Ахилл - Вадим Сухачевский

Понуро убредали мы к своим кораблям. Оставшимся в живых стыдно было смотреть друг другу в глаза. Чтобы так бесславно отступали данайцы, даже не забрав с поля боя тела убитых!..

Когда вернулись к своим кораблям, Агамемнон не стал обрушивать на нас свой гнев — мы и так выглядели, как побитые псы. Он приказал тут же, не тратя попусту времени, рубить колья и огораживать ими подход к берегу. Это означало, все понимали, что надежда с ходу овладеть Троей рухнула, а стало быть, предстоит долгая осада, и никому не дано знать, чем еще закончится она. Могущественна была Троя!

Агамемнон обещал, что нынче же она заполыхает, но ночью у стен Трои заполыхали совсем другие костры, и оттуда потянуло погребальной гарью — это троянцы, сжигали тела наших павших. И то еще было благо — что троянцы решили предать их огню по ахейскому обычаю, а не оставили на съедение псам, чтобы их тени не нашли потом дорогу в царство Аида и оглашали стенаниями дневной мир.

За то благо, как мы узнали позже, надо было славить Гектора: герой смело дрался с живыми, но не осквернял себя, глумясь над телами мертвых.

Ах, почему всевидящие боги об этом забыли и допустили потом глумление над его собственным прахом?.. Ну да про то я тебе еще расскажу...

К следующему утру подул ветер со стороны Трои, и пепел полетел в нашу сторону — все, что осталось от многих, еще недавно жаждавших поживиться троянскими сокровищами.

Сколько еще такого пепла предстояло разнести ветрам!

А где же в это время были Ахилл и Патрокл? — спросишь, наверно, ты.

Так уж случилось, что их обоих тогда среди нас не было.

Почему? Расскажу...

Но только после полуденной трапезы, для которой сейчас самая пора. Эй, Фамария!..

ПОЛДЕНЬ

О пище, войне и любви. — Ахилл и Брисеида. — Доносчики Агамемнона. — "Сладчайшая песня любви". — Похищение Брисеиды.

Трапеза была не столь обильной, сколь изысканной — мясо критских фазанов, дорогая из Эретрийского моря рыба, та, что похожа на змею, а вкус имеет нежнейший, седло барашка, всяческие сыры и множество разных вин; — хозяин то и дело объяснял гостю, какое из блюд каким вином лучше запивать.

— Знаю, — сказал Клеон, — у вас в Эпире основная трапеза бывает под вечер, когда спадает жара. И это, уверяю тебя, неправильно, Профоенор. Вечерняя прохлада приносит отдохновение, которому надо предаваться целиком, — так зачем же занимать эти часы чем-то еще, наподобие трапезы? Кроме того, и прохлада, и трапеза — все это блага, дарованные нам богами. Вот и выходит, что мы, микенцы, вкушаем эти блага дважды в день, а вы, эпирцы, — лишь единожды.

И еще одно благо: вкушая изысканные яства, ты забываешь об изнурительной жаре...

Отведай, непременно отведай этой эретрийской рыбы, Профоенор!.. Ну, как она тебе?

— Восхитительна!

— То-то же!.. А теперь скажи — изнемогаешь ли ты, как прежде, от жары?

— Да я... как-то и забыл о ней...

— О чем я тебе и говорил!

В мире, мой милый Профоенор, существует лишь три вещи, которые помогают забыть обо всем, что снаружи изнуряет плоть, в том числе — о полуденной жаре. И трапеза среди них, увы, лишь на последнем, третьем месте.

На втором же месте — война. Кто в жару битвы вспоминает о жаре полудня?

— А на первом?

— О, на первом!..

...Ах, погоди, мне любопытно то, о чем сейчас говорят наши слепцы. Все это время я их слушаю вскользь; — поверь, любопытно, весьма любопытно...

Слепцы в это время тоже трапезничали под навесом у входа в грот. Их голоса, приспособленные для пения были громки, и все, что они говорили, можно было без труда услышать и тут, в гроте.

— А ту первую стычку под Троей хозяин верно изобразил, — произнес один из них. — У меня рана от троянского копья на груди — как раз тогда получил. Жив остался — и то хвала Зевсу. Тебя там не было?

— Нет, я был тогда на корабле из Феноса, мы не успели сойти на берег. Но с корабля видел, — ибо еще был зряч, — видел, как вы трупами усыпали подножье их вала. Страшное было зрелище!.. А глаз-то лишился ты когда, Мерион?

— Позже... Помнишь, троянцы швыряли в нас огненные шары? Как раз тогда мне в лицо и полыхнуло... И ты тогда же ослеп?

— Нет, я позже — в самом конце войны. Мы ворвались в Трою, она уже горела, я вбежал в какой-то полыхавший дом, думал, добром каким-нибудь поживлюсь, а вместо этого мне — горящая балка на голову. С тех пор и не вижу дневного света. Ожидал разбогатеть на этой войне, — а вот она какая оказалась награда! Хорошо хоть, на лютне с детства играть умел — хотя бы этим могу себя прокормить. А то бы...

— Да, — отозвался другой, — бывало, что потом, после войны, изувеченные подыхали с голоду. Мне, как и тебе, тоже повезло — сызмальства все сразу запоминал. Сам не знаю, сколько я помню песен, тем и кормлюсь. Только не все такие щедрые, как этот хозяин. Иной даст костей да объедков — и иди вон!.. Хорошо, что мы с тобой встретились, давай так теперь и будем ходить вместе — может, и дальше будет везти.

— Это ты дело говоришь. Давай!.. Только в песнях твоих правды — чуть. Сам знаешь, если, пока был зряч, воочию видел эту войну.

— Не спорю — то верно. Но не я сочиняю — рапсоды, войны не видевшие. Я лишь пою... Да и какая, скажи, разница! Скоро — что рапсоды сочинили, то и будут считать правдой. Взять наших царей, что съехались к Трое поживиться тамошним добром! Сколько там было дураков, сколько трусов! А послушать мои песни — так все как один герои, что твой Геракл! Слишком долгой была эта война, оттого все худшее, что есть в человеке, успело из него выплеснуться. А все лучшее — оно за время войны как-то притухает.

— Да, долгая была война... А я вот все думаю: если б тот, первый приступ удался, — глядишь, и закончилась бы она тотчас же. И мы бы с тобой были сейчас и зрячи, и богаты. А ведь могли, могли тогда наши сломить троянских гоплитов! Если б не ринулись, как детвора, за Менелаем, если б Аякс сразу не напоролся на троянское копье, если бы Ахилл дрался тогда в наших рядах!.. Если бы он тогда был среди нас!.. Может, и по-другому все обернулось...

— О, будь тогда с нами Ахилл!.. — согласился второй слепец.

— В самом деле, — вспомнил Профоенор, — отчего тогда не было с вами Ахилла? Ты собирался рассказать.

— Да, да, собирался, — кивнул Клеон. — Но прежде, если ты помнишь, я собирался сказать о другом — о том, что понуждает нас забыть обо всем на свете, даже о войне... Ты уже насытился, Профоенор? Тогда... Эй, Фамария, убери все, оставь только вино... Не хочу, — снова обратился он к Профоенору, — чтобы вид объедков осквернял то, что я назову...