Ок. Утром.

На другой день утром Веар ушла в оплот к назначенному ей времени, а Наив, чтобы не сойти с ума от тревожного ожидания — к Жести. В подробностях рассказал ему про Вечного Деда, про собаку, но Жесть упёрся:

— Слушай, ну правильно! А как они должны были, если собака кусалась? Жалко, конечно, но таких, как я, точно выпустят. Мы им в МММ на х˅^ не нужны. Проще вып˅^^˅^ь нас отсюда и на похороны не тратиться.

— Подожди немного. Не всё так однозначно! Надо же понять, как всё дальше пойдёт. Выжить надо для начала, а потом действовать, — настаивал Наив.

— Не могу я больше ждать. Не-мо-гу! Зае^˅^^я! Сотворю какую-нибудь х˅^^ю, и только хуже будет. Я здесь болею, понимаешь. Задыхаюсь!

— Так выдыхай, бобёр, выдыхай, б^˅^ь! Не детские игрушки, не бирюльки! На вышках оплотов автоматчики. Мобилизация, мать eё. Это уже, б^˅^ь, не игра, второй жизни не будет!

Жесть угрюмо молчал в ответ.

— Обещай хотя бы подумать, — сказал Наив.

Жесть кивнул, но явно для приличия — для себя он уже всё решил. Двум совершенно чужим людям говорить было не о чем. Наив засобирался, полез в холодильник за телефоном, но студент остановил его и сказал очень серьёзно, как взрослый, умудрённый опытом человек:

— Если ты остаёшься, учи язык глухих. Обязательно учи.

Наив нахмурился, не понимая. Жесть приложил палец к губам и быстро убрал.

— Это значит — молчи.

Потом быстро приложил палец к губам с наклоном, как бы перечеркнув губы наискось.

— Это типа наша с тобой «Цецечница», когда нельзя говорить, потому что небезопасно, но кто-то хочет с тобой пообщаться без лишних ушей.

— И где такому учат?

— Учат друг друга, как раз без лишних ушей, передают от одного другому, — ответил студент.

— У меня с «цецечницей» только ты, а ты сматываешься, так что научиться мне не судьба.

— В основе — язык жестов, язык глухих. Изменённый, конечно, почти без губ, потому что нельзя палиться. Будешь его знать — сможешь понять. Попробуй. Лишним не будет.

— Есть ещё какие-то жесты, которые надо знать обязательно? — спросил Наив.

Жесть не задумываясь постучал тыльной стороной прямых пальцев по подбородку снизу:

— Это значит — осторожно.

Быстро приложил кулак сначала ко лбу, потом к подбородку.

— Это — спасибо.

Он выглядел совсем не по-студенчески — не беззаботно. Ничто так не способствует взрослению, как большая беда. Они попрощались.

Наив встретил Веар у выхода из оплота. Она улыбалась, но как-то натянуто, неестественно. Он схватил её за руку и почти бегом потащил в подъезд, заставил достать карточку уже в лифте. Синяя, с надписью: «Военнообязанный».

— Почему ты-то военнообязанная? Что за чушь! — возмущался Наив, мечась по квартире как разъярённый лев в клетке.

— Потому что я косметолог. Настоящий врач дерматолог-косметолог. Все врачи военнообязанные.

— Ты маски будешь солдатам делать или брови выщипывать? — не унимался Наив.

— Перевязки. Они везде одинаковые. Инъекции, они же уколы, — спокойно отвечала Веар.

— Как ты можешь быть такой спокойной! Ужас какой-то! — кричал Наив. — У тебя болячки есть какие-нибудь, чтобы откосить?

— Не-а. Я как космонавт — можно хоть завтра на орбиту засылать. Тебе не пора ли в оплот? Время подходит. Только не учуди там чего-нибудь! Поспокойнее, — сказала Веар и погладила его по голове, как маленького ребёнка, до которого нужно было тянуться. — Время покажет, что из всего этого получится. Сейчас психовать точно бесполезно.

Наив вернулся из оплота с зелёной картой: «Трудовая мобилизация». Сорок лет в сочетании со всеми собранными заранее диагнозами уберегли от воинской повинности, но радости он найти не мог — слишком беспокоился за Веар. Вечером написал Жести. Сообщение осталось непрочитанным.

XXIV

Поликлинику разделили на два крыла: мужское и женское, «М» и «Ж», как в общественном туалете. Назвать происходящее медкомиссией было сложно. Такого нервного сборища людей в одном месте Наив ещё никогда не видел — люди огрызались, лезли без очереди, переспрашивали одно и то же, требовали руководство, требовали «человеческого отношения», кричали, что будут жаловаться. И ни одного лица, пышущего здоровьем: у всех тёмные круги, красные или жёлтые глаза, измождённый вид. «Похоже, здоровым в наше время быть совсем не в тренде», — подумал Наив.

На входе каждого взвешивали, измеряли рост и выдавали обходной лист с номерами «постов», которые он должен посетить. Нужно было «пробежаться» по всем десяти номерам и потом сдать лист с результатами, печатями и подписями на стойку регистрации. Усталые врачи тоже явно мечтали о «человеческом отношении». Они сидели на «постах» за столиками с табличками «хирург», «невропатолог», «лор» и прочими в кабинетах, коридорах, холлах и без перерыва принимали людей. Похоже, работали без выходных и вряд ли даже на обед могли отлучиться. Люди подходили к посту, садились на стул. Звучал вопрос:

— Жалобы есть?

— Есть, — отвечал каждый.

— Что беспокоит? — уточнял врач.

— Спина болит.

— Ранее обращались?

— Нет.

— Тогда это не является противопоказанием.

— Глаза не видят.

— Ранее обращались?

— Нет.

— Тогда это не является противопоказанием.

— Писаюсь во сне.

— Ранее обращались?

— Нет.

— Тогда это не является противопоказанием.

— Что же мне, сдохнуть, если я ранее не обращался?

— Это