Деревенские святцы - Иван Полуянов

Под Ярославлем на Ирину огородниками исполнялся завет старины: «Сей капусту на рассадниках».

30 апреля — Зосима, Соловецкий чудотворец.

В устных календарях — пчельник.

«Расставляй ульи на пчельнике» — звучало в деревенских святцах.

По преданьям древности, иноки-черноризцы Зосима и Савватий (XV в.) — основатели величайшего в Поморье Соловецкого монастыря — первые, кто упорядочил русское пчеловодство. До них-де занимались дикими пчелами, жившими в лесных дуплах-бортях. На самом деле перелом в пчеловодстве произошел не сразу, в XIV–XV веках, пасеки проникли на Север позднее.

Как ремесла, земледелие обзаводились святыми покровителями, так пасечники от церкви получили «двоицу» — Зосиму-Савватия. «Рой роится — Зосима-Савватий веселится». «Зосима-Савватий цветы пчеле растит, в цвет мед наливает».

Крепить нравственные начала — значило для предков заручиться житейским благополучием. «^ доброй душе и чужая пчела роем прививается». «Подходи к пчеле с кроткими словами, береги пчелу добрыми делами». Зорить пчел, в том числе диких, — в глазах народа кощунство, грех.

Мед — мерило сладости, старому и малому лакомство. «Мужик с медом лапоть съел», — подшучивали незлобиво. Намек давался прозрачный охотникам до чужого добра: «Медведь на улей покусился и едва шкурой отплатился».

По повадкам равняли пчелу и муравья. С поправкой к месту и случаю: «Муравей не по себе ношу тащит, да никто спасибо не скажет, а пчела по искорке, да людям угождает». Впрочем, «муравьище разорить — беду нажить». «Мураши в доме — к благополучию».

Апрель. Что успел, сотворил, дает дорогу маю. Нивы черно лоснятся свежими отвалами пахоты, на разливах лебеди днюют, в вербах гудят шмели, пчелы.

Ты, пчелынька,Пчелка ярая!Ты вылети за море,Ты вынеси ключики,Ключики золотые…Отомкни летечко,Летечко теплое,Летечко теплое,Лето хлебородное!

Можно ставить точку. Но покоя не дает прежнее: были все-таки у деревень свои, без чисел, численники?

Брались у нас наверстывать упущенное. Печатались яркие цветистые листы крестьянского годового круга с приметами о погоде, видах на урожай. Редкая газета выходила без публикаций о датах деревенских святцев.

Внезапно началось, внезапно и оборвалось.

Гороскопы, астрологические календари сельскохозяйственных работ, изложения гаданий на картах и по руке, приемов черной и белой магии, знахарство — что угодно, лишь ни слова о крестьянских месяцесловах.

И были они, да не стоят внимания?

Ладно, впереди две трети годового круга, успеем разобраться, составить мнение.

Определенно нельзя исключить из рассказа о народных календарях Праздник праздников Руси — Пасху, Светлое Христово Воскресение, Великдень.

Устав православия Пасху хронологически обусловливал полнолуниями, днем весеннего равноденствия. Должно ей состояться между 21 марта и 25 апреля (стиль старый). Расчеты пасхалий достаточно сложны, падал праздник преимущественно на второй вешний месяц.

Колокольный благовест, службы в храмах, крестные ходы, «свяченье куличей», христосование — пышно, с непревзойденным великолепием вершилось празднование на всей Руси.

В Москве, граде царствующем, царь дважды на неделе тайно, по ночам — Господу угодней милостыня безымянная — выходил раздавать одежду, обувь и съестное узникам темниц, военнопленным, больным и увечным в богадельнях. То же самое — бояре, купечество, состоятельные горожане и бедняки.

Ворота Кремля настежь, народ потчевали за столами в теремах, нищих — в Золотой Палате, бывалых иноземцев подавлявшей и роскошью, и красотой.

Похристосоваться с царем допускались вне званий и чинов. Государь, жалуя к своей руке, оделял кого крашенками, кого искусно изузоренными писанками — до 37 тысяч за пасхальные дни.

Поздравляли царя, его семью духовенство, начиная с патриарха, подносили хозяину всея Русской земли дары, непременно включавшие хлеб и мед, великоденское яйцо, иконы. Образа подносили и посланцы девяти монастырей, чтимых подобно Соловецкому, Кирилло-Белозерскому. За духовенством являлся кто-нибудь из братьев Строгановых — от лица промышленников, черносошного люда Поморья.

Понятно, деревенская Русь праздновала Пасху поскромнее, да в чем-то ярче, жизнерадостней чинных городов. Повсюду слышались колокольные звоны. В светлую седмицу каждый мог влезть на колокольню и показать свое умение. Дотемна плыл благовест над полями, над лесами.

