Вуивра - Марсель Эме

— Что она тебе сделала, эта псина? Объясни мне, толоконная твоя голова. Колотить животное, которое не может себя защитить, — это вполне на тебя, бирюка, похоже.

Арсен ничего не ответил и начал распрягать лошадь. Виктор, имевший привычку щадить чувства своего брата и разговаривавший обычно с ним сдержанно, теперь не мог сдержать своей злости. Его негодование по поводу порки, учинённой Арсеном собаке Мендёров, наверняка не было наигранным, но Арсен чувствовал, что настоящая причина его гнева кроется в чём-то ином. Виктор видел роскошную розовую куклу и не простил брату того, что тот так потратился на Белетту, тогда как по отношению к своим двум племянникам всегда был прижимист. Виктор чувствовал себя оскорблённым. Этому приступу ревности Арсен находил и другие основания, в которые предпочитал не углубляться.

— Только не вздумай говорить, что виноваты Мендёры, — бушевал Виктор. — Только не смей говорить, что это они начали первыми.

— А я ничего и не говорю, — заметил Арсен.

— Полно вам, — вмешалась Луиза. — Не будете же вы сейчас ссориться из-за какого-то собачьего дела.

— А я, собственно, и не собираюсь ссориться, уверяю вас.

Виктору показалось, что в этом ответе кроется презрение к нему.

— Это-то уж известно. Что ему ни скажи, он только посмеивается с видом начальника. Господин хороший всех нас презирает. И мать, и брат, и дети для него просто пустое место. Только со своей Белеттой он считается, даже если она плюёт ему в морду, как вот только что. А все мы, как он себе представляет, годимся только на то, чтобы слушаться его.

Юрбен, вышедший из конюшни, взял лошадь под уздцы и увёл её. Он ещё был довольно близко, чтобы услышать, как Виктор бросил:

— Это как с Юрбеном. Ты нам показал, на что ты способен.

— Если ты будешь продолжать в таком же духе, — сказал Арсен, — я ведь тоже могу рассердиться.

Стоя друг против друга в упор, братья впервые смотрели друг на друга трезвым взглядом. До сих пор каждый из них в интересах совместного труда и ради поддержания мира в семье старался обманываться на счёт другого и не делать ничего, что заставило бы другого раскрыться. Воспитанные матерью в уважении к человеку и в понимании того, где находится целесообразный предел допустимого, оба следовали правилам искусства семейной жизни, которые сводились к тому, чтобы знать своих близких лишь поверхностно. Виктор, сам прятавшийся под маской человека уравновешенного и рассудительного, всегда соблюдал правила игры и удовлетворялся тем, что считал Арсена парнем холодным и своевольным, слегка ограниченным из-за своего упрямства. Он никогда не пытался разглядеть порой выглядывавшую из-под этих внешних признаков безжалостную суровость, равно как и горячую, беззаветную нежность. Внезапно, и притом без чего-то нового в словах или в поведении, что могло бы вдруг показать каждого из них в истинном свете, братья открыли друг в друге давно не составлявшие для них тайну качества, которые они до сих пор старались не замечать.

— Грубый с животными, грубый с людьми, — сказал Виктор. — Человека, столько для нас сделавшего, а для тебя в особенности, ты выгоняешь, как собаку, сразу, как только после тридцатилетней службы ему начали изменять силы. Если бы ты посмел, так ты бы и его прогнал хлыстом. Хорошо же мы будем выглядеть в глазах земляков, когда об этом деле узнают в округе.

— Верно, — вздохнула Эмилия, — этот бедный старик мог бы остаться здесь, и никого бы он не стеснил.

Луиза сочла невоспитанностью то, что у её снохи оказалось своё мнение на этот счёт и отправила её мыть посуду. Виктор же продолжал кипеть, давая брату понять, что он ещё слишком молод, чтобы навязывать всем свою волю.

— Нет, хватит позволять мальчишке всем верховодить. Я твой старший брат. И начать с того, что Юрбен никуда отсюда не уедет.

— А я тебе говорю, что он уедет в октябре, а то и раньше, если я захочу. Я знаю, что тебя это не устраивает. Чего бы ты хотел, так это использовать Юрбена, пока он ещё ходит, и хоть сколько-нибудь заработать на нём, пока он не сдохнет в своём углу в конюшне. Но пока я здесь, этому не бывать. Ты можешь сколько угодно приводить свои резоны, изменить тебе ничего не удастся. Здесь распоряжается всем мама, а я с её позволения всё решаю. Ты же здесь нужен для того, чтобы ходить с важным видом и чем-то там заниматься по углам. Ни на что другое ты не годен.

— Ну это уж ни в какие ворота не лезет! Это я-то на что не годен! Интересно, почему ты возомнил о себе, что значишь для дома больше, чем я?

— Почему, мне было бы трудно сейчас тебе объяснить. Но это так, и в глубине души ты знаешь это не хуже меня. И поэтому не стоит гавкать тут и говорить, что ты решил то или сё. Не мочись против ветра, и твои башмаки останутся сухими.

