Цветные открытки - Нина Катерли

Для Майи материны предостережения были — пустой звук, ее отношения с Игорем строились на другой основе, так что, когда встал вопрос — уйти на год-другой с работы, чтобы помочь Ларисе, она особенно не раздумывала, кончила тему, которой была руководителем, и уволилась, — надо так надо, дома сидеть сложа руки не придется, и скучно не будет, это уж так. Потому что все — с любовью, даже, если на то пошло, и с вдохновением. Все — и старания, чтобы Лариса успешно закончила год и поступила в вуз, и новый режим питания для Игоря — после сорокалетия тот вдруг захандрил, то желудок, то давление. Мужчины, известно, народ хрупкий… В общем, крутиться приходилось будь здоров. Ларисины домашние уроки — раз, но это, положим, было всегда, с первого класса: Лара занимается, мать сидит рядом. Игорь ворчал: сколько можно, надо девчонке наконец быть самостоятельной, вымахала жирафа — выше матери, а никаких навыков в преодолении трудностей. Майя не соглашалась — при чем здесь рост? Взрослеют они теперь поздно, и если родители имеют возможность помочь ребенку, что тут вредного? А навыки… Что ж… Еще жизнь впереди, всякого придется хватить, и лучше в эту жизнь войти сильным. Вообще детство — это такое время, когда человек на всю жизнь напитывается знаниями, заботой, а главное, любовью, — как конденсатор. Что получит, то потом и отдаст. И тут не надо жадничать, бояться передать. Люди, у которых было счастливое детство, — обычно добрые, хорошие, открытые люди. Нет, баловать, конечно, нельзя, кто спорит, но речь не об этом, а о разумной, сознательной любви. Игорь не возражал, он в домашних делах обычно всегда соглашался с женой.

Дальше — культурная жизнь. Некультурный человек — обделен, Майя Андреевна хотела, чтобы Лариса научилась получать радость от искусства. В филармонию у них с дочерью уже третий сезон были абонементы, серьезную музыку Майя всегда любила. По субботам обычно ходили в музей или на выставку, иногда брали с собой Игоря, но в последнее время он и по субботам с утра до вечера пропадал на заводе. Зато уж в воскресенье, если хорошая погода, старались выехать за город, летом на машине с палаткой, зимой — электричкой с лыжами.

А режим? А диета? На одном из родительских собраний выступал врач и подробно рассказывал, как должно быть организовано питание подростка, особенно в тяжелом последнем классе. Некоторые мамы было зароптали — нереально, трудно, а Майя Андреевна взяла слово и напомнила: воспитывать детей — не развлечение, а работа, да, да! — труд, причем ответственнейший, так что жалеть себя тут не приходится, а в конце концов, для кого живем? Для детей. Ну, естественно, взялся за гуж… Приготовление обеда занимало теперь уйму времени, особенно вечная возня с овощами (врач сказал, овощи это основное). По два стакана морковного сока ежедневно для Ларисы, а заодно и для Игоря — вынь-положь. Игорь Михайлович привез из ГДР электрическую соковыжималку, так Майя Андреевна ей не доверяла, сплошная пластмасса, а из пластмассы может вымываться мономер. Морковку она терла на фарфоровой терке и отжимала через двойную марлечку, работа, конечно, каторжная, но опять же, если с любовью, то все в радость.

