Я иду - Сергей Попов

– Не надо, Марк, так только хуже сделаем.

– И что предлагаешь делать?!.. Они же людей похитили! Ты сам это видел!

– Мы ничего не докажем с тобой – Гельдман за всем этим стоит, – разглядывая бредущих в сторону научного комплекса ученых, Тенеборцев и тех, кого в официальных бумагах прозвали «особым материалом», постарался убедить Айс и тут же добавил: – Здесь иначе действовать надо, – внимательно посмотрел на напарника, – я попробую проследить за ними, а ты в казарму дуй: если что узнаю – сообщу немедленно.

– Справишься?.. – с неподдельным скепсисом спросил Марк.

– Справлюсь. Куда денусь-то? – ободряюще похлопав того по широкому мокрому плечу, ответил Айс. – Все о кей будет.

Марк покивал, отошел.

– Удачи, – сказал он напоследок и засеменил в сторону казармы.

Дождавшись, когда Марк уйдет, Айс метнулся к большим воротам и вслед за Тенеборцем, замыкающим экспедиционный отряд, незаметно проник на территорию научного комплекса. Сильный дождь и общий гвалт во всем Горизонте-26 послужили плащом: никто не услышал ни шагов, ни едва уловимого стука захлопывающихся ворот.

Уже внутри сооружения он увидел то, во что никак не мог поверить: один из трех бойцов, звонко отперев ключами большую стальную дверь, под прямым приказом ученых вместе с другими Тенеборцами грубо втолкнул туда молящих о пощаде двух женщин, девушку и мужчину.

«Что же вы творите?!.. – с тихим ужасом подумал Айс. – Что же вы творите, скоты?!..»

Затолкнув пленных, ученые и Тенеборцы вошли следом, захлопнули за собой дверь, но почему-то не заперли. Выждав немного, он, пригнувшись, подбежал к ней и, осторожно приоткрыв, оказался свидетелем того, как плечистый Тенеборец заталкивает в камеру ту самую девушку, что пыталась хоть как-то бороться за свою жизнь. Присмотревшись, Айс вскоре смог ее рассмотреть: тоненькая, невысокая, голубоглазая, с аккуратным лицом, длинными слипшимися от дождя волосами и в грязной до безобразия одежде.

– Суки… – процедил он сквозь зубы, – Гельдман, ты мне ответишь за это лично!

В следующую секунду сзади раздался стук каблуков и хорошо знакомый мягкий самодовольный голос расплылся по пустому коридору:

– Боюсь, сержант Эванс, сегодня вы оказались не в то время, не в том месте…

* * *

До отстойников, о каких упоминал Майк, добрались быстро. Местечко и вправду оказалось тихим, спокойным и отчасти неприметным. Вдоль нешироких раскрошенных заасфальтированных дорожек дремали небольшие пруды с темно-грязно-коричневой водой, огороженные ржавыми, в плесени и мясистой поросли, заборчиками. Впереди мрачнел бетонный мост, тянувшийся над всеми отстойниками. Он утыкался в порыжевшую от старости насосную станцию, чьи трубы, словно отсохшие конечности, уходили на самое дно сточных вод. Голые жуткие деревья и высокие багровые кустарники, через какие и увидеть-то толком ничего нельзя, разрослись на территории отстойников столь буйно, что без проводника тут можно запросто потеряться и проискать выход до самой ночи. Всюду летали и плавали в вонючей воде или в лужах почерневшие листья и прибитый дождем пух от лиан, а из-под хрупкого обточенного уже не одним ливнем асфальта пробивались неестественно толстые кожаные травинки, какие до нынешнего дня и в глаза не видел. А вот в самих молчаливых прудах что-то то и дело булькало, лопалось и протяжно шипело, утопая в шуме дождя, льющего как из ведра…

– Давай сюда! – махнув мне, громко окликнул Майк, а сам поправил рюкзак и – полубегом под мост, где относительно сухо, но темновато.

– Куда же ты, маньячило, завел-то меня? – кинул я вдогонку и, надвинув на лоб капюшон, огляделся: обросшие черной тиной пруды, непролазные кущи, усыпанные листьями и пухом, взъерошенные и похожие на воробьев вороны на мостовых перилах, мокнущие под дождем, – словом, захолустье, глушина. – Ты сам-то тут бывал хоть?

– А как же! – сквозь звонкое эхо под мостом отозвался тот и чем-то натужно хрустнув, добавил: – Был и не раз! Ну чего ты там стоишь-то под дождем? Бегом сюда – обсохнем немного.

Я с каким-то необъяснимым недоверием еще раз осмотрелся и, ничего не ответив, побрел по скользкому проходу к Майку. Он тем временем принялся хозяйничать и заботливо расставлять дощатые ящички из-под овощей и палеты.

– Неплохое место выбрал, – придирчиво рассмотрев днище моста и опоры, сплошь перепачканные разводами и поросшие красным мхом, подмигнул я и с блаженством скинул наконец-то мокрый противный капюшон, все это время стоически выдерживающий натиск непогоды. И прибавил: – Только незащищенное совсем. В дождь только годится, пока морфы как мухи сонные. Тут, что ли, время-то коротал?

