Первая жена (сборник) - Ольга Агурбаш

Когда Надежде исполнилось восемнадцать и она покинула детдом, первое, что она сделала, это нашла мать. Душераздирающую сцену встречи она вспоминать не любила. Было и сладостно-горько, и больно одновременно. Больно настолько, что она просто рухнула на колени перед матерью, которая, естественно, ее не узнала и даже думать забыла, что у нее есть дочь.

Выглядела мать ужасно. Худая, седая, измученная алкоголизмом. Она недавно освободилась из мест лишения свободы и вернулась в их старую квартиру, которая каким-то чудом уцелела. Уцелеть-то она уцелела, но являла собой картину жуткую. Кроме топчана, колченогого стула и замызганного стола в ней ничего и не было. Какое-то тряпье бесформенно валялось в углу. Свет не горел, видимо, электричество отключили за неуплату. Про обои, окна и полы говорить было нечего. Межкомнатные двери отсутствовали, входная же была обшарпана и лишена как ручки, так и замка.

Надежда ничего не знала о жизни матери, да, собственно говоря, ей ничего и не нужно было знать. Она просто кинулась ей в ноги с одним единственным возгласом:

– Мамочка! Господи, какое счастье, что я нашла тебя! Ты жива! Какое же счастье!

И обнимала худые грязные ноги в выпуклых венах и целовала прокуренные узловатые пальцы рук… А мать сидела в недоумении на дырявом матрасе, мерно раскачиваясь в такт дочкиным причитаниям, и плакала беззвучными слезами. Слезы бежали по впалым щекам, оставляя следы на немытом лице, и только удивленный шепот срывался с бесцветных губ:

– Дочка… Ну надо же… дочка…

* * *

Первые два-три года после детского дома Надежда работала как заведенная. Когда выбирала для себя профессию, серьезно задумалась. Самым хлебным местом ей представлялась столовая. Туда она и устроилась. Сначала посудомойкой, потом помощницей повара. Вечерами бегала в училище. Ей нравилось учиться. Особенно привлекала ее практика. Кулинарные шедевры, которые выходили из-под ее рук, радовали ее несказанно. Она не только осваивала известные рецепты, но потихоньку придумывала что-то свое, искала в журналах описание заморских блюд, пыталась готовить на досуге. Училище закончила с отличием, продолжая работать поваром на том же месте, куда устроилась сразу после детского дома.

Очень ей нравилась ее работа. К тому же еду почти всегда можно было прихватить с собой, накормить мать. Сама питалась на работе. Деньги на продукты она почти не тратила. Все, что зарабатывала, вкладывала в квартиру – кровать новую, белье постельное, кухонную утварь. Не говоря уже о двери и смене сантехники. Обои клеила сама. В помощь позвала подружек по детдому. Те откликнулись с радостью. И обои поклеили, и полы отдраили, и подоконники покрасили. Потихоньку, постепенно Надежда привела дом в более-менее нормальное состояние. По крайней мере, в квартире теперь был порядок, чистота и зачатки пусть мизерного, но уюта. Свежие занавески, настольная лампа с мягким светом, живой цветок на кухонном окне…

Казалось бы, живи и радуйся. И Надя, с истинным энтузиазмом вовлекаясь в нормальную жизнь, не просто радовалась. Она ощущала счастье. Счастье свободной жизни, удовольствие от работы, удовлетворение вновь обретенной связью с матерью… Но мама болела. И не поймешь толком чем. Скорее всего, туберкулез застарелый нелеченый с зоны привезла. Плюс алкогольная зависимость, плюс скудное питание. Это только сейчас дочка ее кормит по-настоящему, старается побаловать чем-то вкусным и изысканным, а всю жизнь-то мать разве питалась нормально? Так… закуска кое-какая. Кусок колбасы, плавленый сырок, шпроты, луковица. Это еда? Ни горячего супа, ни каши на молоке, не говоря уж о котлетах и прочей нормальной пище.

В больницу ложиться мать отказывалась, про таблетки даже слышать не хотела.

– Нет, дочка. Не надо ничего. Пожила и хватит. Не возись со мной…

– Мама! Да что ты такое говоришь? Что значит «не возись»? Да я тебя еще и на курорт свожу! Вон девчонки говорят: к морю тебе полезно! А у подружки моей, у Тоньки Арбузовой, бабушка в Крыму живет. Я тебя к ней на все лето отправлю. Хочешь? В следующем году, мам! Поедешь?

– Дочка! Не надо мне никакого моря… Пива лучше купи!

– Мам! – продолжала мечтать Надежда. – Этим летом не выйдет. Видишь, вся зарплата моя на квартиру уходит. Нам с тобой еще новый холодильник надо купить, телевизор. А на следующий год – обязательно!

– Ладно-ладно! – Мать слабо махала слабой рукой. – За пивом сбегаешь? Или мне самой идти? – Она так тяжело вздыхала при этом, что Надежда покорно шла сама.

