Сага о бедных Гольдманах - Елена Колина

– А с кем ты познакомилась? Компании какие-нибудь образовались?

– Да нет, по-моему, все так – пришли-ушли... Учиться интересно, а жизни там никакой. Я, во всяком случае, ее не обнаружила.

Лиза, будущий журналист, своя в редакции, только вчера сидела на мужских коленях и запросто общалась с редакторами. Теперь она занимала в собственных глазах значительно более высокое положение, чем Ольга с ее техническим институтом. Ольга своя, родная, но похвастаться новой жизнью все же хотелось!

– У меня не работа, а образ жизни... какой-то богемный притон...

– Ты устала от людей? Отдохни в выходные, посиди тихонечко дома.

– Мы с Машей в субботу пойдем в Дом журналистов. Там хороший бар и люди интересные собираются... Только туда без пропуска не попасть.

– Да?

Неужели Ольге совсем не обидно?

– Хочешь пойти с нами?

– Хочу, – кивнула Ольга, – я все хочу!

– Я тебе скажу в субботу утром, сможем мы взять тебя с собой или нет, – нарочито небрежно протянула Лиза. – Ты мне позвони около двенадцати, не раньше...

– Я больше не буду с тобой общаться, Лиза, если ты не прекратишь свои штучки, – спокойно ответила Ольга, и Лизу моментально прошиб пот.

Она представила, что у нее больше не будет спокойной, безопасной Ольги и вокруг останутся только чужие. Ольга ей нужна! Она смотрела на Ольгу, глупо открыв рот и беззащитно признав свое поражение.

Прошло совсем немного времени, и Лиза начала различать лица, соотносить их с именами и прозвищами, и слова «полоса», «текущий номер», «макет» понемногу обрели смысл, перестали звучать бессодержательно-волнующе.

Однажды, когда Лиза с Машей шли из секретариата к себе в машбюро, из полупритворенной двери раздался тягучий, как густой кисель, низкий голос:

– Девочки, зайдите ко мне.

Завотделом культуры Нинель Алексеевну в редакции называли Мадам. Она единственная была признанным искусствоведом, занималась художниками двадцатого века. Называла она себя «мы, деятели культуры» и «я как доктор искусствоведения». Низким, с придыханием голосом Мадам вещала, поучала, наслаждаясь звуками собственной речи и пафосно разглагольствовала о самых обычных житейских вещах, почти не прерываясь на простые человеческие реакции. Даже капусту в редакционном буфете Мадам поглощала так значительно, как будто совершала некий культурный акт. Была она очень образованна, остра на язык и в меру для таких достоинств злобна.

Лиза не задумывалась, сколько ей лет, для нее Мадам просто находилась в категории «взрослых» или «пожилых». В действительности Мадам была еще почти что молодой, чуть за сорок, женщиной, одинокой, несмотря на завидную успешность и прочное положение «мэтра». О личной жизни Мадам никто ничего не знал, но было похоже, что соперников в любви к себе она не имела.

Если не знать, что Мадам доктор искусствоведения, то ее можно было принять за притопывающую в валенках на морозе продавщицу из овощного ларька. К кулькообразному туловищу были прилеплены короткие пухлые ручки, смешно растопыренные в стороны, как у резинового пупса. Маленькая, по сравнению с бесформенно толстым телом, голова сидела на массивных плечах как кукиш. Мадам всегда была ярко и незатейливо накрашена. Оставалось загадкой, как могла женщина, профессионально судившая о живописи, ежедневно рисовать себе такое пестрое клоунское лицо. Синие веки над маленькими глазками, пухлые оранжевые губы, даже крупный нос картошкой, казалось, был подкрашен розовым. Голову венчал соломенного цвета шиньон, частично из волос Мадам, частично из чужих, на лоб спадала редкая соломенная челочка. Вся эта разноцветная пышность отнюдь не являлась результатом недосмотра или равнодушия. Наоборот, считая себя от природы безнадежно некрасивой, Мадам в течение жизни старательно и успешно трансформировала свою крайне неблагоприятную внешность в выбранный ею в качестве идеала облик работника советской торговли.

Контраст между тем, как она выглядела, и тем, о чем говорила, был столь разительным, что собеседнику хотелось, зажмурившись, недоуменно потрясти головой. Вещать Мадам предпочитала в положении сидя, и действительно, за столом она смотрелась фундаментально.

В буфете Мадам всегда восседала во главе стола. Ее коронным номером было огорошить собеседника внезапным вопросом. Жертва, предпочтительно женского пола, спокойно поедала свой обед, когда Мадам громко спрашивала: «А что ты думаешь об экзистенциализме?» Ошарашенная внезапным культурным тестом жертва испуганно утыкалась взглядом в свой борщ. «А что ты сейчас читаешь?» – с доброжелательным интересом спрашивала Мадам, играя толстую шаловливую девочку. Маленькие свинячьи глазки лучились невинностью. Как только жертва отворачивалась, Мадам бросалась обсуждать ее культурный уровень.

