Русскоговорящий - Денис Гуцко

— Свободны, — только и сказал.

И они скрипнули каблуками по паркету, оставляя на нём чёрные отметины поверх множества таких же, уже оставленных чьими-то разворачивавшимися кругом каблуками.

«Что такое?» — недоумевал Митя, с трудом поспевая за Теном и Земляным. В левом боку, куда попал Петька, сидел камень. Не верилось, что всё позади. Но никто не бежал следом, Трясогузка не вываливался из ночной тени. «Что такое?» Висела луна, блестела мостовая. Где-то на соседних улицах порыкивали БТРы, возвещая наступление комендантского часа.

В гостинице по коридорам ходили братки-сослуживцы. Некоторые, уже умытые и готовые «отбиться», расхаживали в подштанниках, сапогах и с автоматами. «Беспризорные» автоматы норовят умыкнуть, спрятать — пусть раззява поищет. Кто-то развалился перед телевизором. К телевизору тянутся. В телевизоре всё так, как было раньше: Хрюша, перестройка, аэробика. Аэробику любят особенно — воскресным утром перед экраном столпотворение: передача «Для тех, кто служит» о девушках в купальниках и полосатых гетрах: «— Вот, вот эта на мою бывшую похожа!»

Кто-то сидел в распахнутых окнах, свесив ноги наружу и неутомимо шлёпая комаров:

— Живучие, суки.

— Новый год на носу, а они как летом.

Вообще-то сидеть в раскрытых окнах запрещалось. Считалось, что это оскорбляет эстетические чувства местных жителей. Стодеревский так и сказал: «эстетические». Ещё совсем недавно запреты начальства действовали без сбоев, как простые механизмы. Но это было в прошлом. Каждый из них успел спасти кого-нибудь от погрома, постоял в оцеплении под хищными зрачками толпы. Каждый хотя бы раз успел побыть сильным. Не было больше придушенных желторотиков из пехотной учебки. Тяжёлые шестерни Вазиани прокрутились и выпустили. Происходящее было непонятно (да и кто бы во всём копался!), они играли в авангардной пьесе на иностранном языке — но, кажется, играли главные роли.

Вид обыденной вечерней жизни перед отбоем быстро успокоил Митю. «Не настучал, что ли?», — удивлялся он, ставя автомат под раковину и выдавливая пасту на зубную щётку. Не особенно верилось в то, что Трясогузка решил его простить. Зубы пришлось чистить, оттягивая свободной рукой разбитую губу.

В холле у телевизора он узнал, в чём причина перемирия.

— Ты уже слышал хохму про Рюмина старшего? — явно от нечего делать обратился к нему Вовка из первой роты — А что с рожей?

— Да так, дверь.

И Вовка рассказал ему про Рюмина старшего. Оказывается, у замполита есть отец. И оказывается, отец его бывший генерал. Узнав, что один из тех, кто руководит наведением порядка в Азербайджане — Лебедь, его давнишний знакомый, бывший однокашник по Училищу — он переоделся в новенькую полевую форму, сложил чемодан и прилетел в Баку. Чтобы быть в гуще. Интересно же! После Баку слетал ещё куда-то, к другому своему корешку. Погостил там. Наконец, решил навестить сына и прилетел в Шеки. Рюмин младший встретил его за городом, на той бахче, куда приземлялись военные вертолёты, на одолженной в горкомовском гараже «Волге». Утром, после столкновения с Митей. Встретил, стало быть, привёз к комендатуре. Оставил отца-генерала в машине, а сам побежал вовнутрь — то ли доложиться Стодеревскому, то ли к дежурному по Митину душу… Сам генерал не захотел выходить — решил сразу же, времени не тратя, произвести рекогносцировку, покататься по городу. Был он лыс «под Котовского». Каждое утро брил голову. Побрил и сегодня, но почему-то ничем не взбрызнул… или решил ещё разок освежиться… Как бы там ни было, в «бардачке» он нашёл белый пластмассовый баллончик с красным колпачком и решил, что это дезодорант… Этикетка-то с баллончиков «Черёмухи» постоянно слетает, не приклеена потому что к самому баллончику, а просто склеена в кольцо. В общем и целом, когда замполит вышел из комендатуры, его отец торчал из окна «Волги» в совершенной отключке, выделяя пену, а «Черёмуха» валялась возле колеса. Сейчас замполит в Баку, повёз отца в больницу, не захотел к местным врачам обращаться — не доверяет.

В номере Митя как обычно засунул автомат в головах под матрас, сапоги отнёс в дальний от двери угол. Лёг, однако, одетым. На всякий случай.

— Ты чего в одежде? — спросил Тен.

— Да так, предчувствия.

