Вторжение - Джулиан Мэй

– Да нет же! – убеждал я ее. – Поди принеси Дени, и я попробую тебе доказать. Думаешь, он спит? Нет, он нас слушает.

Я вдруг наткнулся на защитную материнскую ауру.

– Ты лжешь! У меня нормальный ребенок! Ничего подобного быть не может!

– У тебя гениальный ребенок. Видимо, Дени – экстрасенс. Если ты хочешь убедиться, то, наверно, можно показать его в колледже или в больнице, которая занимается…

– Нет, нет, нет! Он самый обычный! – Она сорвалась со стула; невыразимый ужас просачивался в каждом ее движении. – Ты болен, Роги! Болен от ревности! Не можешь мне простить, что я вышла за Дона и родила ему ребенка! Уходи! Оставь нас в покое!

В отчаянии я тоже начал кричать:

– И долго ты собираешься прятать голову под крыло? Ты прекрасно понимаешь, что я в своем уме и говорю правду! Тебя выдает твой собственный ум!

– Не-е-ет! – взвыла она.

Я махнул рукой. Ваза сирени подпрыгнула и зависла в воздухе. Я послал ее через кухню в раковину, и она со звоном разбилась. В соседней комнате визгливо закричал ребенок. Солнышко накинулась на меня, как тигрица, стиснув кулаки и сверкая глазами.

– Негодяй! Ублюдок! Вон из моего дома!

Я никогда еще не применял к ней принуждения, но тут у меня не было выхода.

Сядь.

Голос ее прервался, она словно окаменела. Если не считать широко раскрытых горящих глаз, лицо ее превратилось в трагическую маску, а рот застыл в беззвучном крике.

Сядь , повторил я.

В комнате надрывался ребенок, реагируя на чувства матери. Глаза ее молили меня, но я не поддавался. Две слезинки скатились по мраморным щекам. Она смежила веки и медленно опустилась на стул. Прядь белокурых волос упала на лицо. Плечи подергивались от рыданий.

Сиди тут. Не бойся.

Смысл моих телепатических посланий просачивался в ее мозг вместе с мощным принудительным натиском. Я вышел, взял из кровати Дени, завернул его в одеяльце и, вернувшись на кухню, бережно подал ей. Потом освободил ее ум и попытался вселить уверенность в уме ребенка.

Крик. (Спокойствие.)

Все в порядке, Дени. Маме уже лучше.

Я протянул к нему руку, выставив указательный палец. Глаза Дени все еще были полны слез, но крошечный ротик скривился в улыбке. Голая кукольная ручонка высунулась из-под одеяльца, безошибочно нашла мой палец и крепко вцепилась в него. Я мысленно проговорил:

РОГИ (прикосновение)ДЕНИ. Я – Роги, ты – Дени. Роги любит Дени.

Между нами вновь воцарилась радужная гармония. Даже Солнышко, видимо, почувствовала это, потому что слабо охнула. Ребенок начал ворковать.

– Тебя зовут Дени, – сказал я.

Он что-то промычал.

– Дени, – повторил я.

Личико осветилось, а ум его отозвался:

ДЕНИ . Голосом он смог изобразить лишь короткое забавное мычание.

– Пытается произнести свое имя, – объяснил я ей. – Язык и голосовые связки в отличие от мозга еще не приспособлены к речи, но умом он понимает, что его зовут Дени.

Солнышко молча покачивала младенца и плакала. Ужас прошел, остались только растерянность и упрек.

Ох, Солнышко, прости меня, дурака неуклюжего, что напугал тебя!

– Я вынужден был так поступить, – сказал я, уже не оказывая на нее принудительного давления, наоборот, взывая к пониманию. – Нельзя отворачиваться от очевидного. Это было бы несправедливо по отношению к Дени. Ты должна быть храброй – ради сына. На тебе лежит ответственность за него, за талант, который не идет ни в какое сравнение с нашим. Я думаю, у Дени ум высшего порядка. Если этому гигантскому уму позволить развиться как следует, то твой сын станет великим человеком.

