Как я съел асфальт - Алексей Швецов

Лишь спустя год отношения с Аллой наладились. Точнее, не наладились, а перешли в стадию мирного сосуществования. А Саша больше старался не вспоминать о том своем чувстве, о своей любви.

А сейчас Саша стоял между зеркал. Стоял и вглядывался в бесконечность, так пугавшую его в детстве. Всматривался в бесконечность, теперь казавшуюся пустотой, точнее, пустой, никому не нужной пустотой. Холодной и безжизненной. Саша вспомнил ту свою самую любовь и не мог понять, не мог постичь, что заставляло его совершать все эти глупости? Зачем? Кто управляет им? Кто вращает землю и вертит людьми? И главное, в чем логика? Неужели жизнь – хаотическое движение элементарных частиц в пустоте, точнее, в вакууме?

Рой вопросов неизменно вертелся вокруг Оли. Оля никогда не была замужем. Интересно, испытывала ли она такое же чувство, через которое прошел Саша? Любила? Ревновала? Оказывается, Саша совершенно ничего не знает о ней! Он даже не помнил цвет ее глаз.

Мыслей было много, точнее, очень много, и каждую надо было подумать и даже хорошенько обдумать.

А потом Саша пошел в кабинет. Пустые коридоры напрягали своей пустотой. До конца перерыва было еще двадцать минут. Он закурил.

Саша только курил у окна и пил чай, или ему казалось, что он пил чай, а на самом деле только курил у распахнутого окна. Он стоял в одной рубашке напротив окна, но не чувствовал ни холода, ни прохладного осеннего ветра. Он вообще ничего не чувствовал. Не чувствовал дыма своей сигареты, не чувствовал и вкуса этого дыма.

А когда он курил, глядя на многолюдную улицу, он почувствовал тоску и одиночество. Еще он почувствовал, что вместе с сигаретным дымом изо рта вылетали секунды, на которые сигарета сокращала его жизнь.

Он загасил окурок и с каким-то ожесточением скинул со стола недочитанную «Рубашку». А потом пришла мысль, и Саша ее тут же подумал. Подумал он о том, что не очень любит читать книги общепризнанных классиков. А еще больше его раздражали «живые классики». Не то чтобы Саша хотел, чтобы они стали мертвыми, а просто он делил писателей на плохих или хороших, а не на мертвых и живых. Саша считал и даже был отчетливо уверен в том, что сами читатели должны были определять, классик писатель или не классик.

А вот поэты Саше нравились. Но не все, а только те, которые нравились. А которые не нравились, те и не нравились. Зачем ему будут нравиться те поэты, которые не нравятся? Нет, Саша был последовательным человеком, человеком грамотным и разумным. Поэтому ему нравились исключительно те поэты, которые нравились, а не другие, про которых он мог сказать, что они ему не нравятся.

Саша хотел сочинять стихи и даже больше, чем в детстве, хотел рисовать. Он часто представлял себя за большим письменным столом, обязательно с потухшим окурком в зубах, перед полной пепельницей и обязательно с чашкой кофе в руке. А еще он представлял себя в большом белом кабинете. Через распахнутую створку почему-то зарешеченного окна доносится запах осенних листьев. Сквозь морозную свежесть в самый нос проникает аромат цветущей черемухи. А он, Саша, пишет. Работает, ковыряя в ухе авторучкой. Ковыряет ручкой и одновременно пишет. Пишет гениальные стихи, способные перевернуть мир и помутить рассудок.

Как он будет писать, Саша отчетливо представлял в своих фантазиях, а вот что именно – не знал. Не знал и пока даже не представлял.

Тогда он сидел дома за компьютером и составлял ответы на письма, скопившиеся в его электронном ящике. Саша почти закончил длинное и пространное послание заказчикам, когда от монитора его оторвал голос младшего сына:

– Папа, ты не поможешь?

– Конечно, помогу, – с готовностью отозвался Саша. – Это хорошо, что ты к отцу обращаешься. Отец всегда поможет. Отец еще помнит, как дважды два на восемь умножать. Что там у тебя?

– Русский…

– Что «русский»?

– Ну, упражнение по русскому языку… Пушкина стихи надо переписать… Не знаю, как пишется слово «открытий». Первая буква «а» или «о»?

– А ну-ка дай-ка я сам посмотрю.

Сын подал отцу тетрадь. Саша уткнулся в исписанные синей пастой строки. Небрежной рукой сына были переписаны, точнее, накаляканы строки стихотворения Пушкина.

– Ну, ты и наворочал тут, – усмехнулся Саша и сразу сделался серьезным. – Вот тут у тебя что написано? Смотри!

Ребенок нахмурил брови и сжал губы, выражая тем самым свое неподдельное внимание.

– «О, сколько нам открытий чудных…» – процитировал Саша.

Сын еще больше сжал губы, так что они побелели от напряжения, но ошибки не увидел.

