Последний присяжный - Джон Гришэм

— Да, я не видел. — Нельзя сказать, что я усердно искал, где бы помолиться. — А какую церковь посещаете вы?

— Церковь Господа во Христе, — с готовностью ответила она, и на лице ее появилось выражение безмятежной радости. — Мой пастор, преподобный Терстон Смолл, — прекрасный, благочестивый человек. И очень хороший проповедник. Вам непременно нужно прийти послушать его.

Я слышал рассказы о том, как молятся чернокожие, как по субботам они проводят в церкви весь день напролет, знал, что их службы заканчиваются поздно вечером, когда прихожане чувствуют, что все душевные силы до конца отданы Богу. И живо помнил те страдания, которые в детстве мне приходилось претерпевать во время пасхальной службы в епископальной церкви, куда меня таскали насильно, — больше часа я не выдерживал.

— Вашу церковь посещают белые прихожане? — спросил я.

— Только в год выборов. Тогда некоторые политики приходят вынюхивать, как собаки. И обрушивают на наши головы кучу обещаний.

— Они высиживают всю службу?

— Нет, что вы! Для этого они слишком заняты.

— Значит, у вас можно приходить и уходить в любое время?

— Вам, мистер Трейнор, — да. Мы сделаем исключение. — И она пустилась в долгий рассказ о своей церкви, в которую можно было пройти пешком от ее дома и которая несколько лет тому назад была сметена пожаром. Пожарная команда, находившаяся, разумеется, на «белой» половине, обычно не спешила на вызовы, поступавшие из Нижнего города. Так они лишились своей церкви, но это неожиданно оказалось благословением! Преподобный Смолл сплотил вокруг себя приход. Почти три года они собирались на складе, который сдал ему добрый христианин мистер Вирджил Марби. Склад находился всего в квартале от Мейн-стрит, и многие белые выражали недовольство тем, что черные молятся на их половине города. Но мистер Марби проявил твердость. Преподобный Смолл собрал деньги, и через три года после пожара они уже разрезали ленточку на открытии своего нового храма, который был в два раза больше старого. Теперь по воскресеньям храм бывает полон.

Мне нравилось слушать, как говорит мисс Калли. Прежде всего я получал законное право есть без остановки. Но главное — меня завораживали четкая дикция, ее интонации и богатый лексикон, коему мог бы позавидовать и студент колледжа.

Закончив повествование о новом храме, мисс Калли осведомилась:

— Вы часто читаете Библию?

— Нет. — Я покачал головой, не переставая жевать.

— Вообще никогда?

Мне и в голову не пришло соврать.

— Никогда.

Это ее снова огорчило.

— А как часто вы молитесь?

Я запнулся на секунду и ответил:

— Раз в неделю, здесь, у вас.

Она медленно отложила вилку и нож и нахмурилась, словно собиралась сказать мне нечто очень важное и существенное.

— Мистер Трейнор, если вы не ходите в церковь, не читаете Библию и не молитесь, я не уверена, что вы истинный христианин.

Я тоже в этом сильно сомневался. Но рот у меня был набит, и это избавляло от необходимости оправдываться.

— Иисус говорит: «Не судите, да не судимы будете», — процитировала она. — Не мне судить чью бы то ни было душу, но я должна признаться, что беспокоюсь за вас.

Я тоже за себя беспокоился, но не настолько, чтобы прерывать обед.

— Знаете ли вы, что бывает с теми, кто живет не по воле Божией?

Ничего хорошего — вот единственное, что я знал, но был слишком голоден и напуган, чтобы отвечать. Она, напротив, забыв о еде, снова начала молиться. Я испытал неловкость.

— Павел пишет в «Послании к римлянам»: «…дабы, как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим». Знаете, что это значит, мистер Трейнор?

Я догадывался, однако, ограничившись кивком, положил в рот очередной кусок мяса. Неужели она помнит Священное Писание наизусть? И не собирается ли она прочесть мне его целиком?

— Смерть — лишь физический акт, а вот смерть духовная означает вечность в отлучении от Господа нашего Иисуса. Это вечность в аду, мистер Трейнор. Вы это понимаете?

Она объясняла очень доходчиво.

— Не могли бы мы сменить тему, мисс Калли? — смущенно попросил я.

Она тут же улыбнулась и ответила:

— Конечно! Вы — мой гость, и моя обязанность сделать так, чтобы вы чувствовали себя гостем желанным.

Она снова взяла вилку, и довольно долго мы ели, слушая лишь дробь дождя по крыше.

— В нынешнем году очень влажная весна, — сообщила наконец мисс Калли. — Для бобов хорошо, но моим помидорам и дыням нужно солнце.

