Сага о бедных Гольдманах - Елена Колина

В первый день пребывания в волшебной стране Лиза долго, робея, топталась у порога, пока к ней не обратились.

– Можешь взять почту! – не поднимая глаз, наконец велела Ирина Михайловна.

Рабочий день прошел в разъездах по городу. Сидя в автобусе с папками и конвертами на коленях, Лиза повторяла про себя: «Редакция, редакция газеты, эта девушка работает в редакции...» Когда пожилой мужчина рядом с ней странно посмотрел на нее и отодвинулся к самому краю, Лиза поняла, что все громче и громче произносит заветные слова вслух.

Через три недели Лиза примчалась домой возбужденная и с порога закричала:

– Эй, есть кто? Мне повезло!

На ее крик из кухни вышли Маня с Веточкой.

– Уволили машинистку... Меня возьмут на ее место... машинисткой... у нас в редакции... – От счастья произнести эти слова Лиза приостановилась и затаила дыхание.

– Да уж конечно, лучше машинисткой, чем не емши не пимши по улицам мотаться, – одобрила Маня.

– А ты сможешь печатать с нужной скоростью? – засомневалась Веточка.

– На людях теперь будешь, надо тебе купить что-нибудь новенькое, у меня как раз заначка есть, – подмигнул Лизе довольный Моня. – Растешь по службе, внученька! Скоро главным редактором станешь!

За три недели работы курьером в волшебной стране Лизе несколько раз удалось побывать дальше секретариата. Проходя по коридорам редакции, Лиза встречала небритых, иногда подвыпивших небожителей, сжимаясь от робости всякий раз, когда случайно встречалась с кем-то взглядом. Теперь же она не просто продвинулась дальше, а оказалась в самом центре редакционной жизни.

На пороге машбюро Лиза остановилась, испуганно оглянувшись на сопровождавшую ее Ирину Михайловну. Покровительствовать мышке Лизе было приятно, мышка смотрела так, что Ирина Михайловна чувствовала себя добрым великаном в Лизином лилипутском царстве.

– Не может быть... – прошептала Лиза, осматривая огромную захламленную комнату. – В редакции так не бывает...

– Как видишь, очень даже бывает, – хладнокровно ответила Ирина Михайловна. – Я договорилась с главным, тебя неделю не будут трогать, приведешь тут все в порядок. До тебя тут работала одна... запойная... Выгнали ее наконец. Кстати, можешь называть меня Ириной.

– Спасибо, – удивилась Лиза и, осторожно обойдя грязь на полу, подошла к круглому незанавешенному окну. – Вот это грязь! Даже улицы не видно! – восхищенно сказала она, немного завидуя чужой свободе обращения с жизненным пространством. – Как же я тут справлюсь одна?

– Машинисток всего четыре, у одной ребенок болеет, вторая в отпуске, и завтра придет еще новая девочка, тоже студентка, так что тебе будет не скучно. Все, старайся!

Неделю Лиза старалась – мыла, скребла и чистила.

– Давай я приду тебе помогу, – предложил Моня, с жалостью глядя на Лизины красные потрескавшиеся руки. – Небось не уберешься как следует, дома-то ни разу еще тряпку в руки не брала...

– С ума ты сошел, дед! – радостно отмахнулась Лиза и засмеялась, представив Моню в его украшенном медалями парадном пиджаке со шваброй в руках.

Впервые в жизни Лизино счастливое настроение не чередовалось с приступами недовольства и отчаяния, она даже по утрам вставала теперь легко. Радость будила ее раньше, чем звенел будильник.

– Запойная машинистка, видимо, ловко печатала носом, потому что в руках у нее всегда была жирная котлета, сигарета и чашка с кофе, – жаловалась Лиза Моне. – Представляешь, ее машинка воняет! Я замучилась ее отмывать!

Привести в порядок пишущую машинку, принадлежавшую запойной машинистке, оказалось самым сложным. На черных от грязи клавишах застыл многолетний слой жира.

– А еще я мечтаю о кожаном диване. Я нашла один бесхозный в коридоре, – с упоением продолжала Лиза. – И еще хочу выпросить у Мани старую занавеску... и горшки с цветами, хотя бы два. Как ты думаешь, дед, она даст?

Диван организовала Ирина. Появившиеся через неделю машинистки увидели идеально чистую комнату, в которой за идеально вычищенной машинкой в окружении цветов, сутулясь от волнения, сидела идеальная Бедная Лиза.

Обещанную Лизе новую девочку-студентку звали Машей. Маша Рокотова оказалась важной полноватой девушкой, не особенно красивой, но очень в себе уверенной. Центром ее фигуры был несоразмерно крупный зад, из которого Маша произрастала вверх тонкой талией, переходящей сразу в шею, минуя грудь, а внизу раздваивалась тонкими ногами. Серые глаза навыкате, покатый нос, презрительно оттопыренная нижняя губа, зачесанные наверх светлые волосы и спокойное равнодушие, с которым она взирала на все происходящее, делали Машу немного старообразной, во всяком случае, по сравнению с легкой порывистой Лизой, стреляющей любопытными глазами во все стороны.

