Портреты в колючей раме - Вадим Делоне

– Да так, гражданин начальник, – зачастил Архипыч, – это мы с мужичками тут портянки стирали.

– Какие портянки! – взревел капитан. – Что ты мне голову морочишь, какие портянки, когда конвой стрелял.

– Обыкновенные, – трясясь всем телом, но как-то яснея голосом, докладывал Архипыч, – обмотки наши, тряпки, которые под сапогами, их и стирали, а конвой стрелять начал. Потому они азиаты косоглазые, чучмеки, им померещилось.

– Померещилось, – растянул капитан слово, как тянут шаг на параде, – а отчего у политика и других вон головы мокрые?

– А это они водой намочили, – услужливо пояснил Архипыч, – а то солнышко-то пекёть.

Солнце и вправду пекло. Капитан глянул на небо, сплюнул, проговорил обычное «всех сгною», повернулся и пошел к вахте.

После съема, вопреки обыкновению, в рефрижератор набивались, оживленно шутя и толкая друг друга.

– Ну что, политик, – орали блатные, – как тебе наш «Кот д’Азюр»?

– Ничего, – говорю, – купаться можно – только щепок наглотался.

– Щепки – не пули, – весело отвечали мне, – быстро переваришь. Что щепки, что каша наша, которой каждый день кормят, – один прок, ну покряхтишь немного в клозете.

* * *

Конвой угрюмо молчал. Места распределялись на основании негласных лагерных привилегий. На передних сиденьях и по бокам располагались блатные и большесрочники (я тоже имел право на выбор места, как лагерная знаменитость, но этим правом никогда не пользовался).

Не то чтобы на передних скамьях и с краю сидеть было удобней или меньше трясло. Причина столь странного, но раз и навсегда заведенного распределения мест была совсем иной: с боковых или передних сидений можно было хоть краем глаза взглянуть на недоступную свободу. Вообще-то говоря, по правилам взглянуть было нельзя, ибо рефрижератор – это огромный стальной короб, законопаченный со всех сторон, в каких обычно возят мясо или рыбу, лишь задняя площадка открыта, а на ней, отделенные от зэков решеткой, восседали неизменные два автоматчика с овчаркой. Конвоиры, прежде чем запустить нас в рефрижератор, подвергали всех тщательному обыску. Но это не помогало: как только рефрижератор двигался с места в направлении к жилой зоне, то есть через весь город, начиналась отчаянная борьба за взгляд на свободу. Невесть откуда появлялись гвозди, какие-то штыри, но я думаю, что и не окажись всего этого, дырку в железном корпусе прогрызли бы зубами. Конвой орал и грозил, собаки лаяли, а исступленная работа продолжалась до тех пор, пока не удавалось пробить в обшивке несколько отверстий.

– Эй, политик, ты что там все мыслишь, Маркса своего разоблачаешь. А мы уж вон перископ соорудили, как в подводной лодке. Иди, глянь, что там вольняшки без нас делают, – посмеивались блатные.

Каждый раз, когда рефрижератор подъезжал к зоне и начинался новый пересчет зэка, прежде чем запустить их в ворота, начальство, осмотрев борта нашего комфортабельного автобуса, приходило в неописуемую ярость. Нас вновь обыскивали, грозили, орали. Ежедневно специально для этого выделенная бригада сварщиков задраивала наглухо все дырки, и ежедневно все начиналось сначала. Начальство было в полном бессилии. Посадить всех в карцер нельзя: во-первых, карцеров не хватит, во-вторых, кто тогда будет работать на этой проклятой пойме. Оставалось только прорыть туннель, длинней того, что под Монбланом. Даже зачинщиков никогда не удавалось найти – на все вопросы не только мужики, но и активисты угрюмо отмалчивались. Всеобщий ажиотаж вокруг идеи «прорубить окно» был настолько велик, что никто доносить не осмеливался, да и самым верным начальству активистам тоже хотелось хоть разок, да взглянуть – что там, на свободе. Блатные называли эту операцию «ловить сеансы». Если рефрижератор притормаживал и на тротуаре возникала молодая женщина, начиналась основная часть игры. Кто-нибудь из блатных, оказавшийся в этот момент у «окна», весьма деликатно, не употребляя даже «для связки слов» блатных выражений, начинал упрашивать: «Рыжая, слышишь, рыжая, мы тут все в коробке этой чертовой по пять лет живой бабы не видели, приподыми юбку, тебе одно движенье, а я, может, потом целый год твои ножки по ночам вспоминать буду! Покажи себя, имей совесть!» Поначалу мне казалось странным, что каждая вторая соглашалась, и я приписывал это обстоятельство известной истине о широте русской души, но потом, подумав, понял, что именно у каждой второй из этих недоступных нам красавиц кто-нибудь из родни да сидит, или муж, или друг, или брат, ну а если и не сидит никто, то глядишь, вот-вот да и посадят. Ибо от тюрьмы да от сумы, следуя мудрой пословице, у нас никто не зарекается. Поэтому прекрасные незнакомки хорошо понимали нас. И шли навстречу уговорам ухажеров, скрытых от их взора железной обшивкой.

Так или иначе, этот странный, рвущий душу стриптиз происходил почти каждый раз, когда машина с заключенными приостанавливала свой неумолимый бег. Все затихали.

– Политик, иди глянь на нашу, на сибирячку! Или брезгуешь? Да что там у тебя в Москве – одни балерины что ли были. Вот ведь и жены нет, даже раз в полгода на свидании не побалуешься, иди взгляни! – зазывал кто-нибудь из блатных.

В горле у меня першило, я обычно отшучивался, но иногда, чтобы не обидеть солагерника, пожертвовавшего для меня столь дорогой минутой сеанса, подходил и приникал глазами к «окну».

Меня удивляло, что когда сеанс кончался, то есть рефрижератор двигался дальше, никто даже из самых циничных блатных не позволял себе отпустить скабрезное замечание или просто посмеяться. Кто-нибудь всегда на прощанье изо всех сил кричал: «Прощай, рыжая! Век не забуду, спасибо!» или: «Красотка, напиши мне пару строк и хоть маленькое фото пришли, ну хоть такое, как на паспорт! Может, не пожалеешь, что на марку потратишь! Я – такой-то, исправительная колония 2». Письма довольно часто приходили. И тогда ко мне в очередь после работы снова выстраивались клиенты, но уже не жалобщики из мужиков, а блатные с просьбой написать «заочнице» пограмотней да покрасивей…

Правда, не так уж часто выпадали возможности сеанса. Рефрижератор редко останавливался не только потому, что дороги наши, а уж в особенности сибирские, не очень-то обременены частным транспортом и потому заторов бывает мало, но и по той причине, что шоферам наших особых машин было приказано не обращать внимания на правила уличного движения, а в случае чего движение это и вовсе перекрывали. Так возят в нашей стране только членов правительства и заключенных, причем и тех, и других под строжайшей охраной до зубов вооруженных лиц. Это обстоятельство наглядно подтверждает известный тезис КПСС – «Народ и партия едины».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});