Танцы на граблях. Свою судьбу мы делаем сами! Законы межличностных отношений и алгоритм решения любых проблем - Сергей Слободчиков

В качестве примера хочется привести рассказ мужчины, пришедшего на индивидуальную консультацию с просьбой разобраться в далеко не простых отношениях с родителями:

— Много лет была тяжелая, неизбывная обида на отца, с которым были, мягко говоря, не лёгкие отношения. Скорее, ближе к ненависти. Помнится из детства случай, думается, далеко не единственный, когда после какой-то отцовской придирки я приходил в ярость. Мне казались крайне несправедливыми его замечания. Но так как его физической силе я противопоставить ничего не мог, мне ничего не оставалось делать, как использовать силу собственного взгляда. Как теперь я понимаю, сила была огромная. Я так ненавидяще смотрел на отца, представляя, что мои глаза выстреливают по острейшей пике, которые протыкают насквозь моего предка. Вполне естественно, что он догадывался, какие эмоции переполняли меня. Думается, что ему самому становилось страшно, потому что он бежал в чулан, где на самом близком к входу крючке висел его матросский ремень со здоровенной латунной бляхой, на которой был выдавлен якорь. И мой папа отбивался от меня в страхе, как только мог. Как говорится, Сидоров-старший драл Сидорова-младшего как Сидорову козу. В современной психологии есть такой термин «якорить». Это значит привязать, прикрепить к какому-то действию определённые воспоминания. Так вот, «якорение» происходило качественное — алым цветом проступали на ляжке следы от якоря на пряжке. Забавная получилась рифма: пряжка — ляжка. Только грустно почему-то очень.

Обида жила в сердце и отравляла отношения уже не только с отцом, но теперь и с сыном. Пример для подражания был только один. Очень долго при этом я считал, что обижаюсь только на отца. А когда мне говорили про мои обиды на маму, я сердился и спорил с ними. Мол, не так это. Только спустя много лет пришло понимание, что обида на маму была ещё глубже и хитрее запрятана в глубины души.

«Как же ты можешь жить с таким человеком, который так жестоко меня обижает?! Как же ты можешь с ним общаться, если он меня тиранит? Значит, ты на его стороне. Значит, ты меня так же не любишь, как и он!» — кричала моя душа. Что мне с этими обидами делать — ума не приложу. Помогите, пожалуйста!

Тогда меня, автора этих строк, эта услышанная история крепко зацепила.

Уж очень она перекликалась с моими собственными детскими переживаниями и обидами на собственного отца. Будучи достаточно взрослым человеком, врачом с большим жизненным опытом и послужным списком, никак не мог взять в толк идею о прощении любых обид. Привычка обижаться очень глубокие корни пускает в наши души. И уже став психотерапевтом и рассказывая своим пациентам о пользе прощения, несколько кривил душой, не желая принять смысл тех собственных обидных уроков, которые проходил со своими родителями.

Истина открылась довольно неожиданно и, как это часто бывает, без предупреждения.

Мы с женой проводили очередной семинар в дорогом нашему сердцу Санкт-Петербурге. И вот, после окончания к нам подходит участница семинара, тоже врач по специальности, с предложением показать и город, и его православные достопримечательности. Ирина, глубоко верующий человек, оказалась прекрасным гидом. На её маленьком автомобильчике мы объездили и осмотрели, с большой пользой для себя, множество монастырей, храмов и православных подворий Северной столицы. Однажды Ирина спрашивает нас: «Ребята, а в Кронштадт вы не хотите поехать и посмотреть Большой Морской собор?» Честно говоря, она невольно озвучила мою давнишнюю мечту побывать в Кронштадте. Мечта была связана не только со знаменитыми историческими событиями, ной с детскими воспоминаниями, в которых отец, не очень любивший вспоминать свою тяжелую послевоенную юность, иногда рассказывал о том, как он учился в знаменитой кронштадтской Школе юнгов. Отец попал туда пятнадцатилетним подростком в 1945 году. Думаю, в поисках фронтовой романтики или из желания быстрее повзрослеть и начать самостоятельную жизнь. В годы войны Школа юнг располагалась на островах Соловецкого архипелага, а в 1945-м была переведена в Кронштадт. Суровую голодную и холодную жизнь юнг Северного флота описал Валентин Пикуль в романе «Мальчики с бантиками».

