Ахилл - Вадим Сухачевский

Но то, что ждал — это точно! Ибо не было у него, как у всех нас, обреченности на лице!..

На девятый день осады Трои (боги! да кто кого к этому времени в действительности осаждал!), — на девятый день, быть может, самый страшный из всех, ибо мы тогда потеряли не меньше четырех сотен воинов; — на этот самый девятый день, к удивлению всех, радость была на лице нашего царя. А чему радовался, — всего лишь тому, что приплыла какая-то лодчонка под парусом, коей правил какой-то тщедушный мальчишка-эфиоп в одной набедренной повязке. Однако, едва переговорив с ним, Агамемнон вышел к воинам и возгласил, что подходит к концу пора наших неудач. Еще совсем немного — и ждут нас под стенами Трои одни только славные победы, да такие, что песни о них будут потом слагать!

Помню ропот: уж не на этого ли эфиопского мальчишку возлагает он такие надежды? Уж не вконец ли обезумел наш царь?..

Но я догадывался, в чем дело: мальчишка, верно, передал ему долгожданное известие, что Ахилл со своими верными мирмидонцами отбыл, наконец, на охоту.

Я не ошибся. Минуло еще два дня (унесших, к слову, еще не менее сотни наших воинов) — и к берегу подошел тот кораблик, посланный когда-то Агамемноном за Брисеидой. Оттуда сошли его люди, и вели они за собой девушку, накрытую покрывалом, чтобы никто не увидел ее лица. Я сразу же понял: Брисеида!

Агамемнон приказал немедленно соорудить шатер, отвести туда девушку и выставить вокруг шатра охрану из ста пятидесяти лучших гоплитов.

Ах, не помогли бы и эти сто пятьдесят, если бы Ахилл со своими мирмидонцами нагрянул в тот же день!..

Однако Ахилл обычно возвращался с охоты лишь через два дня, и корабль его был не столь быстроходен, так что покуда наш царь не слишком-то опасался.

Уже на другое утро девушку снова посадили на корабль, и тот куда-то поспешно отплыл — видимо, в сторону какого-то известного лишь его гребцам и самому Агамемнону островку.

А что же Ахилл, что же наш Ахилл?! Что творилось в разуме его, когда, вернувшись с охоты на остров, он там не застал своей возлюбленной?!

Нет, не могу представить! Возможно, рапсоды сумели как-то себе вообразить все это...

Эй, почтенные старцы, про это у вас какие-нибудь песни есть?

Слепцы призадумались, о чем-то перемолвились между собой и наконец запели:

Сокол вернулся в гнездо — не застал соколицы...

Голубь вернулся в гнездо — не застал голубицы...

Птицы — и те голосят, обезумев от горя!

Что же — Ахилл, не заставши своей Брисеиды?

Волосы рвал на главе, и рыдал, и стенал он,

Горько рыдая, к богам обращался с мольбою...

Клеон, прерывая их, сказал:

— Да, уж наши рапсоды насочинят! Зная Ахилла, ни за что не поверю, что стал терять время на рыдания, стенания и мольбы к богам. Не таков он был! Думаю, сразу повелел своим мирмидонцам при всем оружии грузиться на корабль. Ну разве что, может, нескольких рабов из тех, что оставил ему Агамемнон, сперва прикончил вгорячах — на такое он, взращенный кентаврами, вполне был способен, ибо скорее всего сразу понял, для чего они здесь были оставлены. Но этого я своими глазами не видел и не стану в том божиться...

...И вот помню тот день, когда мы снова увидели Ахилла. Мы стояли, прижавшись спинами к нашему частоколу, а на нас — к этому времени уже в двадцатый раз, наверное,— надвигались троянцы. И ужас теперь наводил на нас высокий гребень на шлеме Гектора — знали, что и нынче многих он отправит в Аид своим мечом. И многие, наверно, в тот час думали так же, как я: почему среди нас нет подобного героя?

А наши лучшие мужи где? Аякс лежит на своем корабле и, видать, не скоро еще воспрянет от полученной раны. И залечивает раны Одиссей на своем корабле. Ранены и Менелай, и храбрый Диомед — еще неизвестно, выживут ли. Дорого нам стоил тот первый приступ Трои!

Ах, если бы Ахилл был среди нас!..

Вдруг кто-то обернулся в сторону моря и воскликнул:

— Смотрите!

К берегу приближался корабль под черными парусами.

— Ахилл! К нам плывет Ахилл! — закричали в наших рядах.

И лишь его имени было достаточно, чтобы к нам вернулась храбрость и мы наконец-таки достойно, как подобает ахейцам, встретили врага.

Вот чего стоило на той войне одно его имя!

МЕЖДУ ПОЛУДНЕМ И ВЕЧЕРОМ

О мудрости мироустройства. — Рабыня или жрица? — "С нами Ахилл!" — Поединок Ахилла с Гектором. — Первая победа.

— Вот и солнце, хвала богам, прошло свою вершину, — прервав повествование, сказал Клеон. — Скоро и жара начнет спадать.

Как мудро, однако, устроен богами наш мир! Боги думают о нашей земле, потому Гелиос не зависает в зените на своей огненной колеснице, а сразу торопится вниз, иначе мир был бы давно уж испепелен.

Знойный день бывает мучителен, однако не слишком долог, и мы видим в том великое благо... А вот в том, что молодость наша дана нам на время, ненамного большее, чем то время, что солнце пребывает в зените, мы почему-то видим кару богов.

Нет, Профоенор! Долгий вечер старости — тоже одно из великих благ, дарованных богами. Ибо молодость слепа: она не видит самое себя. Старость куда как более зряча. Для того она нам и дарована, чтобы мы могли обозреть прожитую жизнь.

Но — уж не знаю, почему — не всем ее даровали боги! Вот и Ахиллу не была она дарована. Он был в зените славы, но жизнь его так же стремительно неслась к своему пределу, как вскорости это солнце неминуемо будет скатываться в море.

Хотя, может, и в том была предусмотрительность богов, отмеряющих жизнь нашу. Задержись Ахилл в этом мире — и, боюсь, много, много царств он испепелил бы своим неукротимым нравом и своей яростной отвагой.

Возможно, по той же причине пали и многие другие герои на этой войне. Говорят же у нас, что сам великий Зевс возжелал Троянской войны после того, как взмолилась к нему Гея-Земля, прося избавить ее от столь большого числа героев, ибо тяжко ей стало под их могучей поступью...

...Однако же я остановился на том, что корабль под черными парусами показался на горизонте и наши воины возгласили: "Ахилл! К нам плывет Ахилл!"

Его корабль не проделал еще и половины пути от горизонта до берега, а мы уже отразили натиск троянцев. Впервые мы смяли их ряды, и впервые они так поспешно отступили к стенам своего города.

Не знаю, видел ли нашу победу Агамемнон. Когда мы, упоенные ею, вернулись за частокол, он не отрываясь смотрел в море, на этот корабль, и не радость, а тревога была на его лице. Слушая, как мы наперебой рассказываем ему о посрамлении троянцев, кивал, но, кажется, не слышал нас, думая о чем-то своем.