Утерянный рай - Александр Лапин

А Андрюха Франк, не останавливаясь ни на минуту, счастливо улыбаясь, все бегает вокруг и щелкает, щелкает затвором фотоаппарата…

XXIV

Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.

Песнь песней Соломона. Гл. 7

Закат заалел. Лучи заходящего солнца огненным вихрем отражаются в высоких окнах школы. И от этого кажется, будто вся она пылает изнутри огнем. Но чуть только начинает темнеть, солнечный пожар в окнах затухает. А школа снова светится изнутри мягким домашним светом.

В сумерках на этот свет парами, группами и поодиночке подтягиваются люди. Это выпускники и их родители. Все принаряженные, гордые и чрезвычайно важные.

Выпускники держатся особо. Девочки в белых, розовых, светло-голубых платьях самых разнообразных фасонов, но все в белых туфельках. Юные взволнованные лица, блестящие глаза, горящие румянцем щечки – просто невесты-куколки. А парни будут посолиднее. Взрослые костюмы с галстуками, завязанными единственным на весь класс умельцем. Белые рубашки, черные ботинки.

У Шурки Дубравина тоже облегает широченные плечи добротный синий пиджак. А кожу приятно холодит впервые надетая ослепительно белая нейлоновая рубашка. И вообще весь он сегодня, как сказала бы бабушка, ну просто из коробочки. Новенький, чистенький, свеженький. От белого в клетку носового платка до шнурков на ботинках. Не отстают от него Андрей, Толик и Амантай. Все тщательно отутюженные, молчаливо-торжественные.

Перед тем как идти на выпускной, заскочили к Шурке домой. Причастились янтарно-красным домашним винцом. А то про выпускной разные слухи ходят. Говорят даже, какой ужас, что Тобиков запретил выставлять на столы заманчивые бутылки с разноцветными этикетками. И норму установил смехотворную. По полбутылки шампанского на человека. А таким, например, как Колька Рябуха, это только слегка освежиться. А хочется-то быть веселым.

И если все выпускники чем-то неуловимым похожи друг на друга, то отцы и матери как бы разделены на два лагеря. Те, кто работает в поле, на фермах. И так называемые в народе конторские – учетчики, бухгалтеры, экономисты. Конторские более естественны. Их пиджаки, шифоновые кофточки, лакированные туфли на высоких каблуках никого не смущают. А вот шоферы, чабаны, трактористы, доярки выглядят слегка комично. Загорелые дочерна лица, тяжелые, раздавленные работой руки с въевшимся в ладони мазутом, обломанными ногтями как-то не слишком гармонируют с белыми рубашками, шляпами отцов и новыми кофтами матерей.

Шуркины родители – тоже не исключение. Мария достала из комода синее плотное с блестками платье с ослепительно белым воротником. На плечах ее горит расшитый золотом черный павловский платок. Вместо всегдашних видавших виды остроносых галош на ногах босоножки, пусть не на высоком, но все-таки каблуке. На руке кольцо и даже золотые часики, даренные ей когда-то родным государством. Черные глаза ее сегодня живые, веселые, счастливые.

А длинный Алексей в шляпе. И этим все сказано.

У школы родители церемонно здороваются, приподнимая шляпы и протягивая друг другу не гнущиеся от работы и мозолей ладони.

Да, сегодня все необычно. И в школе тоже. Ребята переступают через порог родного класса и останавливаются в изумлении: «Ба, да это прямо ресторан “Голубой Дунай”!» Везде цветы: алые розы, белые холодноватые каллы, ромашки, васильки. Аж в глазах рябит. Столы, исписанные, изрезанные поколениями школяров, тоже принарядились. Закрыли свои боевые шрамы и любовные надписи белыми скатертями. А на них… Сразу даже слюнки потекли… Одно слово: лучшая рыба – это колбаса.

Но прочь отсюда. Уже шумит, галдит разношерстная толпа в актовом зале. Там начинается официальная церемония.

На сцену вылезают хромающий директор, усатый завуч и две толстые тетки – члены родительского комитета.

Народ затихает.

Директор школы, торжественно блестя лысиной, церемонно надевает очки и достает из кармана белые листы с речью. Написана она лет десять тому назад одним умельцем. Тобиков ее к каждому следующему выпускному подновляет, вставляет свежие цитаты, имена. И звучит она, надо сказать, неплохо. Особенно в части, где говорится, что у всех выпускников большое будущее, что учителя сейчас отрывают от себя кусок сердца, ну и, конечно, про то, как партия обо всех нас заботится. Не ест, не спит, только и думает, как облагодетельствовать народ. Юноши в середине его речи начинают было ерничать, острить меж собою. А потом и, правда, проникаются. А как тут не проникнуться, если некоторые матери начинают сморкаться в платки и прикладывать их к глазам. Вот она, великая сила слова!

