Мы погибнем вчера - Ивакин Геннадьевич

– Иди, давай. Большевик.

Его повели к площади. Той самой, где еще вчера они покрошили немецких жандармов и предателей-полицаев.

Сельсовет дымил. Рядом с церковью лежал один эсесовец, накрытый шинелью. Из-под нее торчали сапоги. Еще одному бинтовали руку и голову. Рядом солдаты развели костер, один что-то нагревал на пламени. Причитающие бабы стояли плотной кучкой, окруженные со всех сторон солдатами.

Костю вывели на средину.

– Krievu cuka! – Прошипел ему в спину раненый.

Офицер-эсесовец покосился, но ничего не сказал. Вместо этого он подошел к Константину, внимательно посмотрел в его глаза, а потом бросил в толпу, с тем же акцентом:

– Внимание! С вами говорит гауптштурмфюрер Герберт Цукурс. В вашей деревне прячутся партизаны! Одного мы поймали. Меня интересует, где прячутся остальные! Тем, кто будет сотрудничать с нами – те не понесут никакого наказания. Те, кто будет сопротивляться германской власти – будут уничтожены.

– Вы не немцы, – буркнул Костя.

– Да. Мы не немцы, – повернувшись к нему, сказал офицер. – Мы союзники Рейха. Латышские добровольцы СС. Вся Европа объединилась с Германией. Так что твое геройство, мальчик, бесполезно. Где твои прячутся друзья?

Костя промолчал, не отводя взгляд.

Цукурс кивнул кому-то за спиной Кости.

С парня тут же стащили телогрейку, разрезали тесаком гимнастерку и исподнее и, ударом по ногам, швырнули на землю. Один из эсесовцев уселся на ноги, двое других держали руки.

'Пытать, будут, сволочи… Все равно им ничего не скажу!' – мелькнула мысль. Офицер наклонился над ним, держа щипцами какой-то квадратный металлический предмет, похожий на портсигар. Потом приложил к правой стороне груди.

И страшная боль обожгла тело. В глазах потемнело, запахло паленым…

– Ыыыыааааа!!!!!!!!

Латыш улыбнулся, глядя, как выгибается мальчишка.

– Будешь говорить? – и, не дожидаясь ответа, снова прижег тело уже с левой стороны.

Костю затошнило от запаха собственного горелого мяса и адской боли. В толпе кто-то страшно закричал, но он услышал это как будто сквозь вату.

– Atlaidisiet vinu! – Скомандовал гауптштурмфюрер и латышские эсесовцы отпустили паренька и отошли.

От боли Костя скрючился. Офицер решил, что тот потерял сознание и на парня тут же вылили ведро холодной воды. Он встал на четвереньки, кто-то засмеялся. Потом с трудом приподнялся. По его грязному лицу текли слезы. Он осторожно посмотрел себе на грудь.

Две багровые пятиконечные звезды пульсировали болью. Костю трясло. Но он нашел в себе силы и попытался плюнуть в эсесовца. Жаль, что плевок не долетел.

В это время из толпы ревущих баб выскочила Катька и бросилась к нему.

Один эсесман обхватил ее за талию и попытался швырнуть обратно. Но офицер коротко крикнул:

– Aizcelt! Velciet vinu surp!

Солдат послушался и поволок отбивающуюся девчонку к нему. Толпа завизжала еще больше. Тогда один, а потом второй латыши несколько раз выстрелили в воздух. Затем, поверх голов, дал очередь и пулеметчик.

Костя разглядел сквозь слезы, как Катьку тащат к офицеру. Он попытался дернуться, но его удержали за плечи и заломили руки.

Цукурс отдал щипцы с тавром подручному, а потом подошел к Кате и погладил ее по щеке. Едва коснулся локона, провел пальцем по носу:

– Твоя любовь? Красивая. Жалко будет испортить такую красоту. Cirvis!

Ему тут же дали в руки топор.

– Потом я отрублю ей кисти и ступни. Но это потом. Сначала мы с ней поиграем. Если ты не скажешь, где прячутся бандиты.

Катька завизжала от ужаса, а у Кости пересохло горло. Он только замычал. А потом кивнул.

– Двадцать километров на север. Ровно на север. Почти у болота. – прошептал он.

– Хорошо, – улыбнулся в ответ садист. А его голубые глаза оставались холодными. – Atlaidisiet vinu.

Державшие его солдаты отпустили, и он упал на землю от бессилия и отчаяния.

– Uguns!

Солдаты открыли беспорядочную стрельбу по толпе. Катька присела, захлебываясь в крике и зажав руками уши. Через минуту дети и женщины беспорядочной грудой лежали на земле, кто-то еще стонал, эсесовцы пошли добивать раненых. Патроны не тратили. Штыками и прикладами.

Офицер вздохнул, размахнулся и…

передумав, выбросил топор.