– Дома считают, что я похожа на представительниц австрийского королевского дома, – заявила она Лизе.

– Где ты их встречала, этих представительниц? – удивилась Лиза.

– Пойди в Эрмитаж и посмотри портрет Марии-Антуанетты.

Лиза послушно пошла, полдня искала портрет, но никакого сходства Маши с холодной красавицей, кроме презрительно оттопыренной губы, не обнаружила.

Маша была добродушной и, кроме странной претензии на сходство со знаменитой королевой, в ней не было ничего неприятного, так что это ей Лиза простила. Она находилась сейчас в таком хорошем расположении духа, что даже забывала завидовать, сама не заметила, как прекратилась нервная автоматическая операция мгновенного сравнения собственных достижений с чужими, облегченно не заглядывалась больше на соседские тетради и на чьи-то кофточки, искренне считая, что достигла сейчас максимально возможного. Маша необидно хорошо одевалась на взрослый манер – в костюмы и пиджаки, не возбуждая в Лизе привычной зависти. Сама Лиза носила попеременно джинсы и юбку с черным и белым свитерами и впервые в жизни не думала, что она хуже всех.

Маша всячески подчеркивала, что она из хорошей семьи, учится на вечернем, потому что так интеллигентней, а на должности машинистки оказалась случайно. Она любила рассказывать, кто бывает в их доме, мимоходом, небрежно называя известные фамилии, от которых Лиза испуганно вскидывалась, чувствовала себя безродным щенком, но щенком не печальным, а веселым. Это было дополнительным преимуществом ее новой жизни, подтверждавшим, что Лиза попала именно туда, куда мечтала. У нее все впереди: и карьера, и замечательно интересная жизнь!

Обе девочки, и Лиза и Маша, с легким презрением смотрели на двух других машинисток. Обе считали, Лиза робко, а Маша уверенно, что уж их-то подобная судьба не постигнет. Ни за что!

Таней звали и ту, и другую машинистку, девочки называли их Таня Толстая и Таня Тонкая.

– Больше всего боюсь случайно назвать их так в лицо, – томно говорила Маша.

– Да, представляешь, вежливо так: Толстая, нет ли у вас ленты для машинки? Она тогда тебя убьет! А если она вообще не догадывается, что она толстая? – веселилась Лиза. – Воображает, что стройная!

– Девчонка как девчонка, – оценила Лизу Толстая, – лица вообще нет, все смазано, не за что уцепиться. Где глаза, где губы? Зато зубы есть, торчат вперед как у кролика.

– Фигурка ничего и в лице, мне кажется, что-то есть! И не без характера дитя, – откликнулась Тонкая. – А как тебе Маша?

– Фигурки у всех в этом возрасте ничего, – проворчала Толстая, втягивая живот. – Маша... та еще штучка, впрочем, как и эта... Лиза. Мало того что на мышь похожа, так еще и зовут Бедная Лиза! О чем только родители думали!

Обеим машинисткам было около тридцати пяти, и они с настойчивой страстью принялись учить жизни девчонок-студенток.

Таня Толстая и Таня Тонкая находились в бессрочных долгоиграющих романах с творческими работниками, у обеих были дети от их хронических любовников, но схожие жизненные ситуации каждая воспринимала по-своему. У Толстой было счастливое мироощущение, а у Тонкой – трагическое, поэтому Толстая проживала жизнь в жанре водевиля, а Тонкая – в жанре трагедии, иногда сбиваясь на пафосную склоку.

– Девочки, только не повторяйте наших ошибок! – трагически восклицала Тонкая, закатывая глаза и прижимая к груди руки с выступающими венами.

Ее ошибка звалась Петром Иванычем и стояла тут же на столе, обрамленная в бисерную рамочку. Рамочка была бесхитростно повернута боком к посетителям, и таким образом Тонкая блюла тайну. Петр Иваныч, обозреватель из отдела культуры, вел собственную колонку, появляясь в редакции всего два раза в неделю. Он просовывал голову в приоткрытую дверь машбюро и, старательно изображая общую дружбу со всеми «девочками», кричал из коридора: «Как вы там, девчонки?» Через минуту пятнисто красная Тонкая бежала на этот условный знак под лестницу, где законно встречались все редакционные парочки. Все это продолжалось годами, у Тонкой росла от него девочка, а Петр Иваныч все сохранял конспирацию.

– Вот старый идиот, – признавалась Тонкая, – у нас ребенок уже в школу идет, а он все думает, что никто ничего не знает! Тоже мне... секрет полишинеля!