– Ну вот в дождливую погодку тут и трусь! – самодовольно растянул Майк и грузно плюхнулся на ящик. Тот явно не ожидал повстречать в своей жизни такого борова, предупреждающе щелкнул и нехорошо заскрипел. – Ну сам посуди: вроде сухо, дождь не льет, ветер не наседает, посидеть есть где – чего еще для счастья надо?

– Сигарет, – с ходу ответил я и тоже уселся на сухом ящике, – желательно крепких, хороших.

– Потерпи тогда, у Скупщика скоро купишь, – утешил Майк и, стянув прозрачный, как стекло, капюшон, вытащил из рюкзака бутылку воды и добавил: – Я же терплю как-то, хотя курить хочется зверски, – попил, крякнул, вытер рукавом бороду. – И ты уж как-нибудь… ну если совсем невмоготу – пробуй отвлечься на что-нибудь или вон мох красный собирай, суши и кури. Правда, сушить устанешь: он же как губка – сохнуть может сутками.

– Что за мох такой? – невзначай поинтересовался я, разглядывая наше нынешнее место остановки, где отзвук вторил так навязчиво, что наши голоса, наверно, разлетались на всю округу.

– А-а-а… ха! – как-то странно заулыбался Майк, помахал заскорузлым пальчиком и, вместе с ящиком подвинувшись ближе, хитро сверкнул темными глазами, поясняя: – Очень хороший суррогат простым сигареткам, но дорогая, собака, тяжело тянется и немного в голову бьет. Иногда на камнях и бетоне можно увидеть, на коре любит сидеть, на машинах – правда, те через месяц в труху превращаются.

– Шмаль, что ли? – поморщился я, недоверчиво взглянув на проводника.

– Да нет, – раскрыв рот, открестился Майк и, выпив еще водички, тотчас нашел оправдание: – Просто табак тяжелый выходит… мох-то ведь неземной…

На это я только хмыкнул, усмехнулся, покачал головой, достал воду из вещмешка и, ничего не ответив, промочил горло.

Замолчали.

Дождь тем временем стихал, проливал последние слезы на мертвую землю. Он уже больше не шумел так неистово, как раньше, редел, чах, как восковая свеча. Хилые деревья и кусты, прогибающиеся под неумолимым ливнем с самой рани, наконец-то вздохнули спокойно, утихомирились, потихоньку поднимали свои безобразные, в язвах, вздутиях и опухолях, ветви. Ослаб и ветер, прекратил выть, скулить, баламутить воду в лужах и прудах, сбивать с ветвей и ограждений капли. Но все это нежданное затишье выглядело очень фальшиво, скрывало опасность: ливня больше нет, а значит – морфам больше ничто не мешает охотиться…

– Вот и закончился дождичек! – заметно повеселел Майк и принялся стягивать дождевик. – Теперь хоть нормально идти можно! – глубоко втянул широкими волосатыми ноздрями прохладный посвежевший воздух и как-то поэтично воскликнул: – Эх-х! Свежо-то как!

А вот я отнесся к неожиданно закончившемуся дождю с тревогой – знал, что на смену этому мнимому затишью обязательно придет новая угроза, а спасение от нее всего два – либо бежать, либо стрелять.

– Рано накидку-то скинул – еще идти и идти, – укоризненно, но без злости в голосе обратился к Майку и, внимательно осмотревшись, вдруг увидел на противоположной опоре, изрисованной матерными надписями и необычными граффити, жирное сообщение, написанное второпях красной флуоресцентной краской:

«ВНИМАНИЕ, ГРУЛТАУНЦЫ! В ГОРОДЕ ОБЪЯВЛЕНА ЭКСТРЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ! ВСЕМ НАПРАВЛЯТЬСЯ В МЕТРО! ЗДЕСЬ МНОГО ВЫЖИВШИХ, ЕСТЬ ПРОВИЗИЯ! ВЫ НЕ ОДИНОКИ!»

На станции, запруженной людьми, царила неразбериха. Ежесекундно кто-то кого-то звал, окликивал, свистел, пытаясь всеми возможными способами дать о себе знать или отыскать своих родных и близких. То тут, то там слышался детский плач, молитвы, шепоты, взволнованные разговоры. Уцелевших набралось так много, что мест на всех просто-напросто не хватало, и многим приходилось располагаться прямо на полу, залитом чужой кровью, уповая лишь на самих себя. Но остро стоял вопрос не только с размещением потерпевших, но и с медикаментами, провиантом и светом, какого не хватало позарез. У кого имелись с собой карманные фонарики – помогали медикам осматривать пострадавших, занимались волонтерством и всячески поддерживали лишенных всего людей, а те, кто располагал зажигалками, пытались разводить костры из старых вещей и хоть как-то отогреться. Да вот пользы никому они не приносили – горели плохо и сильно воняли. Первое время поджигателям делали замечания беспомощные старики, семейные пары и полицейские, пытающиеся поддерживать хотя бы видимость порядка, а потом всем резко стало плевать – каждого волновала лишь собственная шкура…