Крестный ход: липли к «богоносцам» ребятишки, на коленях молились старцы.

Христосованье: непримиримые вороги забывали на сей миг о распрях, целовались в уста троекратно.

— Христос Воскресе.

— Воистину Воскресе!

— Христос Воскресе.

— Воистину Воскресе!

— Христос Воскресе.

— Воистину Воскресе!

Ограничить Пасху религиозными обрядами — отсечь нечто бесценное, чем наполнялась великоденская неделя в сельских углах. Стоит напомнить, что праздник — отнюдь не праздность, а труд души, когда сила сердечная играет, и чем безоглядней ее тратишь, тем выше ей прибыль, тем тебе и народу милей. Сама Пасха с Красной горкой, проводная Фомина неделя с Радоницей опирались в деревенской обрядности на вековые традиции.

Непременны были игры с пасхальным яйцом, качели, ставившиеся, разумеется, где поудобнее. В Беломорье их сооружали и в избах на поветях, и под крышей гумен.

Катать яйца собирались взрослые и дети, мужчины и женщины. Увлекала игра, пусть никто даже не подозревал, что обычай катать яйца, в древности олицетворявший зарождение новой жизни, призыв к пробуждению природы — дань тысячелетиям.

Погода препятствовала устроению праздника, наваливались работы по хозяйству, и до пасхальной недели не было возможности за хороводами встретить весну, тогда обрядовые гулянья переносились на светлую седмицу. В XIX веке городские, сельские гулянья окликанье весны и многое другое из обрядности вообще стало связываться с Пасхой.

«Пасха шире Рождества». «О Пасху перегудки живут, все село обходят» — приняли новое месяцесловы, поименовав Великдень «хороводницей».

Заинька, попляши,Серенький, поскачи!Взялся зайка за бока,Серенький за бока…

На Пинеге, Печоре, как и в других краях, хороводы открывать доверялось девушке, добронравием славимой рукодельнице, пряхе и по скоту обряжухе. Сирота-бесприданница, сарафан из крашенины-домотканины, роду она бедняцкого, зато деревней любима! Богачки в шелках, на венском каблуке полусапожки, встаньте-ка последними… Мир решил, миру не перечат!

Молодежь в забавах, но ведь и у солнца нынче заигрыши, слыхано ли вами? На утренней заре сходился народ на пригорки, дети взбирались на крыши, деревья. «Солнышко-ведрышко, выгляни в окошечко! Солнышко, покажись, красное, снарядись!» — криками, улыбками встречали восход.

Заиграет светило, цветисто безоблачное небо — к лету, хлебами богатому, к счастливым свадьбам.

На Вологодчине, в смежных губерниях семь раз в году варили пиво. К Пасхе сговаривались о складчине: «Пиво — не диво, и мед не хвала, а всему голова, что любовь дорога».

Необходимо сплотиться заединщиной в преддверии страдной поры земледельческого круга. Ведь поддержат крестьянина: «Юрий с росой, Микола с травой, Илья с золотым серпом!» Таково поверье.

Некоторые обычаи, хранимые деревней, вели родословную от доисторических племен: поклонение вербе, горам как колыбели человечества. Красная горка, с которой солнце к лету споро катится, похоже, совмещала несовместимое. С Фомина воскресенья и следующего за ним понедельника — Радоницы одновременно шли свадьбы, а на погостах — поминки-панихиды.

Для равнинной Руси холм — уже гора. Возжигались на Пасху на вершинах холмов костры.

«Сочтемся на бревнах, на Красной веселой горке, — из устных численников присловье, — сочтемся-посчитаемся, золотым венцом повенчаемся».

Играют на посаде свадьбу. А рядом у соседа в горнице стол с яствами, белеет на подоконнике полотенце — «дорожка» для дорогих усопших посетить родимый кров и угоститься, «порадоваться».

Мало столов-скатерок, так еще и бани нарочно топили для покойных предков. Стыл в шайках щелок, мокнул распаренный веник… Радоница, что еще сказать!

Из обрядов, сомкнутых с Пасхой и послепасхальной неделей, было распространено величание молодоженов, «вьюнишные» шествия, сходные с зимними колядками. Чуть свет гурьба певцов будила молодых.

Дома ли хозяинСо хозяюшкою? —

выводил запевала. Хор подхватывал:

Ой, вьюница!Ой, молодая!

Славя новобрачных, песнопение сулило «три угоды»: соловья на гнезде, пчел белоярых с медом и тесовую кровать — ножки точеные, позолоченные, где на подушке парчовой лежит вьюнец — молодец со обручницей своей. Млада жена плачет, муж утешает: разве силой ее взял, уводом увел?