Человек. Книга. История. Московская печать XVII века - Поздеева Ирина

Однако чем более укреплялась династия, тем менее охотно вспоминала она свое происхождение «по воле» народа. В книжной публицистике в дальнейшем постоянно повторяется и развивается только мысль о Промысле Божием, который проявляется теперь в любом действии царя. Поэтому авторов послесловий все более занимает иная проблема – соотношение власти царя и власти Церкви. Эта тема решается различно – в зависимости от времени выхода издания в свет, отражая реальный характер этих взаимоотношений.

До возвращения патриарха Филарета в середине 1619 г. из польского плена даже идею послужить книгопечатанием истинной вере книжная публицистика приписывает царю, которому внушил ее сам Бог. Более того, юный царь объявляется в предисловии к изданию Служебника 1616 г. непосредственно пекущимся даже о самом сложном и спорном – «о исправлении в службах божественная литоргия», чтобы «вся Церковь Божия державы царствия его единогласно вопияла» (л. 1 нн.). Согласно изданиям до начала 20-х гг. XVII в. (Октоих, 1618, Минеи служебные, 1619), именно сам государь совершает «подвиг не мал», чтобы «божественное писание» в виде печатной книги дошло до русских церквей и русских людей. Как правило, в этих текстах царь сам принимает решение, которое только сообщает иерархам Церкви, с восторгом его принимающим.

Однако характер изложения темы книгопечатания существенно изменяется в годы патриарха Филарета, являвшегося соправителем или даже подлинным правителем России. Согласно послесловию Потребника 1633 г., Господь просвещает «смысл и очи сердечные» и царю, и «великому архиерею и пастырю… великому господину и государю святейшему Филарету патриарху Московскому и всея Русии». Более того, возникает необычный термин, применяемый авторами-издателями к этим двум «великим государям», – «честная сия и изрядная двойца во благочестии и правде и святыни» (л. 517–518).

Однако смерть Филарета (12 октября 1633 г.) сразу же меняет тон послесловий. В Азбуке Василия Бурцова[134], вышедшей 20 августа 1634 г., снова говорится, что Бог идею издания книги «вложи во ум… скипетроносцу единому благочестия браздодержателю и ревнителю… веры» и даже «единому рачителю божественных догмат», «высокопрестольному» царю Михаилу Федоровичу[135]. Особенно показательно с этой точки зрения славословие Михаилу Федоровичу в Каноннике 1636 г., занимающее 14 страниц текста (76–82 последней пагинации).

Вновь меняется ситуация при патриархе Никоне, который сразу стал фактически единовластным хозяином Печатного двора. В пространном (18 страниц) предисловии к сборнику «Скрижаль», изданному в 1655–1656 гг., т. е. в самое сложное время полемики вокруг церковных реформ, и содержащему и послание патриарха Паисия Никону, и «Соборное деяние», обнаруживаются совершенно иные акценты. В предисловии в одной фразе, правда со всеми должными эпитетами, говорится, что «пресветлый… Богом венчанный… царь» «печется» о «богоугодном правлении», «расширении царства», «освобождении… рода христианского», упоминается кратко и о «защищении» им «церкви апостольской» (с. 7).

Патриарх Никон. Рис. XVII в.

Зато патриарх восхваляется и прославляется в столь гиперболически торжественных выражениях, что они кажутся невозможными даже в рамках «панегирического» стиля или стиля «второго монументализма»[136]. Почти весь текст послесловия посвящен прославлению величия Никона и поруганию невежества и духовной злобы нападающих на него врагов «истинной веры». Славословие патриарху начинается утверждением, что «богоизбранный святейший патриарх» – «первопрестольный в богоначальствующем… свещенноначалии свещенноначальник; богоданный в светловодительстве всея Великия и Малыя и Белыя России светловодитель, благотщаливый словенского стада Христова пастырству своему… пастырь» (с. 8). Таким образом, в титуловании патриарха повторена даже основная формула территориального простирания царской власти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

После низложения Никона традиция прославления царя как единого и единственного представителя божественной и земной власти, божественности источника и смысла его политики возрождается и развивается. События середины века, связанные с изданием печатного свода законов, унификация и бюрократизация управления государством, напряженность социальной и духовной борьбы, нерешенность основных внешнеполитических проблем постоянно получают отражение в книжной публицистике, демонстрируя ее все более последовательную и прямую ориентацию на укрепление самодержавия.

Об этом позволяют судить послесловие Кормчей книги, написанное еще при патриархе Иосифе (до 1650 г.), и предисловие к книге «Жезл правления» Симеона Полоцкого, составленной по определению Собора русских и греческих иерархов и им же одобренной (вышла между 10 февраля и 10 августа 1667 г.). За годы, прошедшие между этими двумя изданиями, состоялись церковные реформы, полностью принятые государством; раскол Православной церкви превратился в постоянный факт внутренней жизни; патриарх Никон провозгласил превосходство «священства» над «царством», а себя стал именовать «Великим государем» и затем оказался в ссылке. Публицистические дополнения обеих книг подчеркивают, что в столь трудное время, переживаемое народом, по словам послесловия к Кормчей (л. 642–647), «Новому Израилю не от Египта бежащу, но от лютаго греха» особенно необходимо твердое руководство в отстаивании истинной веры. В послесловии Кормчей книги излагается мысль о том, что «кормчество» – главнейшее качество и «в кораблеплавательном художестве чювьственнаго мира», и в «художестве кораблеплавательном божественного Писания». Отсюда важность изданной книги, поскольку «мудрокормный кормчий и великоразумный хитрец» Алексей Михайлович «восхоте к своему хитрому и мудрокормному кормчеству царствия своего… и сие духовное кормничество предати»[137].

Концепция Божественного Промысла и исторической необходимости воцарения новой династии, настойчиво проводившаяся государственной печатной публицистикой, отнюдь не отличалась новизной, ее основные идеи вполне традиционны и накрепко связывают в политическом отношении XVI и XVII век. Достаточно сравнить с ними содержание и терминологию Грамоты об избрании на престол Михаила Романова, во многом повторяющую, в свою очередь, аналогичный документ Бориса Годунова[138]. В российские города рассылалась Грамота, в которой об избрании царя Михаила говорилось, что вся Русская земля просила «с великим молением и воплем, чтоб всемилостивый Бог дал нам… на все государства Российского царствия государем, царем и великим князем всея Русии, от племени благовернаго и праведнаго государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии племянника… чтоб, по милости Божии, впредь царска степень укрепилась навеки».

Царица Мария Милославская (1626–1669)

Насколько точно послесловия московских изданий выражали политическую идеологию времени, показывает почти современное событиям изложение их в Хронографе, как бы продолжающее сказанное в Грамоте 1613 г.: «Тогда приемлет богопорученное ему Московского государства скифетродержание и нача правити мудрокормный царствия корабль и бысть православию глава и богозрачному благочестью начало и государь всем благоверным, иже под солнечным течением»[139].

В издании 1667 г. патриарх Иоасаф и собор архиереев обращаются к «Благочестивейшему, тишайшему, самодержавнейшему Великому Государю Царю и Великому князю всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, и многих царств и княжеств и земель Восточных, Западных, Северных и Южных отчичю и дедичу, наследнику и обладателю» (см. л. 1–3 нн.). Далее формулируется просьба патриарха «со всем освященным собором» принять Церковь «под кров крилу твоея… да крепостью защищения… десницы твоея… пребудем» – т. е. Русская церковь прямо обращается к «высоте царского престола».