Первородный грех. Книга вторая - Мариус Габриэль

Дипломат пропускает его реплику мимо ушей.

– Как здорово видеть, что страна, стонущая под страшным гнетом большевизма, все-таки добивается освобождения, даже несмотря на преступное вмешательство Великобритании, Франции и других прогнивших пробольшевистских наций.

– Не с-сомневаюсь, – встревает подвыпивший подполковник, – что фюрер испытывает глубокое личное удовлетворение, что имеет возможность использовать землю Испании в качестве полигона для опробования новых видов немецкого оружия.

Дипломат цепляет монокль и, выпучив один глаз, таращится на подполковника, у которого под глазами видны темные круги, а на мундире блестят пять золотых нашивок за ранения.

– Мой фюрер прежде всего стремится сделать так, чтобы генерал Франко не испытывал нужды в эффективной современной боевой технике, – с укором произносит он.

– П-прежде всего он стр-ремится опробовать это с-самое вооружение на гражданах Испании.

– Разве большевиков и евреев можно называть гражданами Испании? – с любезной улыбкой на устах спрашивает немецкий дипломат.

– В Гернике, – с ненавистью бросает ему подполковник, – были только испанские монахини, священники да матери с младенцами. Авиация осуществила свой налет в разгар базарного дня. Истребители расстреливали бегущих в панике горожан. А бомбардировщики завершили дело при помощи зажигательных бомб.

Тонкие губы посланца из Берлина снова растягиваются в улыбке.

– Вы, уважаемый, кипятитесь, как какой-нибудь еврей-журналист из дешевой газетенки.

Подполковник вспыхивает:

– Я офицер испанской армии!

Но дипломат уже повернулся к нему спиной.

– Без таких людей, как вы, сеньор Массагуэр, эта война оказалась бы гораздо более тяжелой. Как продвигаются ваши дела?

– Вполне прилично, – ленивым голосом отвечает Джерард. – Мы переполнены чувством огромной благодарности вашему фюреру и народу Германии. И делаем все возможное, чтобы оплатить свой долг.

Подполковник буравит Джерарда налитыми кровью глазами.

– Только имейте в виду, – вставляет он, – что валюта, которую использует в своих расчетах сеньор Массагуэр, весьма обесценилась. Испанская кровь в наши дни ни черта не стоит.

Джерард бросает на него раздраженный взгляд.

– Вы явно пытаетесь сегодня кого-нибудь оскорбить.

– Вот уж не знал, что т-такого кровососа, как ты, можно оскорбить, – выкрикивает ему в лицо бывалый вояка.

– Луис, вы забываетесь, – строго говорит офицеру герцогиня. – Наверное, вы слишком устали.

– Д-да, устал! – пьяным голосом кричит он. – Устал смотреть, как на этой войне наживаются спекулянты и паразиты!

Сидящие за столом прерывают свои оживленные беседы. Слышится недовольное шикание.

– Если вы не совсем хорошо себя чувствуете, – резко говорит Джерард, – вам лучше уйти, пока вы не превратились в посмешище.

Подполковник бросает салфетку и встает. Одна его нога издает пронзительный механический скрип. Головы собравшихся с любопытством поворачиваются в его сторону.

– Оставляю поле брани гиенам и стервятникам! – громко, чтобы все слышали, восклицает он и неровной походкой покидает зал.

– Контуженный, – произносит кто-то в наступившей тишине.

– Приступ истерии, – замечает архиепископ. Положение спасает очаровательная хозяйка вечера, герцогиня, которая весело предлагает дамам оставить на время мужчин, чтобы те могли насладиться своими сигарами и выпить по рюмочке бренди. Все дружно поднимаются: женщины, беззаботно болтая, удаляются в гостиную, а мужчины устраиваются поудобнее за гаванскими сигарами и французским коньяком.

Домой Джерард и Мариса возвращаются около двух часов ночи.

Мариса на цыпочках проходит в детскую, чтобы убедиться, что сынишка спокойно спит.

Он лежит на боку, свернувшись клубочком и посасывая палец. Она ласково целует его в щечку. Мальчик хмурится.

В спальне Джерард уже снял рубашку, как обычно оставив в манжетах тяжелые золотые запонки. Мариса подходит к туалетному столику, снимает свои сапфировые серьги и колье и кладет их в наполненную до краев драгоценностями шкатулку. Она задумчиво смотрит на сверкающие камни.

– Джерард, мы действительно спекулянты?

Он медленно стягивает с себя брюки.

– Идиотское слово. Если этот солдафон и дальше будет распускать язык, он дождется: яйца ему точно кто-нибудь оторвет.

– И все же, спекулянты?

– Конечно нет, – раздраженно говорит Джерард и идет в ванную.

Она снимает блестящее вечернее платье и вешает его в шкаф. Садится перед зеркалом. Внимательно рассматривает свое отражение. Ее лицо чистое и гладкое. Оно по-прежнему выглядит юным и невинным. И ее фигура тоже все еще стройная и подтянутая.

Когда Джерард выходит из ванной, Мариса, глядя на него в зеркало, кротко улыбается ему.

– Этот офицер испортил тебе вечер, да? – спрашивает она.

– Не меня он оскорбил – хозяйку дома. Отложив в сторону щетку для волос, она поворачивается к мужу.

– Мы так богаты, Джерард. Даже богаче, чем когда-либо могли мечтать об этом. И все это благодаря войне, верно?

– Ну и что?

– Тот человек при всех назвал нас спекулянтами. Это такое отвратительное слово…

Джерард подходит к жене и одним пальцем поддевает из ее шкатулки длинные бусы из кроваво-красных рубинов.

– А тебя в самом деле это волнует?

Она чуть заметно улыбается и нежно гладит свои камни.

– Нет. Вообще-то мне на это наплевать.

Он целует ее, затем ложится в постель и берет в руки книгу.

Мариса снимает с себя белье и уже голая направляется в ванную. Через несколько минут она тоже ложится в постель и прижимается к мужу. Она закрывает глаза, в мыслях возвращаясь к прошедшему вечеру. Женщины… Все эти женщины… Они так и льнут к Джерарду…

Она прекрасно знает о его изменах, и они ее не слишком-то волнуют. Ведь, в конце концов, она же итальянка и воспитана в семье, где супружеская верность не считалась добродетелью. Ее отец был точно таким же.

Зато Джерард, надо отдать ему должное, очень щедр, он буквально осыпает ее подарками. О ее сокровищах в Севилье уже ходят легенды. И у них великолепный дом с дюжиной слуг. У них изысканная мебель, изумительные картины, тончайший фарфор, дорогие ковры. У них обширные связи, и сильные мира сего их просто обожают. Они на гребне волны, и эта волна будет нести их еще долго-долго.

Нет, решает Мариса, ей наплевать на то, что они спекулянты. И, покуда волна не разбилась о берег, ей вообще на все наплевать.

Барселона

Ничего подобного в ее жизни никогда не было. И никогда уже не будет.

Любовь, словно буря, обрушилась на Мерседес. Она прорвала ее оборонительные укрепления, до основания разрушила ее прежде неприступную крепость, сделала ее своей пленницей. Власть любви оказалась несравнима ни с какими другими эмоциями: ненасытная, она захватила ее целиком и полностью.