Милые люди - Юлия Гайнанова

конце – упаси караси подгорит!

Рядом в двух стаканах обязательно должны стоять негазированная вода и стакан свежевыжатого апельсинового сока… Мм… апельсиновый сок, вот что я вам расскажу!

Если бы я поймал утку – а сидел я в яме совершенно без добычи, – то жена ловко бы разделала ее и поджарила грудку. Причем так, чтобы на разрезе проявился градиент: от тонкой темно-коричневой полоски резкий переход к мясному бежево-серому оттенку, который мягко вливается в розово-сосисочный, возможно, с каплями красного. Апельсины тут при чем: они будут в соусе, но его рецепт я храню в строжайшем секрете, и даже практически на смертном одре…

Екнуло сердце, так плохо мне стало от одной мысли, что я больше никогда не попробую эту утку под апельсиновым соусом, не закушу ее картофельным пюре и не залью красным сухим. Надо успокоиться. Я взял в руки комок земли и понюхал его. Если героине Маркеса[22] это нравилось, может, что-то в этом есть? Ведь я гурман и должен ценить все новое!

– Эй, старый болван, ты что там делаешь?

– Не поверишь, сосед, я – ха-ха! – раздумываю, не отведать ли мне кусок земли!

– Идиот, как ты умудрился сюда провалиться? Ты же мог здесь сдохнуть.

– Ты вытащишь меня или будешь разглагольствовать?

Уже дома после обеда я первым делом вписал в завещание рецепт соуса и больше никуда не торопился, кажется, целых месяца два.

Авторская кухня

– Господи, да что ж ты за человек такой! Тебе не стыдно?

– Стыдно, у кого видно. Ну а чем ты вообще недоволен? В конце у вас будет свадьба и трое маленьких ангелочков.

– Так в том-то и дело, что с моими рыжими усами и ее склонностью нюхать лилии и ходить потом со следами этой дурацкой пыльцы на подбородке мы никак не можем быть вместе. И еще, на тридцать четвертой странице…

– Погоди, я еще даже не начал писать ее, тридцать четвертую страницу!

– Но я знаю, что на тридцать четвертой странице ты задумал внутренний конфликт. Так вот, со всей ответственностью заявляю, что он совершенно неправдоподобен. Ну как я, единственный ребенок в московской интеллигентной семье, чуть ли не в попку целованный, в двадцать два года должен переживать, смогу ли все-таки занять должность редактора или стану тварью дрожащей? Да у меня никаких сомнений не возникнет, что лучшего автора статей для того журнала, чем я, никто и никогда не найдет!

– Но как-то же я должен познакомить тебя с будущей женой! Ты что, хотел банальщину какую? Корпоратив, их взгляды пересеклись из разных углов ресторана?

– Нет, но то, что наши взгляды пересекутся в очереди к психологу, это, конечно, весьма оригинальная находка!

– Согласен, прием не первой свежести, но он не так и прост, каким хочет казаться. Раз ты дошел до тридцать четвертой, поди, и на сто пятую заглянул?

– Да туда мне даже заглядывать страшно, если уже в первой половине романа ты так жестоко насчет меня ошибаешься! Почему я через страницу шепелявлю, как французик, а иногда говорю длинными фразами, словно читаю нудный – а у него ведь есть и занятные вещицы – роман Достоевского? Можно не менять стиль моей речи каждую главу?

– Но роман же о том, как ты подстраиваешься под окружающих и только ближе к концу понимаешь, кто ты есть на самом деле!

– Ну это уже слишком! – Главный герой опустил голову и обиженно выпятил нижнюю губу, поджал подбородок к шее, а губу – к подбородку.

Довольный, Владимир приступил к написанию черновика, как только персонаж перестал жаловаться и тишина стала доступной. Он и сам не знал, почему его герой каждый раз менял манеру речи, но как же удачно и быстро нашелся с ответом, ну! Ай да Владимир, ай да…

Однако ему все равно нужно было разобраться со страницей тридцать четыре: «Отогнав ненужные мысли, он решил действовать и назначить интервью самой Аник, минуя менеджера по связям с общественностью. Тогда он еще не знал, что, как только их взгляды встретятся…»

– Литературный штамп, дурилка!

– Да знаю! Потом исправлю… – Владимир улыбнулся рыжим усам главного героя и продолжил.

Пятнадцать минут прошли в пунктирной тишине, в синкопическом клекоте клавиш. Когда главный герой крикнул «стоп», Владимир вздрогнул от неожиданности.

– Остановись сейчас же! Тебя понесло совсем в другую сторону!

– Но это важно для отражения твоей мягкотелости. Я бы назвал историю твоего друга сателлитом[23], подсвечивающим…

– Только я достоин быть в центре повествования! – рыжеусый завизжал истерично, беспомощно.

– Успокойся, дорогой человек, это будет роман-эпопея, места хватит всем.

– Кхм-кхм.

Владимир и главный герой повернули головы к источнику звука.

– Ну все, теперь он здесь! – Рыжеусый поднял руки к небу, а потом улетел к потолку, где и исчез.

Владимир устало спросил:

– Тебе тоже что-то не нравится?

– Мне, право, неловко, в основном вы пишете даже замечательно, и я вовсе не согласен с главным – для первого черновика у вас, пожалуй, литературных штампов даже мало, вы пишете так чисто.

– Но… – Писатель откинулся на спинку стула, закрыл глаза и потер переносицу.

– Но, мон плезир, где же действие, где события? Ведь у вас уже десять страниц ровно ничего не происходит! И эти десять страниц, позвольте заметить, обо мне!

– Красиво жить не запретишь!

– А мне кажется, тут уместнее другой народный хит – «не жили хорошо, нечего и начинать». Давайте добавим драмы. Я создан, чтобы страдать, созидать, мучиться!

Автор отложил очки и нехорошо ухмыльнулся:

– Страдать так страдать!

– Ах! – и друг главного героя растворился. Его «премного благодарен», где последняя «а» взмыла вверх и скромно приземлилась на «е», растворилось вслед за ним.

Когда автор засыпал, ему приснилась та самая девушка, любившая лилии и не подходившая герою с рыжими усами.

– Ты его жалеешь и ведь сам это знаешь! – Во сне она и Владимир выступали на сцене в качестве иллюзионистов, в зале на бархатных стульях сидели всего два человека – родители писателя. Девушка без церемоний говорила с Владимиром, пока распиливала его тело в коробке надвое. Он в ответ молчал. После того как она закончила и раздвинула ящик, левая его половина с головой улыбнулась зрителям и он проснулся.

За окном темно, на часах четыре утра. Ему вдруг привиделось в отражении оконного стекла, что у него выросли рыжие усы, и он нервно пощупал свое гладкое место под носом – как бы оно ни называлось.

Владимир просунул ноги в шерстяные носки, добрел до стола с ноутбуком, дернул за веревочку – и