Лето, бабушка и я - Тинатин Мжаванадзе

Однако Бим с удовольствием охранял дом, неведомым образом понимая, кого тут любят, а кого — не очень.

— Мурадыч! — орал сосед, не смея открыть калитку. — Не пускает меня ваша псина!

— Псина, — усмехалась бабушка, — сам ты псина, да он в десять раз больше человек, чем ты, образина беспородная! Никогда чужого не возьмет, не то что вся ваша семейка воровская!

Бабушка никак не могла забыть авантюру с земельным участком, которую прокрутила Лутфие — мамаша неугодного соседа.

Понятное дело, все это было сказано не для соседских ушей, но Бим улавливал настроение хозяев из воздуха.

— Я его сейчас ударю, — рассвирепел сосед.

— Попробуй только, — подала голос бабушка. — У него медалей в роду, сколько у тебя совести не наскребется. Небось чует, кого в дом пускать нельзя!

Разок Бим цапнул-таки ненавистного соседа за щиколотку, и тот больше к нам не совался. Зато детей Бим пускал, как дворецкий, приветливо обнюхивая ноги и весело улыбаясь.

— Клянусь, — прижимая руки к груди для пущей достоверности, говорила я старшим, — он улыбается! Посмотрите на него, когда он дядю видит!

И правда, хотя Бимка любил всех домашних, хозяина он определил с самого начала и безошибочно. Дядя приезжал нечасто — из-за работы, и, когда они с собакой встречались, нежность переполняла собой округу.

— Надо же, — умилялась бабушка, — мой сын только детей до сих пор так привечал, а теперь еще и Бима.

Дядя и Бим вдвоем уходили в сад и пропадали там часами.

Я подсмотрела — дядя перочинным ножиком чистил груши и давал собаке, и та съедала все с величайшей скромностью. Они рассматривали деревья и тихо беседовали.

Как-то раз мама приехала из деревни и рассказала про Бимку удивительное:

— Схожу с автобуса, уже поздно, темень, а до дома идти одной километр. Да еще через кладбище! Через пригорки! Ну, иду, а куда деваться, и вдруг слышу в темноте — что-то топочет! Я обмерла — с перепугу подумала, или волк, или шакал, да мало ли что, и вдруг вижу — из темноты Бимкина морда вынырнула! Умница моя, это не пес, а человек, разве что разговаривать не умеет! И так мне стало спокойно и хорошо, дошли вдвоем, как друзья-товарищи, он вокруг меня носится, радуется, прыгает. Представляете — как он с такого далека понял, что я приехала?!

Охотился Бим отлично. Папа одобрительно рассказывал, как он делает стойку — гениальный пес! К тому времени Найду пришлось передарить — она стала драть кур, в том числе и соседских, и никакие меры не помогали научить ее уму-разуму.

— Жалко, па, она же наша старая собака, — со слезами просила я папу. — Они уже и с Бимом подружились!

У папы нашлась куча аргументов: две собаки, соседи, бить ее нельзя. Бим остался один.

Я вообще всегда была уверена, что мы самые лучшие в мире, и Бим только подтверждал эту теорию: такая удивительная собака могла и должна была попасть именно к нам. Ее бурая с проседью шерсть, улыбчивая морда и абсолютно человеческие глаза — все это стало символом настоящей собачьей красоты.

— У нас — дратхаар, — важно говорила я друзьям, и они замолкали, раздавленные недосягаемостью идеала.

Как-то раз мама поехала в деревню — там была бабушка с маленькой Маей, — с ней вызвался поехать и дядя.

Обратно их ждали к воскресному вечеру — завтра же на работу. Они не приехали, и мы встревожились.

— Куда звонить, что делать, — ломала руки тетя, — как трудно без телефона! Что думать — не представляю. А вдруг Шукри сел за руль?! Сто раз ему говорила — не рискуй! А вдруг с бабушкой что-то?

Гадая и нервничая, мы решили подождать, а потом ехать самим.

Утром машина заехала во двор.

— Наконец-то, — выдохнула тетя, — но как-то странно они идут… Точно что-то стряслось!

Входные двери распахнулись. На пороге стояли заплаканные мама и дядя Шукри.

— С бабушкой что-то?! — схватилась за сердце тетя.

В панике я онемела и во все глаза смотрела на маму. Не может быть, не может быть.

— Бимка, — еле выдавила мама.

— Фу-у-ух, чтобы собаки вам в душу налаяли! — в сердцах крикнула тетя.

Дядя посмотрел на нее и прошел мимо.

— Ну разве можно так из-за собаки убиваться! — вслед ему сказала тетя.

И тут же залилась слезами.

Тут засмеялась мама.

— Разве это была собака? Это был человек.

Мы сидели все вместе, мокрые по пояс, извергая потоки соленой жидкости, и слушали, как неожиданно и глупо погиб наш умница пес: съел крысиного яда в соседском дворе.