Теперь Солнышко окончательно успокоилась. Ребенок удовлетворенно потянулся и зевнул. Она крепко прижала его к груди.

– Что же мне делать, Роги? Они… они теперь отберут его у меня?

– Ну что ты?! Ради Бога, Солнышко, не бойся ничего! Я сказал, что ты можешь его проверить, но только для того, чтоб самой убедиться. Никто не сможет тебя заставить проводить эксперименты с Дени. Слава Богу, мы живем в цивилизованной стране. Но если бы он был моим сыном…

Она выжидательно глянула на меня.

Я стоял так близко к ней и ребенку, что их комбинированная аура захватила и меня. От нее исходили облегчение и доверие, от него – усиленный вариант гармонической связи, уже испытанной мною в церкви.

Дени любит Роги.

Нет-нет, Дени! Ты немой. И мама не моя. Ты должен обратиться к Дону, твоему настоящему отцу, а не ко мне…

– Что бы ты сделал, будь Дени твоим сыном? – тихо спросила Солнышко.

Я услышал свой голос как бы со стороны:

– Люди, проводящие эксперименты по экстрасенсорике в лабораториях, наверняка понятия не имеют, что нужно такому ребенку, ведь они обычные, нормальные люди. А Дени должен воспитывать кто-то ему подобный. Только его отец и я способны общаться с ним на телепатическом уровне, поэтому Дон должен…

ДЕНИ – РОГИ!

Наша умственная связь крепла помимо моей воли. Ребенок ухватился за меня, как прежде ухватился за мать, как дети хватаются за самых близких, самых дорогих.

Нет, Дени! Это не я! (Помилуй меня, Господи, ибо грешен есмь! Замышлял убийство. Да, мы оба были пьяны. Да, я обезумел от любви к ней. Каюсь, каюсь, каюсь… и благодарю Тебя! Нет, Дон ничего не знает. Все было у меня в голове?.. Нет, не думаю, но может быть… может быть… не знаю. Двухмесячный пост, душевное раскаяние – и все прошло, все кончено, но я никогда не забуду, никогда…)

– Дон станет воспитывать мальчика? – переспросила Солнышко. – Наверное, можно с ним поговорить. Он любит Дени, но он такой консерватор. Я даже не могу заставить его сменить Дени пеленки или дать ему соску. А что он должен делать?

У меня упало сердце. Откуда мне знать? Фамильный Призрак наверняка знает. Если он действительно призрак.

– Дон должен почаще бывать с мальчиком. Разговаривать с ним – ум в ум. Научить его управлять своими способностями.

На лице ее было написано сомнение.

– Что ж, я попробую.

– Это очень важно, Солнышко! Вот когда мы с Доном были детьми, у тети Лорен не было времени, чтобы уделить нам даже то внимание, в каком нуждаются обычные дети. И – видит Бог – она была далека от телепатии. Оттого мы и выросли заторможенными.

Солнышко открыла рот, но я жестом приказал ей не перебивать меня.

– Я имею в виду, заторможенными в нашей экстрасенсорике. Тебе не приходилось читать про одичалых детей, которых вырастили животные или родители-садисты, не позволяющие им общаться с людьми? Попадая в человеческий мир, они уже не могут считаться людьми, потому что их лишили общения на той стадии, когда детский ум наиболее восприимчив. На первый взгляд мы с Доном нормальные люди, но в нас есть скрытая ущербность. В детстве нам не хватало наставника. Никто не учил нас пользоваться нашими способностями. Во всех учебниках по психологии сказано, что первые три года имеют решающее значение для умственного развития. И к экстрасенсорике это относится в равной, а может, и в большей мере, чем к обычным людям. Мы с Доном обнаружили свой дар случайно, развивали стихийно, он так и не стал для нас чем-то естественным. Дон вообще в этом ничего не смыслит, я знаю чуть больше, но тоже недостаточно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});