Сожжение - Мегха Маджумдар

городской корпорации и представляются директрисе.

– Наряд на работу, – говорят они, протягивая ей сложенный во много раз лист бумаги. – Работа сделана. Подпишите и отдайте нам, пожалуйста.

Директриса глазам своим не верит.

– Я заметила, – говорит она, – что там вроде было перекопано.

В документе подробно написано, что именно сделано. За выходные присланные корпорацией рабочие сняли асфальт, очистили старые дренажные трубы от ила и пластика и заасфальтировали над ними дорогу.

В следующий раз, когда зарядит дождь, ученицы и учителя будут идти по дороге в школу сухие и чистые, пусть даже весь город утонет.

· Лавли ·

В конце занятия мистер Дебнат сидит в кресле и, дует на блюдечко с чаем – фуу, фуу. Я анализирую собственное выступление, записанное на телефон. На стене висят коричневые цветы, обрамляющие лица покойных родителей мистера Дебната. Давно пора купить им свежих цветов.

– Лавли, – говорит он, когда все ушли, – теперь я понимаю, что ты эти уроки уже на голову переросла.

– Не говорите так, пожалуйста! – молю я, хотя про себя втайне понимаю, что он может быть прав. Мои выступления всегда затмевают прочие. Честно говоря, у меня те же мысли. Но я всегда была скромницей. – Я еще очень многому у вас должна научиться.

– Я тут пишу сценарий, Лавли, – говорит он. – Помнишь, как мне удалось попасть в Бомбей двадцать лет назад? С тех пор я до сегодняшнего дня писал сценарий. И вот дошло до момента, когда я думаю о кастинге, ну и так далее.

– Вау! – говорю я, и у меня шея вытягивается, как у гуся. – Вы снимаете фильм?

– Пишу, – отвечает он. – И снимаю, естественно. А теперь у меня к тебе есть один вопрос.

И вот прямо так, дыша чаем мне в лицо, он меня спрашивает, согласна ли я сыграть главную роль в его фильме. Я в таком шоке, что вопрос доходит до меня только через минуту.

– Так ты согласна?

Я смотрю на него как дура. Ну да, да, да!

А мистер Дебнат продолжает:

– Ты наверняка интересуешься, у кого будет вторая главная роль? Кто сыграет героя? На самом деле я ее пишу для кого-то вроде Шахрух Хана.

– Шахрух Хан! – говорю я наконец, и голос застревает у меня в глотке. – Я вам говорила, что каждую ночь сплю под постером с Шахрух Ханом?

Действительно, эмоций слишком много. Я будто на гималайском пике счастья. Вот если бы я должна была вложить это чувство в слова, такими они и были бы.

– Для кого-нибудь похожего на Шахрух Хана, – уточняет мистер Дебнат. – Более или менее.

Но это я уже не слушаю.

– Согласна? – переспрашиваю я. – Мистер Дебнат, это величайший день моей жизни!

· Дживан ·

Вначале от горячего воздуха из кухни у меня голова плыла. Однажды я перестала работать и, вместо того чтобы переворачивать лепешки, опустила голову к коленям. Так нас учил Физрук. Тут же подбежал охранник – заметил, что работа замедлилась, – и рявкнул мне в ухо:

– Отдохнуть хочешь? Могу в больничку доставить.

Все знают, что делают с людьми в местной больничке. Женщины там под седативами, слабость такая, что еле-еле могут руку поднять или глаза открыть ненадолго.

Но теперь у меня голова не кружится. Каждое утро и каждый вечер я делаю больше ста лепешек рути. Движения стали экономными – шлепнуть, перевернуть, прихватить, поднять. Голова опущена, костлявые пальцы шевелятся быстро. Поглядев на меня, можно подумать, что я стала служанкой, но это – только про руки. В моей душе, в мыслях я сопротивляюсь заключению. Каждое утро я мысленно тщательно одеваюсь, прицепляю бейдж и еду на автобусе в «Панталунз». Это утро наступит когда-нибудь. Часы, пусть и неохотно, идут вперед.

* * *

Я всегда верила в честную работу. И только однажды, созналась я Пурненду, только однажды подумала о преступлении.

В большом городе, заметила я почти сразу, у всех здоровенные сотовые телефоны, как ручные телевизоры. Одним таким телефоном можно оплатить лекарства отца на несколько месяцев.

– И ты украла телефон? – спрашивает Пурненду. Он сидит на скамейке, нога на ногу, и брюки у него пахнут глажкой. – У кого?

– Погоди, – отвечаю я. – Послушай сперва.

Как-то на главной улице я увидела женщину, у которой была расстегнута сумка. Оттуда выглядывал кошелек. Женщина держала какую-то квитанцию и с надеждой смотрела на лавку с яичными рулетами. У меня сердце заколотилось в ушах, я подалась вперед и тронула кошелек. Сперва слегка, потом чуть не вынула его из сумочки. И вот пока я его держала, мной овладело сомнение: а надо ли это делать? Разве я воровка? Но все равно кошелек за что-то там зацепился и не шел. Я чуть потянула, потом отпустила.

Нет, я не воровка.

И я не была воровкой, но женщина внезапно обернулась и схватила меня за руку. Держа сильными пальцами мою костлявую руку, она крикнула:

– Ты что это делаешь?

Все обернулись на меня. Человек, разбивавший яйца на черную сковородку, остановился. Мальчишка, резавший лук, застыл, держа в воздухе обернутый тряпкой нож.

Я смотрела в землю, а женщина держала меня за руку. Очень мягкая была рука. Я приготовилась, что сейчас меня будут бить.

Но женщина с мягкими руками наклонилась ко мне и спросила вдруг совсем другим голосом:

– Детка, сколько тебе лет? Ты голодная?

От доброты в ее голосе мне стало не по себе. Чего это ей вдруг со мной хорошо обращаться? Я упрямо молчала, отвернувшись к дороге, где неслись желтые «Амбассадоры» [29], гудя клаксонами.

– Почему ты не попросила у меня что-нибудь поесть? – спросила женщина.

Она взяла у продавщицы свой рулет, купила еще один – мне, и взяла меня с собой в офис. Я не сопротивлялась мягкой руке, обнимавшей меня за спину, ее теплые пальцы касались моей кожи, а во рту был восхитительный вкус курицы, и ничего больше не было.

В офис надо было подняться на лифте. Ящик двинулся, я схватилась за стенку.

– Впервые в лифте? – улыбнулась дама. – Не бойся!

В офисе были другие дамы, они мне задали много-много вопросов. И, когда я доела рулет с курицей, одна из них дала мне два печенья, и я их засунула в рот, масляные крошки прилипли к подбородку.

Это была образовательная благотворительная организация, там мне дали стипендию для детей из бедных семей, чтобы я училась в одной из лучших местных школ: школе С. Д. Гхоша для девочек.

* * *

По дороге от наших трущоб в мою новую школу была мясная лавка. Я каждый день проходила мимо ободранных козьих туш на крюках, каждая туша – мышцы, жир и торчащий хвост. У каждой такой козы была своя жизнь, совсем как у меня. К концу этой жизни, когда козу вели на веревке на бойню, и может быть, чуя запах крови оттуда, коза понимала, куда ее ведут.

И, пока я не