По следам М.Р. - Борис Раевский

— Или на общежитие, — добавил Витя.

И в самом деле, в комнате в три ряда стояли кровати: семь штук.

— Да, — вздохнула Оля. — С жилплощадью туговато… — она села к столу и постучала карандашом по стакану. — Ну, мальчики, хватит болтать. За дело!

— На повестке дня — один вопрос, — сказал Генька. — Егор Чурилов.

— Темный тип, — покачала головой Оля.

— Проходимец! — заявил Витя.

— Одно только странно, — сказала Оля, — если всё, что он напечатал в «Искре», клевета, зачем он поставил свои инициалы? Взял бы да и подписался: икс-игрек. Или А. Б. К чему было выдавать себя?

Ребята задумались.

В самом деле, — необъяснимо. Ведь клеветники — всегда трусы, заячьи душонки. И даже если Егор Чурилов и не трус, то все же из простой предосторожности обязательно попытался бы скрыть…

— Ну, ладно, — решительно произнес Генька. — В этом мы потом разберемся. А пока — можем мы доказать, что Егор — тип?

Выяснилось, что, кроме подозрений в дневнике Рокотова и заметки в «Искре», других доказательств нет.

— Ни черта, — сказал Генька. — Никаких зацепок.

И хотя он «выразился», ни Оля, ни Витя не заметили этого и не дали ему щелчка.

— Есть! — вдруг тихо сказал Витя.

— Ну?! — встрепенулись ребята.

— Возможно… Егор… предатель! Так?..

— Так!

— Значит… он был связан… с полицией… охранкой…

— Ну? Не тяни!

— Значит… в архиве охранки…

— Ур-р-рра! — восторженно завопила Оля.

Генька с завистью глядел на Витю. Вот ведь — лопоухий, тихий, а какой башковитый! Не зря его нахваливал старичок архивариус! «Четкое логическое мышление».

Интересно, а у меня есть «четкое, логическое»? Нет, наверно. А пока придется снова кланяться этому зануде — Порфирию Ивановичу.

— Завтра, после уроков, съездим в архив, — сказал он ребятам.

— А может, сейчас? — робко предложила Оля.

Мальчики переглянулись. Был уже вечер. Не поздно ли? Есть ли кто-нибудь в архиве?

— Давайте позвоним! Узнаем?! — опять предложила Оля.

Так и сделали.

— А зачем, дети, вы… э-э… хотите пожаловать? — вяло произнес Порфирий Иванович. — Ведь дело Рокотова… э-э… ваш руководитель уже…

Генька коротко объяснил, что их интересует.

— Ехать бесполезно, — сказал Порфирий Иванович. — Да будет вам известно… э… э… молодые следопыты… что все документы департамента полиции и охранного отделения были… э-э… в начале двадцатых годов… э-э… переданы в Москву…

Генька положил трубку.

— Паршиво, детки, — объявил он. — Дела… э-э… хранятся в Москве… э-э…

— Ну что ж?! Напишем туда! — воскликнула Оля.

— Напишем! — зло передразнил Генька. — А попадет письмо к такому вот зануде, — он ткнул рукой в телефонную трубку. — Сразу настрочит: дела… э-э… нет. Приветик!

— Вполне, — сказал Витя.

— Эх, самим бы махнуть в Москву! — размечтался Генька. — Уж я бы там весь архив перерыл, а откопал, факт!

— Перерыть-то перерыл бы, на это ты мастер, — ехидно ввернула Оля, — а найти — вряд ли…

— И Кремль бы посмотрел, и стадион в Лужниках, — продолжал мечтать Генька. — Я ведь в Москве еще ни разу…

— Утопия, — оборвал его Витя. — Мамаша не пустит — раз, денег нет на билет — два… и жить там негде…

Ребята замолчали. Вдруг Генька вскочил. Лицо у него было таинственное.

— Все можно преодолеть, надо только хотеть! — торжественно провозгласил он. — Поездка в Москву поручается следопыту Г. Башмакову! Гуд бай! — и он быстро вышел из комнаты, чтобы не отвечать на вопросы ошарашенных товарищей.

* * *

У шофера Михаила Федоровича, живущего на Генькином дворе, были две машины: одна собственная — «Победа», другая заводская — полуторка. На этой полуторке он часто возил в Москву разные грузы.

Генька очень любил с Михаилом Федоровичем копаться в моторе, мыть машину. Бывало, шофер попросит: «Нажми тормоз», — а сам глядит — зажегся ли стопсигнал. И Генька давит ногой педаль тормоза на зависть всем дворовым ребятам.

Под большим секретом Генька рассказал Михаилу Федоровичу о дневнике, найденном в пещере, и о суровой судьбе Рокотова.

— Понимаете, — лихорадочно шептал Генька. — Надо же доказать, что Чурилов — подлюга и тип.

— Надо, — согласился шофер. — Подлецов — к ногтю!

— Вот-вот! — И Генька осторожно осведомился, когда тот собирается в очередной рейс в Москву.

