Мой первый, мой истинный - Марина Эльденберт

вместе с вервольфами. – Найду работу. Перестану быть обузой.

Родись я мальчиком, могла бы поступить в колледж, но увы.

Родители переглянулись. Отчаянно, как мне показалось.

– Совенок, ты вовсе не обуза. Мы тебя любим.

– И я вас тоже люблю, пап. Но мне нечего делать в Лысой бухте. Я не хочу быть при вас вечным ребенком, а единственный мужчина, который мной заинтересовался, оказался вервольфом.

– Изабель, – мама шагнула ко мне и взяла меня за руку, – у тебя еще будут поклонники.

– Будут, – кивнула я. – Но не здесь.

– Карлос, это все несерьезно!

Папа тяжело вздохнул и поманил меня за собой:

– Пойдем, совенок. Поговорим наедине.

Мы перешли в гостиную, в комнату моих счастливых детских воспоминаний. Мы всегда собирались здесь всей семьей. Обычно в кресле возле камина грелся дедушка, но сейчас кресло пустовало.

– Глория не должна была наказывать тебя за ложь, – начал первым папа. – Ты права, ты уже не ребенок, а молодая женщина, которая отвечает за свои действия и принимает их последствия. Какими бы они ни были. Ты действительно хочешь уехать в столицу, Изабель?

Назвав меня по имени, папа будто проводит линию между моим детством и взрослой жизнью. От этого немного грустно, но я полна решимости.

– Да. Оставаясь в бухте, я будто себя лишаю половины радостей жизни.

– Возможно, – согласился папа, стягивая очки и протирая стекла платком. Вернув их назад, он посмотрел на меня очень серьезно. – Но, пожалуйста, подумай над такими моими словами. Что, если ты лишаешь себя радостей жизни не потому, что живешь с Лысой бухте, а просто потому, что отказываешь себе в этих радостях? Я не собираюсь тебя пугать, но в Вилемее забот и проблем у тебя может быть гораздо больше, чем здесь.

– Я это понимаю. Зато я расширю горизонты.

Папа снова с тяжелым вздохом кивнул.

– Давай для начала расширим их здесь. Заодно посмотрим, как ты умеешь распоряжаться своей свободой. Если справишься с этим заданием, то я сам отвезу тебя в Вилемею. Еще и отдам кое-что из моих сбережений, этого тебе хватит на первое время.

– Мама посадила меня под домашний арест, – напомнила я.

– Я отменяю твое наказание.

Я бросилась ему на шею и крепко-крепко обняла.

– Спасибо, пап.

– Не подведи, Изабель. В первую очередь, себя.

Я кивнула и украдкой стерла просочившуюся сентиментальную слезу с щеки.

– Ну а теперь, – сказал отец, отстранившись, – я все-таки хотел бы тебе сказать про вервольфов. Я не уверен, что это хорошая идея, детка. Поклонник – это замечательно, но отношения между нашими расами? Мне кажется, однажды это станет обыденностью, но не сейчас.

– Когда женщины начнут учиться в университетах!

– Вот примерно тогда все и случится, – рассмеялся папа.

Разговор с ним оставил ощущение теплоты, чего не скажешь о моем столкновении с Мирабель за ужином. Сестра узнала, что с меня сняли все ограничения, и орала так, что ее отправили в свою комнату голодной. Проблема была в том, что это была наша общая комната, и я сначала долго намывала посуду, а потом полы, чтобы не идти к себе. К счастью, спать мне не хотелось. Хотя, когда я услышала стук в окно, подумала, что день выдался богатый на переживания и пора баиньки, потому что уже мерещится… всякое.

Но стук повторился, и я отодвинула занавески.

И натолкнулась взглядом на Хуана за окном.

Глава 10

Он снова был без дождевика, только в куртке и с зонтом, но все равно, кажется, насквозь промокшим. Поэтому я быстро, без раздумий открыла заднюю дверь, впуская его в тепло кухни. Только после подумала, что это не самый разумный поступок, учитывая сегодняшние споры с родителями.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришел к тебе. Соскучился.

Мое сердце взволнованно забилось в груди от этого «соскучился». Просто по мне еще никто не скучал, поэтому признание вышло приятным.

Он сложил зонт, поставив его в угол, а сам отряхнулся, ну прямо как это делают собаки, и я едва не рассмеялась. Но тут же приняла строгий вид:

– Тебе нельзя быть здесь! – прошипела-прошептала я, оглядываясь на дверь в гостиную. Уже достаточно поздно, но вдруг кто надумает водички попить? Тогда в Вилемею мне придется идти пешком. Если в подвале не закроют!

– Все уже спят, Изабель, – улыбнулся Хуан, прислонившись бедром к столешнице. Расслабленный, и не скажешь, что хищник! – Нас никто не услышит, и не узнает, что я к тебе приходил.

Как, оказывается, опасно дружить с тем, у кого настолько прекрасный слух. Или нюх. Он следит за мной? И так понятно, что следит.

– Тогда тем более. Я не должна оставаться с тобой наедине.

От расслабленности вервольфа вмиг не осталось и следа: он подобрался и серьезно заглянул мне в глаза. Хуан не приблизился, но я вновь почувствовала эту силу. Не настолько поглощающую, давящую, как у его брата, но я ее ощутила, и это ощущение мурашками побежало по коже.

– Ты меня боишься? – поинтересовался он.

– А не должна?

– Я никогда не сделаю тебе больно, Изабель.

– Ты следишь за мной. Это странно.

– Я не хотел, чтобы нам помешали. Особенно после визита твоего отца.

Я непонимающе нахмурилась:

– Визита отца? Куда?

– Ко мне, – усмехнулся Хуан. – Он приходил недавно. Убеждал меня, что между вервольфами и людьми ничего не может быть, и просил не делать тебе больно.

Как это похоже на папу: заботиться обо мне, даже когда я не прошу. Или, скорее, на маму, которая убедила его поговорить с соседями. Мама, в отличие от Миры, скандал не закатывала, но взглядом дала мне понять, что ни разу не одобряет решение мужа и мои безумные идеи о том, чтобы покинуть отчий дом и Лысую бухту.

– И что ты ответил?

– То же, что и тебе.

Что не сделает мне больно. Могу ли я ему доверять? Вопрос без ответа. Для того, чтобы сделать больно, нужны чувства, а что я чувствую к Хуану? Интерес. Любопытство. Притяжение… Бесы, он прав! У меня действительно сбивается дыхание и шалит пульс, когда он вот так жадно на меня смотрит. Понимаю, почему Мирабель словно с цепи сорвалась. Потому что Хуан красивый. Самый красивый парень изо всех, что я