— Мучился, хороший, так смотрел — спасите меня. — Мама сморкалась в насквозь мокрый платочек. Тетя всхлипывала, а я, глядя на них, подвывала пуще прежнего.

— Я его в одеяло завернул и так похоронил, — коротко сказал дядя. — На работу надо идти.

Вытащил из шкафа рюмочку.

— Ннннне-е-е…не надо, — заикнулась тетя и умолкла под его взглядом.

Дядя налил себе из графина, опрокинул рюмочку и вышел.

Рыбалка

Папа рассказывал мне про свое детство — как он вместо школы один год помогал отцу в поле, как плавал в страшенных речных водоворотах и как ловил форель в самодельные садки из ивовых прутьев.

— Что тебе мешает сейчас рыбачить? — задала я законный вопрос.

Папа почесал лысину.

— Да ничего вроде, — вздохнул он. — Только сейчас у меня на садки нервов не хватит, а леску закинуть можно.

Все оказалось гораздо прозаичнее: мы с папой отправились повыше по руслу реки, где вода чище и рыбы больше, папа там закинул и закрепил десяток лесок с крючками и сказал, что мы за ними придем утром.

— И все? — разочарованно протянула я. — И это вся рыбалка?

— Зато утром рано пришел, а тебя рыба ждет, — ободрил меня папа.

Бабушке я строго-настрого наказала разбудить меня точно в то же время, когда проснется папа.

— Честное слово? — железно уточнила я перед сном.

— Обижаешь, — пообещала бабушка.

Однако, открыв глаза, я увидела, что раннее утро уже давным-давно прошло, солнце вовсю шпарит над деревней, и от возмущения немедленно пошла разбираться с обманщицей.

Бабушку я нашла, как всегда, не дома, а на грядках.

— Слова не говори, — мирно предупредила бабушка. — Мы с твоим отцом тебя полчаса не могли разбудить!

— Не может такого быть! — выпучив глаза, заорала я.

— Очень даже может, — спокойно отбила удар бабушка, — я что, на старости лет аферисткой стала?

— Ну и как вы меня будили? — иронически сложив руки на груди, спросила я.

— Руки так не складывай, — вскользь указала бабушка, — сто раз тебе сказано — это поза скорби.

— Так я же скорблю! — На всякий случай руки я просто уперла в бока. — Ну так как же вы меня будили? Небось тихо позвали, я не услышала, и всё — прощай, рыбалка!

Бабушка выпрямилась, держа выдранные сорняки.

— Как мне жалко, что я не могла записать на пленку эту сцену! — ядовито проговорила она. — Сначала я тебя просто расталкивала. Потом пошлепала по щекам. Потом щекотала пятки. Потом пришел папа, и мы в четыре руки стащили тебя с кровати и поставили на ноги — так ты сползала вниз, как мешок с картошкой…

— Мгм, — недоверчиво буркнула я, воображая описанное.

— …потом папа принес воды и стал тебя поливать, потом зажал тебе нос, потом поорал в уши, а потом сказал, что этого ребенка не разбудишь даже гаубицей, а ему потом на работу, и столько времени терять он не может!

— Пхы. — Надо же, меня поливали водой! Сердитость прошла от осознания, что я так крепко сплю — уникум!

— Ничего смешного, — рассердилась бабушка. — Если тебя вынести вместе с кроватью, ты и ухом не поведешь, вот так и украдут, и скажут, что не сопротивлялась!

— Дидэ, — укоризненно протянула я.

— Что — дидэ? Я уж думала подвесить тебя вниз головой, перепугалась — жива ли! А если ты так будешь спать в мужнем доме, то…

— …на третий день задницей дверь открою, — в унисон закончила я фразу. — Я виновата, что так крепко сплю?

В это время со стороны дома показался папа.

— Эй, ты, рыбачка! Держи форель!

И поднял руку со связкой переливающейся рыбы.

— Посмотри, какая красавица, — довольно приговаривала бабушка, ловко счищая чешую. — Вся сверкает, такая свежая!

Рыба в моей руке лежала упругая, скользкая и в самом деле редкой красоты: по ее серебристым бокам вперемешку с темными точками были разбросаны алые капли.

— Немного поджарю, а остальное сделаю на углях, — распорядилась бабушка.

По ее требованию я нарвала и вымыла несколько листьев лавровишни. Тем временем бабушка потолкла в ступке орехи, зелень и перец, выскребла пахучую пасту ложкой и густо смазала форелей изнутри и снаружи.

— Помаши над углями, а то жар уйдет, — скомандовала она, продолжая колдовать на рыбой.

Уложила в кеци[24] листья, потом рыбу, сверху насыпала горошины черного перца и пару лавровых листьев, закрыла куском жести и поставила на угли.