Особенно грустится им, когда на сцену поднимается маленькая, но торжественная Александра Михайловна. Она сильно волнуется, так что ее напряженный голос проникает в самые дальние уголки зала и в самые тупые сердца. А когда она называет их лучшим в своей жизни классом, то неожиданно плачет. Увидеть ее плачущей никому никогда не доводилось. Дорогого стоит. Так что выпускники запомнят эти слезы.

Стали вручать аттестаты. Сначала Витька Тобиков – весь чистенький, беленький, пухлогубый, ни дать ни взять молодой Ульянов-Ленин – выскочил попрыгунчиком на сцену. Получать золотую медаль. Взял трепетно. Расцеловался со взволнованным папашкой. Потом стали раздавать «путевки в жизнь» остальным. Досталось вроде всем.

…Шурка берет свой синий билет и долго разглядывает подписи учителей, удостоверяющие, что десятилетний курс страданий и побед он прошел и теперь готов идти верной дорогой дальше.

Однако нерадостно у него на душе. И смотрит он в свою синюю книгу, а видит незнамо что. Ибо сегодня последний день, когда он может вот так запросто видеть Галинку Озерову. Действительно. В школу они ходить больше не будут. На танцах встречаться некогда. Впереди вступительные экзамены. Надо готовиться. В общем, куда ни кинь, всюду блин… А там и разъезжаться пора. А вот от этой мысли у него все внутри холодеет и переворачивается. Как будто нет там теплого живого сердца и кишок, а есть одна тупая боль и пустота.

После «раздачи слонов» все дружно переходят в классы: родители с учителями в «А», бывшие школяры – в «Б». Чувствуя близкое расставание, все как-то жмутся друг к другу. Стараются быть подобрее, что ли. Уже не вопится от радости при слове «свобода». Понимают: теперь надо ею как-то распорядиться. А что там у каждого впереди – один Бог знает. Короче, тревожно, братцы-кролики. И каждый гасит эту тревогу как умеет. Кто-то преувеличенно, надрывно радуется аттестату. Кто-то беспрерывно тостует, быстро и неуклонно набирая нужный градус.

Штук шесть девчонок сбились в кучку в углу, обнялись и рыдают, как белуги.

Наши друзья расстарались. Путем долгих и сложных маневров и пересаживаний они вчетвером оказались за одним столом с Галинкой Озеровой, Людмилой Крыловой и зеленоглазой круглолицей русской красавицей Валюшкой Сибирятко.

Галинка вся в белом. Воплощенная хрупкость и нежность. Ровный, недеревенский загар в начале лета, чуть-чуть телесной губной помады, новая красивая прическа с заколотым в волосах белым цветком. А над всем этим – сияющие, огромные, как озера, глаза. Когда Шурка наконец рассмотрел ее сегодня, у него так защемило сердце, такой наполнилось нежностью… Ну, ни в сказке сказать, ни пером описать.

Людка тоже хороша, но по-другому: как дорогущая кукла. Одета в блестящее золотом платье. Кудри ее вспенились в высокой прическе, грудь налитая, бедра подчеркнуты. Это уже не хрупкая девчонка, как Галинка. И взгляд у нее другой: осмысленный, женский, ищущий. Вот так неожиданно взяла и проступила в один вечер на свет божий вся ее женская природа и красота. Во всей силе. Теперь она ловит внимательные и восхищенные взгляды одноклассников. И млеет от всеобщего внимания. Одно беспокоит. Для полного счастья ей нужен еще один взгляд. Иначе все без толку.

«Зачем же я тогда наряжалась? – думает она. – Для кого старалась? С утра суетилась. Кремы, мази доставала, прическу делала. А он будто ослеп… А ведь я решила сегодня… Плевать на все. Мой он. Отобью. Заберу…»

Кругом молодой народ. Молодая кровь. Играет музыка. Играют гормоны. Веселье набирает обороты. Хор родителей в соседнем классе затягивает: «Ой, мороз, мороз…». То там, то здесь раздается смех и тосты типа: «А вот Мишка Самохин будет профессором. Так выпьем же за профессора…».

Шурка сидит прямо напротив Галинки. На столе, накрытом белой скатертью, помимо еды и бутылок стоит прямо между ними ваза с цветами. Она его раздражает, так как мешает видеть ее глаза.

Никто особо не ест. Так, клюют помаленьку. Главное – разговор. А он за этим столом какой-то нервный, прерываемый взрывами смеха. Толик с Андреем стараются вовсю. Острят по полной программе.

Шурка решается. Убирает в сторону стоящую прямо перед ним вазу с цветами. Но Людмила, заметив его маневр, как бы дурачась, снова ставит ее на место. Тогда Дубравин снимает цветы со стола вообще и передает их на другой. Садится на свое место. И у этих троих начинается свой разговор глазами.