Кроме чужой некультурности, любимой темой Мадам были сложные многоступенчатые диеты, но завести с ней разговор о диете не разрешалось, начать его должна была она. На любое упоминание о полноте Мадам реагировала болезненно, принимая его на личный счет. В своей идиосинкразии к слову «толстый» Мадам была трогательно беззащитна. Однажды молоденькая редакторша из отдела информации, хвастаясь своей собакой, сказала: «У хороших щенков должны быть толстые лапы». Мгновенно встав в стойку, доктор искусствоведения заподозрила, что у нее, известного деятеля культуры, такие же «толстые лапы», как у хороших щенков. От Мадам в редакции зависело многое – от профессионального роста до мелких профсоюзных благ, и бедная редакторша напрасно настойчиво посылала Мадам глазами свою преданность. Сделавшая ложный шаг любительница толстых лап для нее больше не существовала.

Мадам побаивались, но назвать отношение сотрудников к ней нелюбовью было все же нельзя. За глаза все бодро осуждали ее жесткость, высокомерие и страсть к интригам, но при личном общении заглазная неприязнь мгновенно сменялась искренним восхищением, поэтому единственным, что Мадам видела прямо перед собой, были преданно взирающие на нее собачьи глаза. Мадам обожали, но она страстно искала еще большей преданности и, подсев на восхищение, как на наркотик, всегда находилась в поиске новых конфидентов.

– Садитесь, – пригласила Мадам.

Стол возвышался на небольшом помосте так, что Мадам взирала на собеседников сверху вниз.

– Ну что же, милочка, начнем с вас, – обратилась она к Маше. – Скажите мне, чего вы хотите от жизни?

– Я не могу так сразу ответить, Нинель Алексеевна. – Маша посмотрела на нее оценивающим взглядом взрослой женщины. На долю секунды в ее взгляде мелькнула насмешка, даже не насмешка, а так, облачко.

– Я хочу стать журналистом! – заторопилась Лиза, сделав чуть заметное движение вперед, и уставилась на Мадам с видом бездомной собачки.

Дальше на девочек обрушился шквал вопросов, напомнивших Лизе собеседование в университете. Читали ли вы Германа Гессе в «Иностранке», смотрели ли вы последний спектакль в БДТ, а что вы думаете о выставке Глазунова?..

По знаку Мадам девочки гуськом вышли из кабинета. Экзамен по культурности Маша сдала неважно, а Лиза и вовсе провалила.

«Серенькая пугливая девочка», – заключила Мадам и тут же забыла о ней.

– А с нами Нинель Алексеевна разговаривала! Долго! – похвасталась Лиза Толстой и Тонкой.

– Она нам: «Девочки-девочки, почему у вас такие глупенькие глазки?» – низким голосом спросила Маша и продолжила тоненько: – А мы ей: «Тетя-тетя, а почему у тебя такая большая попа?» – Маша презрительно выпятила нижнюю губу и добавила: – Я не хочу, чтобы меня культурно возглавляли.

Лиза специально несколько раз в день проходила мимо кабинета Мадам, замедляла шаг и с надеждой вглядывалась в дверь – не позовет? Однажды прислонилась к двери и стояла, вздыхая, как собака. Уже хотела было уйти, но вдруг, подчинившись внезапному импульсу, засунула голову в кабинет и пролепетала:

– Где можно найти ваши книги, Нинель Алексеевна?.. Я хочу почитать... очень... В магазинах их нет, раскупили, наверное...

– Принесу на днях, – коротко ответила всесильная Мадам. Чуткая на чужое обожание, она стала привечать Лизу, из-за приоткрытой двери все чаще раздавалось сладкое: «Зайди, посиди у меня».

Теперь Лиза носила кофе в кабинет Мадам, а не в секретариат опекавшей ее прежде Ирине Михайловне. Той было жаль расставаться с почтительным вниманием хоть бы и совсем незначительной девочки, и она откровенно обижалась на безыскусно изменившую ей Лизу.

– Мадам просто крокодил, пожует тебя и выплюнет, ты ей быстро надоешь! – ревниво предупреждала она.

– Ты с Мадам как Дама с собачкой и, как ты понимаешь, Дама – не ты, – дразнили Толстая и Тонкая.

– Ты – типичная Лиза-подлиза, – по-детски возмутилась Маша. – Ходишь к ней, пресмыкаешься за культурный кусок!

Лиза не обижалась. В своем восхищении Мадам она была искренна, а к тому же понимала, что правильно выбрала себе хозяйку, безошибочно знала, что в темных глубинах будущего, где пересыпались песочные часы Лизиной жизни, встреча эта была очень важной.