Сегодня, пользуясь отъездом мужа, Майя Андреевна решила переклеить в передней обои. Игорь бы, конечно, брюзжал: «опять ломишь», а так, вдвоем с Полинкой, они бы тихо-мирно, за разговорами сделали все в два счета. Так нет, у той опять чрезвычайные обстоятельства. Привела своего тунеядца, графомана этого, и обихаживает. Глупо. Нет, никто не спорит, каждой женщине необходимо о ком-то заботиться, но найди же достойного! В конце концов, возьми в детдоме ребенка, раз нет своих… А здесь… И никакого собственного достоинства, даже на молекулярном уровне. Ведь без комментариев ясно: «гению» она нужна исключительно как младший обслуживающий персонал, говорить ему с ней не о чем, у него для разговоров наверняка имеются какие-нибудь «интеллектуалы», бездельники вроде него самого, а если Полина все-таки воображает, что ему с ней интересно, так все мы склонны самообольщаться, а она больше других. Культурный уровень у нее — прямо скажем… И оправданий тому никаких — семьей не связана, свободного времени навалом, двадцать с лишним лет живет в Ленинграде, и выросла тоже не в лесу — мать была учительницей младших классов в Калуге, все же человек с каким-никаким образованием. А она? Вот хоть сегодня — звали в гости, могла провести день в семье, сходили бы в Эрмитаж на испанцев… Господи, может, она вообразила, что ее хотят эксплуатировать при оклейке передней? Так в оклейке разве дело? Ей, дуре, удовольствие доставить хотели, вон и пирог… Так нет! Будет вместо этого слушать заумный выпендреж. Как-то пыталась пересказывать его философствования — уши вянут. «Метафизическое зло», «богоборчество», — говорит, а ведь смысла не понимает, как, впрочем, скорее всего, и сам «гений». А его «стихи»? Бред сумасшедшего! Как она все же умеет сделать свою жизнь нелепой! За женщину он ее не считает, за человека… сомнительно, и тем не менее взгромоздился на шею. И что самое характерное — так у Полинки было всегда. Всех своих возлюбленных она безошибочно находит и выбирает по одному-единственному признаку: чтоб был неполноценный. Или больной, как покойный Борис, или моральный урод, как Лащинский. Или серый и дикий, как Юра Глухов, ее бывший муж. Все эти ущербные, надо отдать им должное, ведут себя одинаково: быстро разобравшись, что к чему, начинают успешно паразитировать, так что «великая любовь» непременно кончается скандалом, в результате Полина каждого своего «избранника» выгоняет вон. Тоже, между прочим, не слишком-то благородно, сама выбрала, никто не заставлял… А все потому, что никакой там «великой любви» и не было. Любовь бывает одна и на всю жизнь. Счастливая, несчастная, но — одна. А тут… И вот через месяц появляется новый. Прекрасный и обожаемый. Точно так же, как предыдущий, один к одному. Обидно до слез: была бы какая-нибудь косая или кривая — нет! — красивая женщина, высокая, стройная. Даже сейчас, в сорок лет, фигура как у девушки. И черты правильные. Конечно, когда живешь для одной себя, сохраняешься лучше…

Майя Андреевна дружила с Полиной с первого курса, они учились в одной группе, старостой которой бессменно был Игорь Синяев. Полинка вечно сидела без копейки, мать в Калуге еле сводила концы с концами, а когда Полина делала диплом, внезапно умерла от инфаркта. Училась Полина, ничего не скажешь, на повышенную стипендию, ей все всегда дается легко, не то что Майе — та вкалывала как следует, даром что считалась избалованной полковничьей дочкой. Все были уверены — кто-кто, а уж Колесникова получит диплом с отличием, а она перед самой защитой вдруг влюбилась, и все пошло под откос… Лащинский преподавал у них на факультете черчение, бабник и выпивоха был патентованный. И пошляк к тому же, — бывало, подойдешь с эскизом: «Алексей Юрьевич, какой тут у меня вид снизу?» Он точно только того и ждал: «Какой у вас — не знаю, а у вашей детали…» И смотрит, как ты краснеешь. Ни одной юбки не пропускал, а эта дурочка — сама к нему на шею. На кота и мышь бежит… Кто откажется? А потом, когда выяснилось, что как честный человек обязан жениться, — в кусты. А Полина — в больницу, а потом в другую, с сердцем, — нервное потрясение плюс наследственность. В общем, диплом она защищала уже осенью. Слава богу, еще оставили в Ленинграде, но распределение дали плохое — в тяжелый цех. Там она взялась болеть уже без передышки, и заводское начальство само позаботилось: у них при заводе свой НИИ, перевели ее туда. Тоже не бог весть что, все равно в цехах приходится бывать ежедневно и нервотрепки хватает, а она прижилась, она как кошка, везде привыкает. Уходить, во всяком случае, не собирается, хотя Игорь Михайлович не раз предлагал помочь, даже звал зачем-то к себе на завод в лабораторию.

А история с подонком Лащинским так ничему Полину и не научила — через полгода она скоропостижно выскочила замуж за парня, знакома с которым была перед этим не то месяц, не то два. Познакомились на вечере, и вскоре этот Глухов из общежития переселился к Полине в качестве мужа. Сперва без записи, а потом сходили в загс — он настоял, нуждался в прописке. Полина жила тогда в коммунальной квартире на Васильевском — дали от работы. Комната была хорошая, большая и светлая, и квартира малонаселенная.

Глухов оказался серым, как валенок, но Полину это ничуть не смущало, наоборот, похоже, чем-то даже нравилось: «Я и сама не принцесса Турандот, вот и будем вместе ликвидировать пробелы!» Первое время все таскала его по театрам. Глухов терпел целый «квартал», а потом начались скандалы. Да какие! У Майи Андреевны были даже подозрения, что муж Полину бьет, — та время от времени появлялась с синяками, а спросишь — «ударилась о дверцу такси» или упала и «можешь себе представить? — рожей об угол, вот смех!» Майю все это, естественно, приводило в ужас — во-первых, как можно так жить, во-вторых, зачем врать?