Тен и Земляной делали вид, что ничего такого не было. Митя — тоже. «А кто его знает, как у них тут принято, в России». Мысли сбивались в тугой колтун. Земляной размеренно посапывал. Ночь текла… За стенкой кто-то из третьей роты мечтал о том, как всё закончится, и перед отправкой в части их привезут в Вазиани:

— В первую очередь Мелехов. Я буду следить за ним, глаз не отведу. Они ж, суки, ныкаться будут как крысы. Подойду я к нему, скажу ему спокойно так, спокойно: «Встать, товарищ сержант». «— Чего-чего?», — он скажет. Мелехов наглый, думает, судьбу за яйца ухватил. «— Да вот чего», — я ему скажу. Так отхожу его, ни одного рёбрышка целого не оставлю… аж сейчас, как подумаю, руки ноют.

И под это мечтательное бормотание Митя проваливался в сон, увязал в его ватном немом омуте. Разоспаться не успел. Он открыл глаза, лишь только щёлкнула открывающаяся дверь. Открыл — и тут же зажмурил под кинжальным лучом фонарика.

— Этот?

— Он, он, родимый.

Пришедших было двое. Два капитана. Усатый командир третьей роты и Онопко. Усач пнул его в подошву:

— Вставай давай, Вакула, выходи. Бунтарь х. в!

Митя достал оружие из-под матраса и встал перед ними. Фонарик по-прежнему бил в лицо.

— А, так вон это который, — его рассматривали как добытую дичь — Этот сегодня у меня на докладе был, помню. А я на того думал, — и обращаясь к Мите — Обувайся!

Как в кино — между двух автоматчиков с оттопыренными вперёд стволами — он был препровождён в комендатуру. Усач с Онопко ушли вперёд: негоже офицерам сопровождать арестованного солдата (иными словами, в западло). Всё же нервничали оба. Никого ещё здесь на «губу» не сажали. А вдруг что…

— Если побежит, вы его прикладами, да не жалейте, — сказал Усач.

Мол, прикладами — не вздумайте палить, мало ли что там в Уставе, а то с вас дураков станет.

Роли конвойных исполняли свои же, из третьей роты. В третьей — одни пэтэушники. Нововведение, эксперимент. Говорят, в прошлый набор были все в куче, так студенты были бедные. Не любят пэтэушники студентов, а в стайной жизни понимают куда как лучше. С третьей вторая и первая общались не очень, разве что земляк с земляком, да и то с прохладцей: третья смотрела на всех свысока. Даже легенду придумали — якобы в случае войны с Турцией они, третья рота — самые что ни наесть смертники, их будут первыми бросать на захват перевалов.

Стволы они держали чётко, особенно задний — притормозишь, получишь в позвоночник.

«И ведь обработают прикладами, бровью не поведут».

До самой комендатуры, до кабинета дежурного, конвойные не проронили ни слова.

— Сдать оружие, — скомандовал дежурный.

— Кому?

— Ну положи на стол, вот сюда. Не тупи́, Вакула. И ремень сними.

Онопко уже не было. Видимо, ходил для того, чтобы его опознать. Митя положил свой АК на стол, сдвинув какие-то папки. Рядом положил ремень.

— А кто мне ремень вернёт?

— Курсант Вакула, вам объявлено десять суток ареста за невыполнение приказа старшего по караулу. Как поняли?

— Что?! Как — по караулу??

— Что ты чтокаешь, уродец?! — и официально — За невыполнение приказа разводящего вам объявляется десять суток ареста.

«Так, значит, это Лёха??»

— Как поняли, Вакула?

— Так точно, понял! Есть десять суток ареста! А ремень?

— Заткнись, тупорылый. Крууу-гом!

Вели в сторону ОВД. Через чешуйчатую площадь и вдоль тёмного под сомкнувшимися кронами переулка — ни слова, свирепое молчание. Митя чувствовал его. Вдыхал как запах. Пахло оно тошнотворно.

Разгромленное ОВД охраняли одни краснодарцы, солдат на этот объект Стодеревский не выделил. К тому же, курсантов школы милиции было в переизбытке. Надо же их чем-то занять. Стодеревский отдал им свой автомат, тот, с которым стоял возле горящей пожарной машины. Заступали сюда втроём, запирали на ночь ворота и по очереди сидели у окна, сквозь дрёму прислушиваясь к ночи. Если бы не автомат, ложись и спи — кому ты нужен… А за стволом могут и придти.

Теперь же, с заключённым в одной из камер ИВС, им добавлялась ещё одна головная боль.

АК стоял в углу разбитого приемника, возле печки-буржуйки. Никто комнату не прибрал, не вынес ненужную поломанную мебель. Топили папками с документами, кривенькими стопками стоявшими тут же, у печки. На стене красовался календарь: девушка в красном бикини на фоне моря.

Их встретили в штыки:

— Ни хрена не знаю, приказа нам никто не отдавал. Ведите обратно.

— Ты чё, с дуба ё….ся?

— Мой начальник мне прикажет, тогда хоть всех сажайте, а так, без его приказа…