Я успокоился, уверившись, что наши встречи не прекратятся. Моя история о мисс Калли, Исаве и их выдающихся детях была почти закончена. Я намеренно затягивал свои интервью, чтобы провести еще один-другой четверг за обедом на веранде мисс Калли. Поначалу мне было неловко, что для меня одного столько готовится: мы могли съесть лишь малую часть этого изобилия. Но хозяйка заверила меня, что ничего не пропадает даром. Они с Исавом зачастую в компании друзей заботятся о том, чтобы остатки пошли в дело.

— Я теперь готовлю только три раза в неделю, — призналась она со смущением.

На десерт были поданы персиковый пирог и ванильное мороженое. Мы решили передохнуть часок, чтобы пища улеглась. Мисс Калли принесла две чашки крепкого черного кофе, и мы пересели в кресла-качалки, в которых обычно работали. Я достал свой блокнот, ручку и начал задавать вопросы. Мисс Калли обожала, когда я записывал то, что она мне рассказывала.

Первые семь ее детей носили итальянские имена — Альберто (Эл), Леонардо (Леон), Массимо (Макс), Роберто (Бобби), Глория, Карлотта и Марио. Только Сэм, младший, тот, который, по слухам, находился в бегах, получил американское имя. Во время моего второго визита мисс Калли объяснила, что воспитывалась в итальянской семье, жившей здесь, в округе Форд, но это была еще одна из тех «долгих историй», которые она откладывала на потом. Все семеро старших были лучшими в своих классах выпускниками школы для цветных, что на Берли-стрит. Все получили докторские степени и преподавали теперь в колледжах. Биографическими сведениями было исписано множество страниц в моем блокноте, потому что о своих детях мисс Калли могла говорить без преувеличения часами.

И говорила. Я, медленно раскачиваясь в своей качалке, записывал под стук дождя и в конце концов засыпал.

Глава 12

У Бэгги по поводу публикации очерка о семье Раффин были сомнения.

— Ну, это же не новость, — сказал он, закончив читать то, что я написал. Не сомневаюсь, Харди предупредил его, что я собираюсь публиковать сагу о негритянской семье в качестве главного материала номера. — Обычно подобные статьи дают на пятой странице. — В отсутствие убийств представление Бэгги о материалах, достойных первой полосы, ограничивалось горячими имущественными спорами, разрешавшимися в суде без присяжных — в присутствии лишь кучки полусонных адвокатов и девяностолетнего судьи, которого вытащили из могилы, чтобы сделать арбитром.

В 1967 году мистеру Коудлу хватило смелости начать публиковать некрологи чернокожих усопших, но ко всему прочему, что происходило по ту сторону железной дороги, в течение трех последующих лет «Таймс» не проявляла практически никакого интереса. Уайли Мик крайне неохотно пересек «демаркационную линию», чтобы сфотографировать мисс Калли и Исава перед их домом. Я постарался назначить съемку на полдень четверга. Жареный сом, кукурузные оладьи, салат из сырой капусты, моркови и лука… Уайли наелся до того, что едва мог дышать.

Маргарет тоже с осторожностью отнеслась к моему материалу, но, как обычно, положилась на мнение босса. По правде сказать, все сотрудники восприняли идею с прохладцей. Но я не обращал на это внимания — я делал то, что считал правильным. К тому же не за горами был большой судебный процесс.

Таким образом, в среду, двадцатого мая, на той неделе, когда по делу Кассело было абсолютно нечего печатать, «Таймс» посвятила более половины первой полосы семье Раффин. Крупный заголовок гласил: «СЕМЬЯ РАФФИН МОЖЕТ ПОХВАСТАТЬСЯ СЕМЬЮ ДОКТОРАМИ НАУК». Под заголовком помещалась большая фотография Калли и Исава, сидящих на ступеньках своего крыльца и гордо улыбающихся, глядя в объектив. Ниже — более мелкие портреты всех восьмерых детей: от Эла до Сэма. Мой очерк начинался так:

«Когда Калия Хэррис была вынуждена покинуть школу после десятого класса, она поклялась, что все ее дети получат не только среднее, но и высшее образование. Шел 1926 год, и пятнадцатилетняя Калия, или Калли, как она предпочитает, чтобы ее называли, была старшей из четырех детей в семье. Образование стало для нее недоступной роскошью после того, как ее отец умер от туберкулеза. Калли работала у де Жарнеттов до 1929 года, пока не вышла замуж за Исава Раффина, плотника и по совместительству проповедника. Сняв маленькую квартирку в двухквартирном доме, они начали экономить каждое пенни. И им пригодилось все, что удалось отложить.