А потом достал пистолет и двумя выстрелами в голову добил сначала Костю, потом воющую Катьку.

Наткнувшись на недоуменный взгляд оберштурмфюрера, Герберт Цукурс пояснил:

– Я их пожалел. Хотя эти азиатские свиньи и не достойны жалости. Выжечь тут все к чертовой матери! – крикнул он.

А потом переступил через тела юноши и девушки, стараясь не испачкаться в крови. Остановился. Посмотрел на них. Подумал о чем-то своем. И добавил:

– Командиры рот ко мне! Спланируем прочесывание леса.

– Стоит ли на ночь идти в лес? – засомневался один из командиров, стоявших все это время рядом.

– Бандиты могут сменить место. И завтра мы их уже не найдем. Война не всегда бывает приятной. Иногда приходится и по ночному лесу походить. Да, и пошлите бойца за взводом кинологов.

Глава 9. Болото.

Меня нашли в четверг на минном поле,

в глазах разбилось небо, как стекло.

И все, чему меня учили в школе,

в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу

ушли назад, оставив рубежи,

и похоронная команда на подводу

меня забыла в среду положить.

Александр Дольский

Ритка всерьез начала беспокоиться, когда стемнело.

Мужики же все обсуждали дальнейшие планы:

– Значит, вы у Ивантеевки работали… – думал вслух дед.

– Ну да. И все там и оказались. И я, и Рита. И Захар с Виталиком там же.

– До Ивантеевки идти – километров сорок в обход болота. И так уже неделя прошла. Где остальные ваши сейчас, ума не приложу. Однако сходить надо. Через болото, до островка километров пять. От островка еще километра три. Там бои были, слышал я. Да и Виталий о десантниках говорил. Вроде бы они там должны быть. Валера, дойти сможешь?

– А куда мне деваться-то? – хмыкнул доктор. – Конечно, дойду. Только все равно я смысла не вижу туда идти. Неделя прошла. Ребята уже разбежались как минимум.

– Попытка, так сказать не пытка, – почесал отсутствующую бороду Кирьян Василич. – У тебя другие варианты есть?

– Ага. Сразу к нашим пробиваться. Здесь нам впятером все равно делать нечего. Да и эти субчики важнее двух-трех немцев. А на большее мы все равно не способны.

– Почему это? – возмутился Еж. – Можно мост там взорвать какой-нибудь. Или поезд под откос пустить.

Дед засмеялся, а Валера, приподнявшись, на локте ответил:

– Тут железных дорог нет. А все мосты – через ручейки. Самый большой через Явонь и тот в самом Демянске. Правда, перед самим Демянском на ней плотина еще.

– Во! Плотину можно взорвать! – Еж аж подпрыгнул от радости.

– Зачем? И чем? – осадил его дед.

Рита в это время отошла от костра. Постояла несколько минут в темноте, а потом тихо-тихо позвала:

– Мужики!

Ее вначале не услышали. Дед с Валеркой дружно обсмеивали Ежа, представляя, как он крадется взрывать плотину.

– Мужики! – чуть громче сказала она.

Но гогот Ежа перебил ее.

– Да мужики, вашу мать! – рявкнула она, не выдержав.

– Чего, Рит? – обернулся к ней Еж, пытаясь разглядеть в темноте.

– Идите сюда. От костра плохо видно.

Они поднялись втроем, причем Еж ворчал и кряхтел больше деда.

– Посмотрите! – и она показала на южный свод ночного уже неба.

Красно-багровый свод.

– Ну и чего? – недовольно сказал Еж.

– Зарево, – ответил ему дед. – И очень большое зарево. Кажись, вся деревня горит.

– Где же Костик-то? А? – тихонечко шепнула Рита.

Дед помолчал, пожевал губы и твердо скомандовал:

– Собираемся!

– Вот, кажись, все и решено, – добавил он чуть погодя. – Уходить будем через болото. Немцы туда не сунутся по темноте.

– А может они сюда вообще не пойдут. Ночью-то, – засомневался Еж.- Может сбегать, посмотреть?

Дед так зыркнул на Ежа, что тот немедленно заткнулся.

Солдату собираться – только подпоясаться. А уж партизану и подавно. Только Рита слегка тормозила, как обычно. В конце концов, и она собрала свой вещмешок. А потом сказала:

– Не мужики, но так же не делается? Мы же Костю бросим, если уйдем сейчас.

Дед подумал и ответил:

– Хорошо. Ждем еще десять минут. Может, парнишка не натворил глупостей…

Еж отошел в сторону от костра. Смотреть на зарево. И устроился там, навалившись на здоровенную сосну. Остальные молча сидели и ждали у догорающего костра. Только дед чего-то ходил и выбирал побольше размером палки. Время тянулось медленно, словно патока. Говорить не хотелось.

Собак первым услышал Еж:

– О, слышите, гавкают! Это в селе, что ли?