Надя пробовала и с другой стороны подойти к проблеме материнского здоровья.

– Мам, если ты оформишь инвалидность, то тебе пенсию положат. Пусть небольшие деньги, а нам они пригодятся.

– Так это по очередям, по поликлиникам надо… Нет, не буду. Да и на что мне деньги? Теперь у меня дочка есть. Вон какая ты выросла – и накормишь, и оденешь. А мне самой уже тяжело… Никаких сил нет, ничего не хочу… Вот если пивка только…

* * *

До следующего лета мама не дожила. Хоронила ее Надежда вместе с девчонками из детского дома. Все плакали так, будто бы роднее и ближе человека ни у кого из них не было. Ну для Надежды понятно. Но и подруги тоже выли в голос. Матерей своих нашли не все, хотя искала каждая. И те, кто не нашел, завидовали Надьке. Она-то отыскала мать. И не просто увидела ее, а жила с ней, помогала чем могла, общалась. Она смогла реализовать свои многолетние детдомовские мечтания. И даже тому, что Надька хоронит мать, тоже завидовали. Было кого хоронить. Не всем так повезло… Вот одна из девочек, Наташа Белопольцева, отца встретила, а что толку? Он стал бомжом, опустившимся, спившимся, потерявшим человеческий облик. Не захотел даже смотреть на дочь. Буркнул только:

– Была бы моя дочь, без бутылки отца бы не оставила. Слышь ты! – он еле ворочал пьяным языком. – Или давай на бутылку, или проваливай отсюда!

– Пап… А мама где? Скажи, где мама?

Тот тупо смотрел куда-то сквозь девушку мутными глазами и непонимающе качал головой:

– Мать… Давно уже нет матери… Померла. Одного меня оставила… – он грязно выругался, сплюнув вязкую слюну. – Ну что? Дашь отцу выпить?

Наташа полезла в карман, протянула ему десятку и мелочь.

– Это все? – он зло посмотрел на ее ладонь. – А говоришь: дочь! Да разве дочь так должна к отцу относиться? Дочь отца уважать должна… Ладно… давай… И не ходи тут больше. Не отсвечивай!

Он зло матерился через слово и грубо гнал дочь прочь.

Так что Наташа плакала, скорей всего, по своей умершей матери, которую ей так и не довелось увидеть.

А другая девочка, как раз Тонька Арбузова, посчастливей оказалась. Мало того что бабушка у нее обнаружилась в Крыму. Так еще и мать была жива, хотя и не совсем здорова. Тонькина мать была посговорчивей Надиной и на лечение соглашалась, хотя пить при этом не бросала. Правда, путем длинных уговоров Тоньке удалось вырвать из матери решение о кодировке, о чем она и поведала на поминках. Тонька сама до конца не верила в успех данного предприятия, но надежда замаячила ясным огоньком впереди, и девушка была воодушевлена.

Что касается крымской бабушки, то с ней все было неопределенно. Бабушка являлась матерью отца, а тот столько детей после себя оставил от разных жен, что бедная бабуля запуталась в многочисленных внуках и правнуках и, честно говоря, забывала, кто есть кто. Вряд ли знала она про Тоньку вообще, поскольку не видела ее ни разу. Слышать-то, может, и слышала, но только очень давно, чуть ли не двадцать лет назад, когда та только народилась на свет. И наверняка уже и забыла о том, что живет где-то в далекой Москве ее очередная внучка от непутевого сына, который не то чтобы навестить мать, а позвонить не мог уже лет десять, наверное… Она и сына-то давно вычеркнула из своего сердца.

И все же Тоньке было приятно знать, что где-то на далеком море у нее есть родная душа, к которой она, пусть даже чисто теоретически, но в любой момент может приехать.

– Жаль, я маму не уговорила лечиться, – сокрушалась Надежда на поминках, – жила бы сейчас, горя не знала.

Про отца она так ничего и не выяснила. На все ее вопросы мать неопределенно махала рукой и обреченно говорила:

– Сгинул…

Что стояло за этим словом, Надя так и не поняла: то ли умер, то ли в тюрьму попал надолго, то ли просто бросил мать и уехал в дальние края…

А в соответствующих органах, куда Надя обращалась с запросом, отвечали одно и то же:

– Информации нет. След потерян.

Подтверждали предположения Нади о тюремном сроке, потом поселение, а там – ищи-свищи… В какой тайге? В каких лесах? Где? С кем? Жив ли, нет? Нет ответа..

* * *

Когда, встретив Глеба, Надежда рассказала ему свою семейную историю, тот поначалу недоумевал и осторожно вопрошал:

– Надь, я не очень пойму. Ты извини, конечно… Только почему ты так к матери?

– Как «так»? – не понимала она.

– Ну… уважительно, что ли… С почтением.

– А как по-другому? – искренне продолжала удивляться Надя.