— Послезавтра?! — Генька чуть не подпрыгнул от радости. — Возьмите меня с собой!

— Что ж?! — шофер пожал плечами. — Вдвоем оно еще и веселей. А мать разрешила?

— Конечно! — соврал Генька.

— Что ж?! — повторил шофер. — Поедем. А подлецов — к ногтю…

Генька стал немедленно готовиться к путешествию. Когда мамы не было дома, слазил на антресоли, снял оттуда рюкзак, уложил в него компас, лупу, полбуханки хлеба и банку консервов. Жаль — нет документов.

«Э, ничего…» — решил Генька, но на всякий случай припрятал в карман рюкзака копию старого отношения в архив, того самого, в котором было восемь «нас» и пять «вас».

«Если Филимоныч узнает, всыплет мне, — подумал Генька. — Опять, скажет, детективов наглотался? — Генька вспомнил, как попало ему за раскопки возле церкви, и покрутил головой. — Ну да ладно! Рискну. Последний раз. Зато, если отыщу след Чурилова — ого!»

Весь день в школе Генька держался очень таинственно, хмурил брови, делал какие-то загадочные пометки в блокноте и на все приставания ребят отмахивался.

— После… Потом…

Вечером он тайком от мамы позвонил Оле, попрощался и назначил ее своим заместителем.

— Ой, Генька! А ты куда?

— Навстречу опасностям и тревогам! — и Генька, очень довольный собой, положил трубку.

Ночью ему не спалось. Он несколько раз вставал и выдул весь графин воды. Мама даже подумала, что у него расстройство желудка.

Когда рано утром мать уходила на работу, Генька, презирая себя за малодушие, поцеловал ее в шею.

— Ты здоров? — забеспокоилась Гертруда Никифоровна, зная, что Генька не терпит всякие «полизуйчики».

После ее ухода Генька написал прощальную записку. Она была краткой, мужественной и загадочной. Генька обдумал ее еще ночью.

«Мама, не беспокойся. Уехал в неизвестном направлении. Подлецов — к ногтю!»

В восемь утра Генька вышел во двор. Михаил Федорович уже возился возле своего газика.

— Лезь в кабину, — велел он. — За грузом еще завернем.

В пути Генька солидно и с удовольствием беседовал с дядей Мишей о зазоре зажигания в трамблере, о коробке передач и прочих замечательных вещах. Но, как говорила мать, жизнь идет зигзагами. Уж подъезжая к складу, Михаил Федорович сказал:

— Я в Москве не задержусь. Переночую — и обратно. А ты где останешься?

— У тетки, — Генька заранее подготовился к такому вопросу.

— А где тетка обитает?

Генька похолодел. Как назло, он не мог припомнить названия ни одной хоть какой-нибудь самой захудалой московской улицы. А ведь знал!..

— Тетка… это… на этой… обитает… — и вдруг вспомнил: ведь в Москве, как и в Ленинграде, есть Садовая! — На Садовой! — и для пущей убедительности похлопал себя рукой по нагрудному карману. Мол, там хранится адрес.

— На Мало-Садовой, наверно? — спросил Михаил Федорович.

— Ага. На Мало, — охотно согласился Генька и прибавил: — Дом четыре, квартира пять.

Михаил Федорович, ни слова не говоря, свернул к панели и затормозил.

— Вот что, парень. В Москве много Садовых: Садово-Кудринская, Садово-Триумфальная, Садово-Самотечная, Садово-Черногрязская и всякие другие, — сказал он, закуривая, — и Большая Садовая есть, но вот Мало-Садовой — увы — нет.

Генька часто-часто заморгал.

— А ну, предъяви теткин адресок, — все так же неторопливо продолжал Михаил Федорович и похлопал Геньку по нагрудному карману.

Тот, насупившись, глядел в пол кабинки, покрытый резиновым ковриком.

По-прежнему неторопливо Михаил Федорович дал газ, машина развернулась и помчалась обратно. Всю дорогу до самого дома ехали молча.

Вбежав в комнату, Генька швырнул на пол рюкзак и бросился к столу. Записка по-прежнему лежала под сахарницей. Генька разорвал бумажку на мелкие клочки. Потом распаковал рюкзак, закинул его обратно на антресоли. А лупу повертел в руках и, разозлившись, ногой толкнул под шкаф.

* * *

Телеграмму принесли днем.

«Вылетаю сегодня. Рейс 66».

Генька от радости прошелся на руках по комнате: отец летит! Отец!

До аэродрома добирались больше часа на специальном автобусе, сперва по Московскому проспекту, потом по шоссе. Оно было широкое, красивое, а вокруг — все стройки, краны и краны. Уже темнело, и на длинных стрелах кранов зажглись красные огоньки. Зачем они, — Генька не знал. Но это было очень красиво. А когда темнота еще больше сгустилась и ажурные верхушки кранов растворились во мраке, стало казаться, что огоньки сверкают прямо в небе, как какие-то новые, очень крупные и яркие, не известные науке алые звезды.