Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера - Джордж ван Фрекем

«Тем самым вечером Герман Эссер в цирке Кроне приветствовал Гитлера словами “наш вождь” – unser Führer. Именно Эссер, с циничной сентиментальностью разглагольствующий в ресторанах и пивных, заслужит титул самого рьяного проповедника мифа о фюрере. Одновременно Дитрих Эккарт в Völkischer Beobachter начал хорошо организованную кампанию по созданию того же самого мифа. 4 августа он набрасывает портрет Гитлера – “бескорыстного, самоотверженного, преданного и искреннего” человека, всегда “целеустремленного и бдительного”. Несколько дней спустя появляется другая заметка – на сей раз написанная Рудольфом Гессом – которая добавляла духовных черт в этот земной портрет. Гесс славил “чистейшие намерения” Гитлера, его силу, его ораторские способности, превосходные знания и ясный рассудок. О фантастических темпах роста культа Гитлера свидетельствует другой очерк, написанным Гессом год спустя. Гесс представил его на конкурс на следующую тему: “Каким должен быть человек, который снова поведет Германию к величию?” Работа Гесса получила первый приз…»172

«Человек, который в один прекрасный день сделает Германию свободной», – так Эккарт представлял своего протеже, вводя его в высшие слои мюнхенского общества. Он знакомил его с хорошо обеспеченными братьями и сестрами из общества Туле, с другими заметными и состоятельными националистами и пангерманцами, например с издателем Юлиусом Леманом. Он вводил его в богатые круги, куда сам имел доступ как из-за своей известности, так и благодаря покровительству Эрнста Ганфштенгля. Ганфштенгль, поклонник и сторонник Гитлера, выпускник Гарварда, был лично знаком с Т. С. Элиотом, Уолтером Липпманом и президентом Франклином Рузвельтом. Он управлял крупным международным предприятием, торгующим произведениями искусства.

Историк К. А. фон Мюллер впервые увидел Гитлера именно в доме сестры Ганфштенгля, Эрны. «Зазвонил звонок. Через открытую дверь я мог видеть его в узкой передней, вежливо и почти подобострастно приветствующим хозяйку. Он отложил в сторону хлыст, велюровую шляпу и теплую полушинель, затем расстегнул пряжку патронташа с висящим на нем револьвером и повесил все это на крюк для одежды. Это выглядело довольно эксцентрично, в стиле романов Карла Мая. Тогда мы еще не знали, до какой степени все эти мелочи в одежде и поведении были рассчитаны на эффект, так же, как и его усики, поразительно коротко остриженные, которые были у́же, чем его нос с неприятно широкими ноздрями»173.

Эккарт также ввел Гитлера во влиятельные круги в Берлине. Он представил его и вагнеровскому клану в Байрейте, членов которого хорошо знал, так как ранее в течение нескольких лет писал газетные обзоры вагнеровских фестивалей (Festspiele). Хаман в недавно вышедшей книге «Винифред Вагнер, или Байрейт Гитлера» называет Эккарта «вагнерианцем». Это указывает на еще одну область его интересов, в которой он сходился с Гитлером. Винифред Вагнер, англичанка, вышедшая замуж за сына Вагнера Зигфрида, в юности провела несколько лет в доме Бехштейнов, владельцев известной фирмы по производству роялей. Она считала Бехштейнов своими приемными родителями. В свое время Бехштейны предоставили Эккарту средства, необходимые для издания его журнала «Простым немецким». В июне 1921 года он представил им Адольфа Гитлера. Бехштейны стали «страстными поклонниками Гитлера» и стояли за него горой в любых обстоятельствах. Чем именно Гитлер во времена своего восхождения к вершинам власти был обязан таким своим сторонникам, как Бехштейны, Брукманы и Вагнеры, относится к главам истории, большая часть которых до сих пор остается ненаписанной. Но на каждом этапе его восхождения, за каждым его движением мы видим руку Дитриха Эккарта. Он готов был строить из себя буйного баварца, любителя пива, всегда готового вспрыгнуть на стол и прореветь свое стихотворение «Sturm! Sturm! Sturm!» («На штурм!»). Но одновременно он был, по всей видимости, первым, кто увидел в капрале настоящего Гитлера – задолго до всех остальных – и направлял первые шаги его рокового пути.

«Для роли фюрера нам нужен человек, который не убежит при первых звуках пулемета, – так передают слова Эккарта, которые он как-то вечером в начале 1919 года произнес за столиком для завсегдатаев одной мюнхенской пивной. – Офицера мы использовать не можем – народ их больше не уважает! Лучше всего подошел бы рабочий с хорошо подвешенным языком. Конечно, не профессор – тот наложит в штаны, как только красные начнут поигрывать ножками от столов. Особых мозгов тут не нужно: политика – это глупейшее занятие в мире, и любая рыночная торговка в Мюнхене знает больше, чем эти господа в Веймаре [там находилось социал-демократическое правительство]. Он также должен быть холостяком – тогда мы заполучим женщин»174. Позже существование Евы Браун, любовницы Гитлера, будут держать в секрете. Для германского народа их фюрер останется одинокой фигурой, ораторствующей на трибуне на Цеппелиновских полях в Нюрнберге или принимающей бесконечный военный парад с поднятой правой рукой. Гитлер удовлетворял всем предварительным условиям Эккарта. Но мог ли предполагать ментор – или все же мог? – что его ученик перерастет эти условия и перейдет все мыслимые границы?

Драки и убийства

В послевоенном Мюнхене, для того чтобы публично пропагандировать какую-либо идею, необходимо было уметь постоять за себя в буйном мире тамошних пивных, где кулак был зачастую главным аргументом; тем более это было актуально в той нервной, взрывоопасной политической обстановке. Одной из главных черт баварского характера – если не говорить о слезливой сентиментальности в подпитии и при наплыве романтических чувств – является бьющее через край и порой переходящее в насилие физическое выражение своего настроения. А насилие тогда было разлито в самом германском воздухе. Тысячи закаленных в боях солдат принесли домой фронтовой дух. Они принесли также насилие и смерть, шедшие с ними бок о бок. Чуждый им мир буржуазной благопристойности они презирали. Это было поколение нигилистов – будь то возвышенный, литературный нигилизм Эрнста Юнгера или грубый, физический нигилизм уличного бойца, преданного лишь своим товарищам по отчаянию.

Более того, Германия была разобщенной страной. Напряжение вот-вот готовой разразиться гражданской войны ощущалось почти физически. Порой оно выражалось в революционных попытках захвата власти, подобных описанным ранее. Публично отстаивать свою точку зрения, а тем более агитировать за новую политическую партию было невозможно, не располагая физической силой, способной дать решительный отпор любому противодействию. Гитлер понимал это с самого начала. И все же за его одержимостью физической силой стояло нечто более глубокое, нечто «метафизическое». «Программа обычной политической партии – это всего лишь рецепт того, как состряпать из следующих выборов благоприятные результаты, – писал он в “Майн Кампф”. – Однако программа новой идеологии (Weltanschauung) [подобной его собственной] означает объявление войны существующему порядку вещей, существующим условиям – короче говоря, установившейся идеологии… Для того чтобы новая идеология стала эффективной, она должна воплотиться в боевом, воинственном движении… Любая идеология, будь она хоть сто раз правильной и в высшей степени благотворной для человечества, не принесет никакой практической пользы до тех пор, пока ее основные положения не лягут в основу боевого движения»175.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});