Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

горестно молчала, а придя на кухню, утирала ладонью слезы, сердито поджав сухие мужские губы с торчащими над ними побелевшими усиками. «Так и бывает, — думала она, — когда оставляют ребенка одного. Зачем им обоим на работу ходить — или денег им мало?»

Но, вернувшись в гостиную, она снова оттаивала. Много лет она работала на эту семью, сроднилась со всеми и теперь жалела их всей душой. Но сегодня она не знала, кого жалеть больше. Наверное, мать, которая едва коснулась еды. А может быть, отца, который как-то сразу осунулся и постарел. И все-таки, — думала она, — этот большой, спокойный, уверенный в себе человек держит себя в руках. Придя домой, он ни разу не повысил голоса, никому не сделал ни одного замечания. Он вообще никогда не повышал голоса, но его спокойный, холодный взгляд иногда давил сильнее самых веских слов. С его приходом в доме воцарялась тишина, мальчик сразу же переставал играть на скрипке. Старухе это нравилось. Она не выносила родителей, которые сюсюкают с детьми и осыпают их поцелуями. Отец есть отец, если домочадцы хоть немного не побаиваются его, все может пойти к чертям. До сих пор она думала именно так, не сомневаясь в своей правоте.

За столом одна только Сашка ела, как всегда, с аппетитом. Ей было стыдно, но она не могла справиться с собой. Да еще, как назло, утром она, торопясь в университет, не успела позавтракать. Просить денег у отца Сашка не посмела, а к мачехе никогда не обращалась. Вот и пришлось весь день просидеть натощак — из-за Вили, конечно, из-за кого ж еще.

Она его не жалела. В тот день ей искренне хотелось испытать к нему любовь и жалость, но ничего не получалось. Она злилась на свой дурной характер, но, вместо горечи, ощущала смутное удовлетворение. Они любили его больше — она чувствовала это всей душой, хотя они как будто ничем этого не выдавали. Ольгу можно было понять, она мачеха, но отец? Кроме отца, у нее никого нет, брат и то — сводный, а у Вили — и мать, и отец. Оба его любили, ни в чем не отказывали. Зачем же он пошел на это? Как бы слепы они ни были, но хоть что-то должны они понять.

В детстве Вили часто болел, и она часами дежурила у постели, держа его горячую руку. Тогда она очень любила его. И мальчик тоже ее любил. Но те, двое, испортили все. Они посадили у постели троих врачей, метались с испуганными глазами по комнатам и ежечасно гоняли старую домработницу в аптеку. А когда расхворалась она, мачеха ограничилась лишь тем, что вызвала участкового врача. Так начался разлад, и во всем был виноват он.

Сашка чувствовала, что отец наблюдает за ней — с каким-то затаенным беспокойством, и в то же время холодно и испытующе. Пожалуй, раньше у него не было такого взгляда. Он редко обращал на нее внимание, разговаривал с ней небрежно, не выслушивал даже ответов на свои вопросы. Пока она училась в гимназии, он никогда не знал, в каком она классе. Подписывая дневник, он бегло просматривал отметки, и на его крупном лице нельзя было заметить и намека на отцовскую гордость. Даже на улыбку он был скуп. Лишь однажды, в день выпускного бала, он погладил ее по гладким темно-русым волосам. Чудесный был день — и эта ласка, и все остальное. На ней было самое красивое платье во всем классе, сшитое Ольгиной портнихой. И самое дорогое — это уж наверняка. Отец не жалел на нее денег, давал ей гораздо больше, чем Вили. Да, гораздо больше. Тогда почему же он ее не любит? Почему сегодня так странно искоса посматривает на нее?

Зазвонил телефон. Она заметила, как все за столом вздрогнули. Женщина в черном застыла с тарелками в руках у порога. Отец выразительно поглядел на Ольгу. Не сказав ни слова, та встала и подошла к письменному столу. Со спины ее фигура казалась девичьей, стройные ноги упруго ступали по ковру. Сашка хорошо знала, что никогда ей не стать такой красивой, как мачеха. И никогда она не будет такой элегантной, не будет носить таких изысканных причесок.

Ольга взяла трубку.

— Кто его спрашивает? — спросила она.

Ей что-то ответили. Она прикрыла трубку ладонью и тихо сказала:

— Генерал…

Отец вздохнул и встал из-за стола. Да, это был генерал — он узнал его с первых же слов.

— Мне очень неприятно, Георгий, — говорил генерал. — Никакого недоразумения нет, твой сын тоже замешан… Все трое полностью признались…

Отец пожевал губами.

— К сожалению, это так, — продолжал генерал. — Более того, выяснилось, что они действовали, как банда…

— Что это значит? — сухо спросил отец.

— Это значит — создали организацию ребятки… — Генерал рассмеялся. — Счастье еще, что не ухлопали мужика… Насколько мне известно, сегодня он вышел из больницы…

— Могу я его увидеть?

— Кого? Пострадавшего?

— Нет, Вили, моего мальчика…

— Вили! — пробурчал генерал. — Слушай, Георгий, пока вы даете детям такие имена, безобразиям конца не будет…

— Я назвал его в честь Владимира Ильича, — сказал отец, задетый за живое.

— Тогда жаль — не оправдал имени… Иди сегодня к пяти часам к следователю Доневу. Я предупредил его, он будет тебя ждать…

— Спасибо, Никифор, — сказал отец сдержанно, сделав ударение на имени. — И прости за беспокойство…

Он собрался было положить трубку, но в ней снова зажужжал голос:

— Ты слушай, слушай…

Отец поморщился, но снова прижал трубку к уху.

— Слушай, не растравляй себя понапрасну, — говорил генерал уже другим тоном. — В конце концов что-нибудь придумаем… Не пропадать же парнишке…

— Спасибо, — сказал отец, на этот раз вполне искренне.

Положив трубку, он остался стоять у письменного стола, целиком уйдя в свои мысли. В эту минуту он забыл про домочадцев, не замечая, с каким нетерпением ждут они его слов.

— Ну, что?.. Отпустят его? — спросила с порога домработница.

— Отпустят! — тихо ответил он.

— Дай-то боже… — обрадованно сказала она и вышла из комнаты.

Отец прошелся по гостиной и сел в кресло возле телевизора с таким убитым видом, что у дочери невольно сжалось сердце.

— Да, он тоже участвовал, — глухо промолвил отец. — Сам сознался…

Ольга побледнела, на глазах у нее выступили слезы.

— Тебе разрешат повидаться с ним?

— Да, сегодня в пять…

Ольга порывисто поднялась со стула и почти бегом бросилась в спальню. Но девушка даже не взглянула на нее; она не сводила глаз с отца. Никогда еще не видела она его таким жалким, убитым и несчастным. Никогда не видела она его таким беспомощным. И, может быть, никогда — столь