– «Сколько» – это что? Это вопрос, – пояснил Саша мальчику. – А после вопроса надо всегда ставить вопросительный знак. И в самом начале… что это у тебя? «О, сколько»… Ты, наверное, букву пропустил. Исправляй!

Сын занес дрожащую авторучку над тетрадью.

– Не «О сколько», а «По сколько». Понял? И вопрос в конце предложения. Понял? Здесь Пушкин спрашивает у тебя у оболтуса: «По сколько?»

Сын послушно добавил первую букву и влепил вопрос после «сколько».

– Дальше… – продолжал Саша, многозначительно потирая ладони. – У тебя написано: «Готовит просвещенья дух…» Готовит – что?

Сын недоумевающе пожал плечами.

– Готовить можно картошку, яичницу. А как можно приготовить просвещение? Его варят или жарят? А потом как подают, с соусом или горчицей?

Саша громко хохотал, радуясь своему остроумию, а растерянный сын стоял, покраснев до кончиков ушей, и молчал.

– Исправляй, – приказал Саша, отсмеявшись, – не просвещенье, а угощенье. Угощенье можно приготовить, а не просвещенье. Запомни это на всю жизнь! И не дух, а духу. Родительный падеж. Понимаешь, бестолочь? Кому, чему?

– Это дательный, – робко вставил мальчик.

– Как дать бы тебе этим дательным! – разгневался Саша. – Если родители говорят, что родительный, значит, родительный. Что тут у нас дальше? Ага: «И опыт, сын ошибок трудных…» Вроде правильно.

Сын перевел дух, но, как оказалось, преждевременно.

– А вот, погоди-ка, запятой не хватает. «Сын» – здесь обращение, а обращение, как известно, запятыми со всех сторон выделяется. А «гений», пишется с двумя «н», потому что «Гена», точнее, «Геннадий» так пишется. Понял?

– Понял.

Отец проверил текст до конца, но других ошибок он не нашел, а вот почерк сына, почерк ребенка оставлял желать лучшего. Саша крякнул, слегка свел брови к переносице и сказал:

– Пиши ровнее. Что это у тебя? Одна буква на север, другая налево. Аккуратнее надо! Смотри, как у меня получается… – Саша рукой указал на набранное письмо на мониторе компьютера. – У меня буквы все ровные. Видишь? Одна к одной. А у тебя словно краковяк пляшут. Ну, иди. Не мешай больше.

Сын, подхватив худенькими руками тетрадку, радостно побежал доделывать уроки. А Саша остался сидеть возле компьютера. Точнее, Саша не просто сидел, а думал мысли. Мысли струились, отчетливо неслись и поддавались обдумыванию. Стихотворение Пушкина навеяло на Сашу ту благодать, что у творческих людей зовется вдохновением. Сашу, что называется, одолел творческий зуд. Строки сами собой стали складываться в голове. Совершенно неожиданно, но вполне осознанно и даже отчетливо Саша «свернул» неоконченное письмо и вывел первую строку своего нового стихотворения: «Однажды в студеную зимнюю пору…»

Саша написал эту первую и такую важную фразу, но продолжение не излилось на монитор из Сашиной головы. Он никак не мог представить себе, что может произойти с тем, кто пребывает в зимней стуже, зимней порой. «Вероятно, он замерз – думал Саша, – но как воплотить это в стихах?» Несмелые Сашины пальцы запорхали по клавиатуре, и на мониторе волшебным образом появились сразу несколько строк:

Однажды в студеную зимнюю поруБлудил я по лесу, точнее, по бору.Я брел, спотыкаясь, точнее, был пьяный.Еще улыбался. Закат был багряный.

То, что Саша написал, он потом радостно перечитал, наверное, сотню раз, и всякий раз душа его торжественно звенела в унисон мыслям и думам.

А еще, после того как Саша написал хоть и небольшое по размеру, но такое емкое по содержанию свое, настоящее произведение, он стал чувствовать себя несколько иначе. У него появилось новое видение. Он стал задумываться о других поэтах, и у Саши появились даже претензии к ним, к их стилю. Уже и Пушкин казался ему не великим русским поэтом, а дворовым хулиганом, писавшим на заборе от скуки.

А желание сесть за стихосложение возникло у Саши спонтанно и неожиданно. Окно его кабинета выходило на широкую оживленную улицу. Саша курил. Курил и выпускал дым в окно. И вот напротив своего окна в один зябкий осенний день он увидел нищенку. Но это не была старая бабка в задрипанном пальто. Женщина, которая избрала местом своей деятельности улицу напротив офиса Саши, не была старой. Точнее, нельзя сказать, что она была молода, но назвать ее бабкой у Саши не поднималась рука, вернее, язык. Скорее всего, она была самой настоящей бальзаковской женщиной и в свои тридцать лет выглядела как ровесница Бальзака, родившегося в 1799 году. Одета она была не очень. Видавший виды ватник, драные мужские трико и изъеденный молью платок.