Новое время — новые дети - Ирина Медведева

Тяга к общинности в нашей культуре естественно связана с потребностью, а для многих и с жаждой Общего Дела. И опять–таки «наверху» старое Общее Дело заклеймили позором, а нового не подобрали. «Внизу» же и с этим все о'кей. И не только потому, что бандиты вместе «идут на дело». Исследователь криминальной жизни В.Овчинский пишет: «В XIX столетие преступный мир России вступил окрепшим, сплоченным, имеющим силы противопоставить себя общественному порядку и закону». Но это носило приспособительный характер - - урвать и затаиться. Сейчас же, в конце XX в. «Общее Дело» мафии приобрело явно наступательный характер. Она уже не приспосабливается, а пытается подмять под себя государство, сделать его собой. Задача поистине грандиозная. Аж дух захватывает: и как это возможно? Но именно такие «большие проекты» — не вялые маниловские мечты, а несущие в себе мощный энергетический заряд и потому реализуемые — и обладают для представителей русской культуры ни с чем не сравнимой притягательностью.

В этой связи довольно неожиданно высвечивается и пресловутая «борьба за выживание». Признаемся друг другу честно: ведь это ужасно унизительно — выживать неизвестно зачем. Есть для того, чтобы жить, и жить для того, чтобы есть. По крайней мере, в нашей культуре это все выглядит как–то убого, жалко, мизерабельно. Если только не освящено уже упомянутым «Общим Делом». К примеру, жители блокадного Ленинграда тоже во что бы то ни стало стремились выжить. Но это было героически окрашено (чувство, несовместимое с мизерабельностью). Выжить назло врагу.

И посмотрите, до чего интересно получилось! «Верхние этажи» с удовольствием подхватили чуждую нам идею биологического выживания как самоцели и стали спускать это в массы самыми разными способами: от радиопередачи «Школа выживания» до создания Международного фонда выживания. Но люди от этого только невротизировались. Выживать они в результате стали хуже, а следовательно, идея выживания пускай на бессознательном уровне, но была отторгнута. В «подвалах» же эта идея бытовала всегда, но в ней и всегда содержалась сверхценная составляющая: выжить, чтобы «показать этим сукам». А уж сейчас, на общем жалком фоне, и подавно. Что опять–таки весьма привлекательно, особенно для молодых, чьей природе жалкость претит.

И уж совсем парадоксальная история с отношением к деньгам. Кажется, что деньги и, соответственно, роскошь — это то, что для преступников самоценно. То, ради чего они грабят, убивают, рискуют жизнью и свободой. Но и это очень поверхностный взгляд на вещи.

Да, безусловно, уголовники в силу своей грубой, чувственной природы любят «жирную жизнь». Но это один уровень. А есть и другой, более высокий. В уголовном мире существует «общак» — своеобразная касса взаимопомощи, которую используют для подкупа судебных властей, оплаты адвокатских услуг, вызволения особо ценных кадров. В последнее время, как отмечают специалисты, «общак» используется для претворения в жизнь различных «программ», направленных на благо мафии (сейчас ведь прямо какое–то помешательство на «проектах» и «программах», так почему же те, у кого есть «Общее Дело», будут оставаться в стороне?). «Общак» «все чаще вкладывается в коммерческие структуры для получения прибылей и спасения «общака» от инфляции» (В.Овчинский). А кража «общака» одно из наитягчайших преступлений, карающееся смертью.

Показательны и установки самой элитной группы уголовников — «воров в законе». Вот уж поистине «аристократы духа»! Хотя они бывают баснословно богаты, богатство для них второстепенно. Достаточно раз увидеть подобного «авторитера» — а их уже спокойно показывают по телевидению — чтобы понять, чем он на самом деле гордится, что ему по–настоящему дорого. А дорог ему не кирпичный трехэтажный дом и даже не вилла с видом на Манхэттен. Это символ величия для болонок–функционеров. Нет, матерому волку дорога его отвага, его стойкость, его непобедимость. Именно это стоит за лозунгом «Зона — дом родной». Чем больше сидел — тем больше почету (если, конечно, не «ссучился», а остался настоящим волком). Вы можете себе представить Аль Капоне, который 25 лет провел в тюрьме и очень этим гордится? Нет ведь, правда? Потому что это другой архетип. Если можно так выразиться, «телесно ориентированный».