Все эти мысли с большой скоростью пронеслись в моей голове, ияс радостным предвкушением скорой поездки горячо приветствую эту идею: «Конечно, хотим в Кронштадт!» Мы договариваемся поехать туда на следующий день. Дело в том, что остров Котлин, на котором расположен Кронштадт, только недавно соединился дамбой, по которой проложена дорога, и на остров можно попасть не только на пароме, но и на автомобиле. И вот мы на месте. Невысоко расположенный над уровнем моря остров и город на нём поражают своими старинными постройками. Долго едем вдоль длинной мощной кирпичной стены. Ирина, находясь за рулём автомобиля, останавливается, пропуская пешеходов, а я обращаю внимание на большие зелёные ворота в десятке метров от меня. В то время когда мы остановились, ворота начали медленно разъезжаться в стороны. А из ворот на улицу начала вытягиваться рота подростков, лет пятнадцати, марширующих строем. Краем глаза замечаю на стене возле ворот табличку с надписью, говорящей о том, что это и есть та самая Школа юнг, о которой столько слышал. Больше всего меня поразил сам факт, что мы «вдруг» остановились возле этих зелёных ворот и что именно в это время им нужно было открыться, чтобы я увидел всё это и особенно этих мальчиков — юнг. Я остро и быстро понимаю, что судьба меня не зря привела в эту точку времени и пространства, чтобы я увидел этих юношей, с их невесёлыми лицами. Увидел их чёрные зимние шапки с кокардами, чёрные длинные шинели, подпоясанные ремнями с якорем. Это в мае-то! Я подумал про то, как вот так же из этих ворот выходил в строю и мой отец. Резанула острая мысль: «Что ты хочешь от него?! В 1945 году он был вот таким мальчиком, а потом семь лет службы на Дальнем Востоке. А в 1953-м родители поженились, а через год и я родился. Какое я имею право требовать от отца то, чего он не мог дать? О каких педагогических приёмах воспитания можно говорить, учитывая, какую школу он прошёл здесь в то страшное время?»

Так я думал по дороге к Морскому собору Святителя Николая Чудотворца. Хотелось бы немного рассказать о том, куда мы ехали. Потому что то, с чем мы там столкнулись, во многом повлияло на мои последующие отношения с отцом. История собора, как и многое в Кронштадте, неоднозначна и драматична. Построен в начале XIX века на личные сбережения матросов, старшин и офицеров в память о моряках, не вернувшихся к родным берегам, и в надежде, что покровитель всех путешествующих святой Николай Угодник защитит и убережёт тех, кому предстоят дальние морские странствия. В строительстве собора принимала участие практически вся Россия. Денежные пожертвования приходили из разных, иногда очень отдаленных уголков. Интересно, что при строительстве Морского собора был использован, как прототип, образ храма Святой Софии в Константинополе. Зодчие перед началом строительства даже специально туда ездили. Собор, к сожалению, недолго выполнял своё предназначение как православный храм. В советские времена, в годы богоборчества, здесь располагался кинотеатр, прозванный народом «Максимкой», из-за того, что на месте лика Спасителя над главным входом был привешен портрет М. Горького. В последующем там размещался и матросский клуб, и музей.

В настоящее время Морской собор реставрируется. Власти Санкт-Петербурга и Кронштадта обещают восстановить его полностью к 2013 году, когда будет отмечаться столетие этого главного храма ВМФ России и трёхсотлетие самого флота. А тогда, стоя на

Якорной площади Кронштадта и любуясь красавцем собором, затянутым в реставрационные леса, я с грустью думал о том, как мало мы знаем о прошлом своих родителей, и о том, как мало мы знаем историю своей страны. И по глупому незнанию обижаемся…

За небольшое вознаграждение сторож нас провёл внутрь собора, и мы поднялись под самый его купол. Из высоких стрельчатых окон открывался потрясающий вид на весь Кронштадт, на Финский залив, на город, расположившийся на побережье к югу, на дачную зону, лежащую на северном побережье Финского залива. Но больше всего перехватило горло и застучало сердце не от прекрасного вида за окном, а от того, что мы увидели, пройдя по узенькому балкончику под куполом собора. В промежутке между высокими окнами, на закопчённой стене (очевидно, там горел костер, и ремонтники специально не закрасили этот кусок стены), была выцарапана в рамочке высотой в человеческий рост такая надпись: «23 апреля 1943 года. Морской собор перенес очередной артналёт. Слава Богу, все живы!»

Мы долго стояли возле этой чудом сохранившейся за столько лет весточки из прошлого. Потом, немного справившись с охватившим волнением, я решил позвонить отцу: