Гелиополь - Эрнст Юнгер

В таком сильном волнении я встретил то, что зовется «мигом счастья», стремительно налетевшим на меня и сразившим, словно пуля, — навстречу мне шла Каролина, она еще издали заметила меня. Смешанное чувство счастья и смущения, охватившее меня, было подобно урагану, с одной стороны, ужесточающему природу, с другой — грозящему ей полным разрушением, — я был и дичь, и охотник в одном лице. Еще иллюзорность мечты боролась с очевидностью наступившего момента. Еще то существо, приближавшееся ко мне легкими шагами, было идеалом моих грез, как он видится в мольбах. И все же он уже приобретал реальные черты. Я видел зеленый костюмчик, красную сумку на длинном ремешке, как тогда носили. И все мне казалось удивительным в тот миг — как будто среди тысячи людей взгляд ее упал именно на меня. Уже намечалась между нами тайна. Уже я видел ее улыбку — первое движение, первую дрожь, пробежавшую по таинственному покрову, за которым скрывался неведомый мир. Мы становились заговорщиками.

То был миг самой яркой нашей встречи, хотя мы потом долго и счастливо любили друг друга и она до сих пор еще живет в моем сердце. Я имею в виду тот миг, когда все еще одно воображение, когда все в любимой еще неземное, но, однако, уже пронзает предчувствие обладания ею. Это два мира, которые никогда не сойдутся на земле, если между ними не проскочит искра, не ведающая ни пространственных, ни временных границ.

* * *

Теперь черед дошел до Сернера, но он, как всегда, отсутствовал, и пришлось выводить его из состояния погруженности в себя. Как только он услышал, о чем шла речь, он заговорил с невероятной живостью, позволявшей предположить как о близости ему заданной темы, так и о том, что вино развязало ему язык:

— Счастье и миг неразрывно связаны друг с другом — это значит, что счастье быстротечно. В лучшем случае жизнь похожа на цепь, выкованную из колец исполнившихся желаний. Даже если постоянно побеждаешь, как Александр Великий, все равно от судьбы не уйти. Враг голода — сытость, а исполнение желаний — их смерть. Именно поэтому мудрейшие всех стран и времен едины в том, что счастье не входит в широко распахнутые ворота желаний и не въезжает туда на белом коне.

Отсюда следует, что тот, кто хочет счастья, должен сначала умерить свои желания. В этом сходятся все наставления как варианты предлагаемого миру откровения — и священные книги, и заповеди древних мудрецов как Востока, так и Запада, такие учения, как стоицизм и буддизм, провидения монахов и черных магов.

А далее опыт показывает, что человек не внимает наставлениям. Он живет как во дворцах из «Тысячи и одной ночи», где каждая комната сулит ему только приятное, кроме одной, куда входить нельзя и где за запретной дверью живет беда. Как же получается, что его несчастливая звезда ведет его к этой двери, понуждая открыть именно ее? Загадка заключается в том, что она и есть те широкие ворота его желаний. Погоня за счастьем заводит в тупик. Счастье должно войти само. Оно не приживается у нетерпеливых. К нему надо готовиться — чем дольше ждешь, тем оно краше. Жизнь нельзя подгонять; она должна замедлять свой бег, как большая река, несущая свои воды в море. В той мере, в какой она с годами набирает глубину и внутреннюю силу, несет она с собой золото, корабли, азарт и неожиданные сюрпризы. Счастливых встретишь редко — они не трубят о себе. Тем не менее они есть среди нас, живут в своих каморках и мансардах, углубившись в познание, созерцание, благоговение, — в пустынях, скитах под крышей мира. Может, именно в них причина того, что тепло, энергия других систем доходит и до нас.

* * *

Последним говорил Ортнер, он завершал диспут:

— Мое заключительное слово будет весьма скромным. Возможно, это связано с предметом дискуссии, так как для меня скромность и счастье родные брат и сестра. Счастье — это гармония, которую мы испытываем по отношению к окружающим нас вещам. Чем меньше и проще сами по себе эти вещи, тем чище и легче аккорд. Поэтому так и случается, что простые люди скорее бывают счастливыми. Маленький садик с цветами и плодами, беседа с хорошим гостем за бутылкой доброго вина, тихая лампа, бросающая свет на книгу и чашку чая, — вот композиции, полные счастья, если внутренняя гармония присовокупляется к ним.

Вокруг человека, живущего в такой гармонии, очерчен круг, внутри которого ее можно видеть. Это острова счастья в хаосе большого мира. Сад, рабочее место, небольшое хозяйство, круг друзей свидетельствуют о высоте духа того, вокруг кого они объединились, показывают, что счастье, радость, собственность не самореализуются поодиночке, ибо суть их нераздельна и нуждается в единстве и совокупности. Счастлив тот, кто дает, делится с другим полученным от жизни. Богат только дающий. Размеры этих островков зависят от того, насколько высоко поднялся человек. Ведь и на низшей ступеньке тоже можно быть дающим и излучать свет добра, пусть и самый маленький. Счастье садовника видно по плодам в его саду, слышно по песне, которую поет у очага его жена. Правители создают вокруг себя государства. Звезды — острова в океане миров; мы предчувствуем, что острова — родина добрых правителей. И наконец, сам универсум тоже есть остров в бесконечном Ничто, созданный Богом.

Следующий бокал был торжественно выпит за счастье. Как частенько бывало уже на симпозиумах, участники пиршества попросили Ортнера сделать доклад на любую тему, по его выбору. Он обычно не заставлял себя долго упрашивать, потому что легко и хорошо говорил, а его великолепная память всегда оказывала ему добрую услугу. Так и на сей раз он быстро согласился, сказав:

— Я припоминаю, что одна из моих старых отложенных рукописей близка затронутой нами сегодня теме. Она предназначалась для одного цикла работ, в котором я прослеживал судьбу Берлина. Рукопись лежит поверх других, и я совсем случайно просмотрел ее в эти дни.

Он пошел к себе за рукописью и вернулся назад с красной папкой в руках, выцветшей на солнце. Пока художник усиливал свет, Ортнер разложил листы; края их сильно пожелтели.

Хальдер попросил его подождать еще одно мгновение и поставил бутылку «веккьо» и новые бокалы. Костар тоже поднял бокал наравне со всеми.

После этого Ортнер уселся поудобнее, собрался с мыслями, заговорил сначала с паузами, но вскоре вошел в ритм и повел свой рассказ легко и плавно.

Рассказ Ортнера

Это было в иные времена, и я умолчу о том имени, под которым тогда жил. Оно не стоит того, чтобы остаться в истории. Я был несчастлив, раздавлен душой и телом тяжестью собственной вины. Родители не жалели средств на мое воспитание.

Я окончил привилегированную школу, и у меня было достаточно средств для образовательных путешествий и занятий в тиши кабинетов. Но я не выдержал испытания, опустился духовно, погряз в расточительных удовольствиях, пороках и привычке к праздношатанию. У меня уже давно не было денег и даже жилья, и мои знакомые, устав от бесконечной помощи мне, стали избегать меня. Я был не против, я сам старался не встречаться с ними, потому что меня разъедало чувство ненависти к людям и к обществу. Мне было хорошо только в ночлежках, среди бродяг, вытолкнутых обществом. Лишенный средств, чтобы предаваться своим дорогостоящим изысканным порокам, я вынужден был довольствоваться разгулом дешевого и отвратительного свойства — грубым пьянством, обществом потаскух, обитавших в нищенских кварталах, и прежде всего азартными играми в притонах большого города. Вот так я и жил, как в мутном и страшном сне. Моя судьба с каждым днем все больше зависела от грязных, волглых от пота и сивухи меченых карт — тузов, королей, валетов, черных и красных дам и комбинаций из них, чему я страстно отдавался в пьяном дыму и угаре. Приплюснутые алчные лица окружали меня за круглым столом, и руки, со страхом вцепившиеся в карты. Утро приносило проигрыши и дикую брань.

Так влачились мои дни, и их тягостность усугублялась воспоминаниями о богатых островах жизни — в роскоши и изобилии. Я все это изведал, вкусил, и меня терзало желание вернуться к тем игорным столам, где денег не считают. Счастье и удовлетворенность жизнью представлялись мне единственно только в форме денег, их огромной суммы. Мне казалось, что нет никакого иного пути к счастью, кроме везения — комбинации, когда игрок нацелен на счастливый выигрыш.

Нужно бы, думал я частенько, поставить себя в такое положение по отношению к миру и его богатствам, которое игроки называют полосой удач. Мне иногда казалось, что я ощущаю во время игры некую тайную силу, обладающую едва заметным магнетизмом и приоткрывающую мне доступ во владения Фортуны, как бы направляющей мою руку. Но мне ни разу не удалось перешагнуть через закон чередования полос — невидимая связь внезапно обрывалась, и на меня с удвоенной силой обрушивались неудачи. Однако, как каждый игрок, я был убежден, что можно достичь определенной степени легкости в игре, когда она делается неподвластной воле случая. Я верил, что счастье можно принудить и что внутри нас есть такая властная сила, которая может решить, куда выпадет шар и какая карта как ляжет. Во время длинных ночей я размышлял над этими возможностями.