Корабли уходят к планетам - Юрий Маркович Зарецкий

сюда, пожалуйста, Алексей Михайлович!»

— Ничего, ничего… Не беспокойтесь…

Человек сел в углу, у окна. Глядя на него, легко можно было понять, что он искрение не хочет приковывать внимание к собственной персоне.

Это был Исаев. Главный конструктор ракетных двигателей космических аппаратов. Замечательный, удивительный человек. Крупнейший специалист в области ракетной техники. Алексей Михайлович Исаев отличался глубоким, идущим от самых истоков души, демократизмом, любовью к людям. О его простоте, доступности, стиле общения с людьми ходит множество поразительных историй.

…Время подошло к назначенному сроку. Георгий Николаевич пододвинул к себе список с фамилиями приглашенных.

— Так. Вижу: баллистики здесь. Управленцы здесь? Здесь. А что-то я Владимира Александровича не вижу?

— Я за него, — ответил заместитель главного конструктора оптических приборов. — Владимир Александрович приболел.

— А, Виталий Иванович, тебя за Николаем Степановичем не видно. Ну, что ж, все в сборе. Начнем, пожалуй.

По мере того, как шло заседание Совета, я постепенно успокаивался. Вопросов на повестке дня стояло много. Георгий Николаевич предоставлял слово докладчику, тот коротко излагал суть проблемы.

Затем Бабакин четкими, точными фразами производил как бы усиление речи докладчика, заостряя внимание на самых жгучих сторонах проблемы. Два-три коротеньких выступления с места заинтересованных главных (или их представителей), и зачитывается решение. Если решение длинное, читал автор-докладчик, если небольшое — сам Бабакин. Быстро уточнялись некоторые формулировки, принималось решение. Теперь оно будет в кратчайший срок отредактировано, разослано заинтересованным организациям и принято к немедленному и безусловному исполнению.

Только два вопроса заняли немало времени. Первый касался готовности наземного командно-измерительного комплекса и, в первую очередь, его ядра — Центра дальней космической связи. Там шла реконструкция. А второй — тех злосчастных перегрузок в 450 единиц.

— Знаете, — говорил Георгий Николаевич, — что мы вынули из машины? Дрова! Да, да, дро-ва! С кронштейнами и креплениями мы уже разобрались. При повторных испытаниях все приборы оставались на местах. А вот функционировали многие из них негоже. А то и вообще не включались. Надо, выходит, вернуть приборы вам на доработку. «Центрифужить» — по всей строгости! Выдержите, — милости просим.

Тут и разгорелись дебаты. Одни, ссылаясь на то, что динамические испытания провели достаточные, предлагали после доработки сразу установить приборы на аппарат и прокрутить их в составе всего аппарата. Так, дескать, сэкономим время, да и комплексное влияние всей конструкции учтем. Но Георгий Николаевич убедил коллег повторить динамические испытания по полной программе.

— Так — дольше, но быстрее, — с улыбкой резюмировал он.

Наконец, дошла очередь до испытаний в КИСе. Георгий Николаевич сказал:

— О ходе испытаний опытных машин и подготовке к испытаниям летных нам доложит Марков. — И тихо добавил:

— Давай, Юра!

…И вот тут волнение вновь охватило меня. Взгляд налево — сидит один главный, направо — другой. И перед ними — прославленными инженерами — надо говорить. Подошел к таблицам, графикам. Начал рассказывать об основных отказах, имевших место в процессе испытаний, их причинах, подробно, может быть, излишне подробно остановился на тех дефектах, анализ которых еще не был завершен. Затяжка же с анализом (нам, испытателям, любой анализ кажется длительным) мешала своевременным доработкам и проверкам летных аппаратов. В ходе доклада ясно ощутил: говорить коротко, сжато, куда труднее, чем с подробностями, но перестроиться уже не сумел. И забыв, что доклад надо сперва обсудить, не сделав паузы, залпом прочитал решение. Георгий Николаевич, до этого несколько раз вмешивающийся в плавное (как мне казалось) повествование в целях того же усиления, меня в данном месте почему-то не остановил и дал дочитать до конца.

— Ну, хорошо, — сказал Георгий Николаевич, — теперь обсудим по порядку. Начнем с незавершенных анализов.

Главный (его представитель) сообщал результаты анализа отказа, которые были у него на момент отъезда со своей фирмы. И хотя точно указать время отыскания причины отказов никогда нельзя — это может произойти там, в лаборатории, либо сию же минуту, либо докопаться до сути удастся весьма нескоро, — «истина не лежит на поверхности», — каждый руководитель называл дату непременного принятия решения. Число называли реальным, но, как правило, не всегда устраивало головную фирму, то есть нас. И тогда наше руководство начинало «жать». Но выжать мало что удавалось. Наконец, решение принято, одобрен предложенный режим работы (кое-кто, правда, повздыхал: «Когда же нормально работать будем? Без круглосуточного „свистать всех наверх!“»).

Вопрос, по которому я докладывал, стоял одним из последних, и вскоре Совет главных завершил свое заседание. Разом все поднялись, стало шумно.

Семен Крупнов, оглядывая меня своими насмешливыми черными глазами, сказал:

— Короче надо. Короче… Они ж понимают с полуслова!

Он, конечно, несколько сбил мой радостный настрой, но все же стало легче, что все уже позади, да и результаты — а это всегда основное — были позитивны.

* * *

Нас предупредили: ожидается большое начальство. Оно обеспокоено и желает разобраться на месте, почему у нас возникли срывы в работе от первоначального графика. К этому времени мы уже пересмотрели график испытаний в сторону его ужесточения. Испытания шли круглосуточные, напряженными темпами, но сократить отставание от графика пока не удалось… Такие посещения летчикам и механикам хорошо известны и не вызывают особого восторга. По опыту знаем — или накануне, или во время визита случится какая-нибудь неприятность. Подобные неприятности получили известное печальное название: «визит-эффект».

Как-то я задумался над природой «визит-эффекта» и пришел к заключению, что неприятности подстерегают нас (и происходят) и задолго до посещения начальства, и после, но происшедшие «накануне или во время» сильно резонируют, а потому запоминаются надолго.

…Ночью при испытаниях станции появилось замечание. На тепловой машине закладка уставок для астрокоррекции шла с частотой 16 герц. Согласно комплексной инструкции, такая частота и должна быть. Поэтому ни оператор центрального пульта, ни контролер — им был Саша Пыренко — не проявили ни малейшего беспокойства. Но прибежали взволнованные радисты: в соответствии с их документацией в данном режиме должна идти частота 4 герца. Тогда какой прибор или, вернее, кто ошибся? Блок коммутации — разработчики наши электрики-комплексники, или блок автоматики радиокомплекса — разработчики смежники-радисты? А может, это из программно-временного устройства, не дай бог, прошла временная метка припланетного сеанса? Словом, было над чем задуматься.

Александр Пыренко и Валерий Солонкин приступили к разбору замечания (одного из первых замечаний в своей производственной практике молодого специалиста). К утру они сделали вывод: блоки работают правильно, согласно комплексной инструкции, следует только откорректировать инструкцию по проверке радиосистемы, привести ее в соответствие с комплексной. Принявший у них смену Сергей Кияев пошел дальше, но, на всякий случай, известил Льва Абрикосова о замечании. (Лев работал по другой теме,