Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

* *

Воплощаясь, любая мысль, любая сущность теряет лицо и обретает черты гротеска. Такова фрустрация свершения. Никогда не вырываться за пределы возможного, вечно наслаждаться предчувствием еще не совершенной попытки. Забыть родиться.

* * *

Истинное невезение только одно – оно в том, что ты появился на свет. К нему, к рождению, восходят и агрессивность, и стремление к экспансии, и ярость, и вызванный этим потрясением порыв к наихудшему.

* * *

Когда встречаешься с кем-нибудь, кого не видел долгие годы, надо просто сесть с ним лицом к лицу и провести в молчании несколько часов. Пусть смущение само собой рассосется в тишине.

* * *

Есть дни, отмеченные необъяснимой печатью бесплодия. А я, вместо того чтобы им радоваться, торжествовать победу, праздновать засуху, видя в ней свидетельство своей зрелости и независимости, досадую и злюсь – настолько прочно сидит во мне, как и во всех нас, старик – этот суетливый прохвост, от которого невозможно отделаться.

* * *

Я захвачен индуистской философией, основной посыл которой заключается в преодолении своего «я». Все, что я делаю, все, о чем думаю, – не более чем мое «я», мое неуклюжее «я».

* * *

Пока мы действуем, у нас есть цель. Но стоит прекратить действовать, как наши действия становятся для нас такими же нереальными, какой была цель, к которой мы стремились. Следовательно, во всем этом нет никакого смысла, все это – игра. Но есть люди, уже в самом процессе действия отдающие себе отчет в том, что они играют. Предпосылку они переживают как вывод, вероятное как свершившееся. Самим фактом своего существования они бросают вызов серьезности.

Видение нереальности, всеобщего отсутствия есть сложный результат того, что мы воспринимаем ежедневно, и того, что охватывает нас внезапно, как озноб. Все – игра. Без этого откровения на тягостном восприятии повседневности не лежала бы печать очевидности, в которой так нуждаются метафизики, чтобы их опыт хоть чем-то отличался от всякого рода подделок – обыкновенных ощущений дискомфорта. Ибо всякий дискомфорт всего лишь провалившийся метафизический опыт.

* * *

Когда иссякает всякий интерес к смерти, когда начинаешь понимать, что тебе больше нечего из него извлечь, тогда задумываешься о рождении и заглядываешь в другую бездну – на сей раз действительно неисчерпаемую.

* * *

В этот самый миг все плохо. И это событие, имеющее для меня критическую важность, для всех остальных существ, то есть всех тех, кто существует, не просто неважно, но и непостижимо. Исключение составляет Бог, если только это слово имеет какой-нибудь смысл.

* * *

Только и слышишь со всех сторон: если все – пустяки, то хорошо делать свое дело вовсе не есть благо. Но благо уже в том, чтобы думать так. Чтобы прийти к этому выводу и суметь его вынести, надо отказаться от выполнения любой работы, от какой бы то ни было профессии, за исключением, быть может, царского ремесла. Каким занимался Соломон.

* * *

Я реагирую на вещи точно так же, как все остальные люди, включая тех, кого я больше всего презираю. Зато я отыгрываюсь на том, что горько сожалею о любом совершенном поступке, как добром, так и дурном.

* * *

Где мои ощущения? Они испаряются… внутри меня. А что такое я, как не сумма этих улетучивающихся ощущений?

* * *

Чрезвычайное и ничтожное. Вот две цели, приложимые к определенному акту, а следовательно, ко всему, что из него вытекает. В первую очередь – к жизни.

* * *

Ясновидение – единственный порок, делающий человека свободным. Но свободным в пустыне.

* * *

С течением лет все меньше становится тех, с кем возможно взаимопонимание. Когда не останется никого, к кому можно обратиться, ты наконец-то станешь тем, кем был до того, как низринулся в собственное имя.

* * *

Стоит отказаться от лиризма – и марание бумаги превращается в тяжкое испытание. Зачем писать, если намереваешься сказать в точности то, что имеешь сказать?

* * *

Невозможно согласиться с мыслью, что нас будет судить кто-то, кто страдал меньше нас. А ведь каждый считает себя непризнанным Иовом…

* * *

Я мечтаю об идеальном исповеднике, которому можно открыть все, признаться во всем. Я мечтаю о пресыщенном святом.

* * *

За бесчисленные столетия смертей все живое успело привыкнуть к умиранию. Иначе чем объяснить, что даже насекомое или грызун, не говоря уже о человеке, чуть покривлявшись, умудряется умереть достойно?

* * *

Рай был несносен, иначе первый человек сумел бы к нему приспособиться. Но и этот мир не лучше, потому что мы сожалеем о том рае и надеемся на какой-нибудь другой рай. Что же делать? Куда идти? Ничего и никуда. Проще не бывает.

* * *

Бесспорно, здоровье – благо. Но тот, кто здоров, лишен удовольствия сознавать это. Когда человек начинает думать о здоровье, это значит, что оно пошатнулось или вот-вот пошатнется. Но раз никто не радуется тому, что он не инвалид, можно без всякого преувеличения сказать: здоровые люди наказаны, и наказаны справедливо.

* * *

Одни люди несчастны, другие одержимы. Кто больше достоин жалости?

* * *

Не желаю, чтобы ко мне относились справедливо. Без всего на свете я могу обойтись, кроме тонизирующей несправедливости.

* * *

«Все есть боль». Эта буддистская мудрость в переводе на язык современности должна звучать так: «Все есть кошмар».

Тем самым нирвана, призванная положить конец безграничному страданию, перестает быть достоянием избранных и становится универсальной, как и сам кошмар.

* * *

Что такое разовое распятие по сравнению с еженощной пыткой бессонницей?

* * *

Поздно вечером я гулял по аллее, под деревьями, и под ноги мне упал каштан. Шум его падения заставил меня вздрогнуть и испытать волнение, несопоставимое с ничтожностью произошедшего. Меня охватило ощущение чуда, в голову ударил хмель предопределенности, как будто все вопросы исчезли и остались лишь ответы. Меня пьянила тысяча самых неожиданных очевидностей, и я не знал, что с ними делать.

Так я чуть было не прикоснулся к высшей сущности. Но предпочел просто продолжить прогулку.

* * *

Мы делимся своими огорчениями с другими только ради того, чтобы и их заставить страдать, чтобы они почувствовали свою вину за то, что нам плохо. Тот, кто хочет добиться привязанности другого человека, должен рассказывать ему только об абстрактных несчастьях – единственных, которые любящие нас люди готовы разделить с нами.

* * *

Не могу простить