Конечно, мы недаром поставили кавычки. Но нисколько не обольщаясь насчет волчьей стаи и ее «духовности», мы все же вынуждены констатировать, что на наших глазах проиходит удивительное явление: в русской культуре сейчас срабатывает система двойной защиты. Причем высокая культура защищается в данный момент, в основном, пассивно. Нас защищают наш язык, православная вера, классическая литература, живопись, музыка, философия — в общем, то, что было создано до нас. А мы сами, пускай не все, но многие, отказались от того, что составляло суть этой высокой культуры, соскользнули с ее крутой вертикали. Но неожиданно и, разумеется, неосознанно эту защитную роль начинает играть уголовная субкультура. Волки, они ничего не знают о трансплантации, но, видно, нутром чуют, что с чужими потрохами долго не протянешь. И чем больше на «верхних этажах» блеют про утопичность равенства, про справедливость несправедливости и про обреченность любой борьбы, тем громче и уверенней звучат на " нижнем этаже» песни про «братков».

А собственно говоря, что мы все твердим «на нижних» да «на нижних»?! Когда жизнь превращается в трагический балаган, верх и низ постепенно меняются местами.

И призывы к власти «поставить заслон на пути мутных потоков криминальной культуры» теперь просто смешны. Начав с поощрения уголовников, она (власть) перешла к их обслуживанию. И перечень услуг все растет, и назад уже не повернуть. И видя, что они со своими комнатными повадками уже не вписываются в «крутую» реальность, болонки торопливо натягивают волчью шкуру. Вдруг за волков сойдут?

Но в панической суете забывают о том, что у волков безошибочный нюх.

Глава XIII

РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ

Наверное, самый модный «лейбл» сейчас в нашей стране — государственник. Даже те, кто совсем недавно если и произносили, это слово, то разве что с оттенком иронии, теперь торопятся пополнить ряды «настоящих, крепких государственников». (Ну, а чтоб не так резало слух, именуют себя «этатистами»).

Мы не станем сейчас разбирать, как трактует тот или другой политик столь почетное звание. Нам интереснее подумать, какие ассоциации — и явные, и до поры скрытые — рождает оно у множества обычных людей. Безусловно ли «государственник» звучит для них со знаком плюс? Каковы вообще перспективы дальнейших взаимоотношений старой, как Филимон и Бавкида, пары «государство- -народ»?

Брачный союз, о котором пойдет речь, был заключен в незапамятные времена. И нельзя сказать, что по страстной любви. Впрочем, тогда и человеческие браки как правило основывались не на романтическом влечении. «Стерпится — слюбится» — вот традиционная русская установка. Несмотря на свой средний род, государство играло роль мужа, а народу — опять–таки вопреки грамматике — досталась роль жены. Многие мыслители обращали внимание на женственность России (читай, ее народа). Мы же хотим, развивая свою нехитрую метафору, подчеркнуть, что это была не роль жены вообще, а жены крестьянской, которая везла на себе тяжеленный воз обязанностей, содержалась мужем в черном теле, терпела побои и притеснения, не смела перечить и даже помыслить не могла о разводе.

А что же грозный муж? Только эксплуатировал и карал? — Да нет. Он плохо ли, хорошо ли, но все же возглавлял семью: защищал от врагов (постоянное укрепление обороноспособности страны), расширял жилплощадь (покорение новых земель). Потом, при социализме начал бесплатно лечить, давал возможность отдохнуть от работы в старости, опекал и учил детей (короче, у людей появилось множество социальных гарантий). И что, может быть, самое важное, у жены была уверенность в том, что ее муж — и соответственно, она сама — непобедим. Брак с ним давал ей высокий социальный статус. В семье могло происходить всякое, но зато было ощущение прочного, нерушимого дома. И это многое окупало.

Но вот пришла перестройка. И тут вдруг муж сам заговорил о том, что домострою конец. Была раба, а теперь будешь свободная, мыслящая женщина! И отношения у нас будут равные и уважительные. Я тебе все возможности предоставлю для самореализации, только захоти. И благосостояние нашей семьи от этого только приумножится.

Жена сначала не поверила. А потом глядит — вроде правда. Раньше слова поперек не скажешь, а теперь ничего. Даже наоборот, призывает к какой–то гласности. И под замком не держит. Да и вообще, повеселее стало, поразнообразней.

И в душе благодарной жены шевельнулось что–то, похожее на любовь. Ей даже показалось, что она только сейчас и жить начинает по–людски.