Арсен повернулся к брату спиной, пошёл к повозке, забрал из неё свои утренние покупки и понёс их на кухню. Оставшись посреди двора с матерью, Виктор стал горько жаловаться на Арсена. Мать старалась утешить его, и это у неё неплохо получалось.

— Его деревянную башку всё равно не прошибить, тут уж ничего не поделаешь. Его нужно воспринимать спокойно, как ты делаешь это обычно. Когда ты относишься к нему так, как надо, и не нервничаешь, ты всегда в конце концов оказываешься прав, и получается, что это он делает всё, что ты хочешь.

Виктор знал, что всё обстоит совершенно не так, но эти речи грели ему душу, и он сделал вид, что поверил им.

13

Священник, стоя лицом к нефу, полному прихожан, рассеянно служил мессу, думая о Вуивре, и ощущал, как его переполняет священное ликование воителя. Теперь он знал, что она не является мифом, ибо он сам видел её. Накануне вечером, полив грядку с клубникой около своего дома, он прошёлся вдоль высокой изгороди из терновника, которая отделяла сад от дороги. Как случалось с ним весьма часто, он предавался мечтаниям об улучшении своего финансового положения, которое укрепило бы и подняло авторитет его сана. Дух дышит, где хочет, и с этим он был согласен, но благодать, дар особенный, всё же выполняет функцию дополнительного средства, как своего рода довесок, а методичным сельским душам нужны средства содержательные и веские. Он думал о том, что будь у него приличный участок земли под солнцем, да ещё никелированный велосипед с переключателем скоростей, это послужило бы укреплению веры в Бога лучше, чем самые что ни на есть трогательные и вдохновенные проповеди. Он не находил в этом ничего неприличного, скорее даже наоборот. Господь любит человеческие средства борьбы, смиренно человеческие и даже низменно человеческие, и наиболее ярко его торжество проявляется тогда, когда он делает так, чтобы камень нёс сам дьявол. Господь считает, что благочестие богачей служит добрым примером. В Библии Бог благословляет добрых пастырей и преумножает их стада. Священник с грустью вспоминал, как он посещал бедных жителей деревни. Духовную помощь, единственную, которую он мог им предложить, они встречали холодно. Его поношенная сутана и стоптанные башмаки производили на бедняков неблагоприятное впечатление. А вот мэр, располагая средствами коммуны, хотя и весьма скудными, мог рассчитывать и на голоса неимущих при выборах, и на их антиклерикальную добрую волю. Погруженный в эти размышления, он внезапно услышал звук шагов. По другую сторону изгороди по дороге шла парочка, переговариваясь между собой шёпотом: «Погода прелестная, как никогда, — послышался голос Большой Мендёр, — как хорошо в такой вечер поболтать, сидя на траве». На что задыхающийся, тонкий голосок, возможно, принадлежавший Вуатюрье, ответил: «Не трогай, говорю тебе, мои подтяжки». Кюре сунул голову в гущу терновника, но ничего оттуда не увидел и тут же сообразил, что только что впал в грех любопытства и испытал смутное желание покаяться, однако перенёсся на другую сторону сада, откуда поверх ограды из сухих сучьев видно было открытое пространство. Поля засыпали, и в сумерках под пение жаб последние солнечные лучи поднимались, как пар, с земли на небо, по которому плыл прозрачный полумесяц. А по скошенным лугам шла в белом платье за своей гадюкой Вуивра. Проходя мимо сада в нескольких шагах от изгороди, она в упор, без всякого стеснения посмотрела на священника. Осенив себя крестным знамением и воззвав к помощи свыше, он сумел разглядеть лукавую тварь, на которую знак искупления, казалось, не произвёл никакого впечатления. Он увидел её обманчивую красоту, её зелёные глаза, её драгоценный камень, рдеющий адскими лучами, и извивающуюся возле её ног аллегорическую змею. Сначала он поздравил себя с отвратительным видением, которое неожиданно напрягло струны его души и пустило в ход глубинные возможности его веры и любви. Но вечером, ворочаясь в постели, не в силах заснуть, он поддался соблазну. Вспоминая мечтания, посетившие его в саду, и найдя для себя благовидный предлог, что таким образом он будет способствовать укреплению веры, кюре взлелеял желание завладеть рубином и даже продумал, как это лучше сделать. Сокровище Вуивры позволило бы ему раздавать обильную милостыню, которая помогла бы поправить дела нуждающихся христиан, а также поднять престиж церкви с помощью важных приобретений, в том числе усовершенствованного велосипеда, который доказывал бы существование Бога. А ещё у него было бы чем подкупить радикально настроенные умы и незаметно для них вернуть их на путь истинный. «Дьявол принесёт драгоценный камень», — подумалось ему, и, лёжа во мраке, он громко расхохотался своей остроте. И тотчас же услышал прозвучавший, как эхо его собственного смеха, другой, без труда узнаваемый смех, даже если слышишь его впервые. Впрочем, со стороны беса это была оплошность. Если бы он сумел удержаться от удовольствия выразить вот так шумно своё торжество, бедный кюре мог бы с головой увязнуть в своих злополучных замыслах.