Моцарт. К социологии одного гения - Норберт Элиас

похвалы, восхищение и подарки, и это, возможно, укрепило его стойкость. Глубокая неуверенность в том, что его любят, не покидала его на протяжении всей жизни, но не исключено, что эта неуверенность смягчалась признанием его искусства и любовью, полученной в символической форме. Растущее осознание своей ценности как художника с годами придало ему большую уверенность и укрепило гордость. Вполне возможно, что награда, которой оказывалось это чувство, помогала ему легче переносить ограничения и тяготы социального существования в обществе в качестве вундеркинда и странствующего концертного исполнителя. Возможно, это вознаграждение подталкивало его к тому, чтобы работать дальше и стать мастером своего ремесла.

Можно понять, что при таком воспитании и карьере Моцарт уже в детстве стал в высшей степени компетентным специалистом в своей области. Раннее обучение у отца, который сам обладал чрезвычайно властной совестью и довольно жестко исправлял все музыкальные ошибки детей, привело, как это часто бывает, к формированию у сына совести не менее перфекционистской, чем у отца, но в то же время совершенно иного характера. Отец был педагогом-перфекционистом, он требовал от учеников и от себя как учителя лучшего, на что они способны; сын же был музыкантом-перфекционистом, его художественная совесть позволяла ему, через слияние и примирение с потоком фантазии, очищенной от всех запретных содержаний, сначала как виртуозу, а затем как композитору создавать спектакли, удовлетворявшие его собственные притязания на совершенство.

Но незапланированный процесс развития в лоне семьи, лежавший в основе этого сублимационного аспекта музыкальной социализации Моцарта, дорого обходился ему. Процесс этот привел к определенным особенностям его личности, которые часто считаются странными. Именно это нужно для понимания того, что человек и художник неразделимы.

Юность Моцарта — между двумя социальными мирами

26

Отец Моцарта, как я уже говорил, был полон противоречий. Он совершенно искренне считал себя просвещенным человеком и в то же время являлся противником Просвещения. Мучимый чувством вины, депрессиями и властной совестью, он был если не как капельмейстер, то интеллектуально чрезвычайно талантлив. С живейшим интересом ко всем политическим событиям вокруг, ко всем достопримечательностям во время путешествий, с образовательным кругозором, который, наверное, был гораздо шире, чем у большинства ближайших его коллег по зальцбургскому придворному оркестру, у Леопольда Моцарта сочеталось тайное презрение к высокопоставленным господам маленького епископского двора в Зальцбурге, которые были вынуждены, не обладая достаточными средствами, имитировать ту же пышность, которую позволяли себе крупные и богатые властители. А такого двора без собственного оркестра представить себе невозможно, поэтому князю-епископу приходилось содержать и музыкантов, и капельмейстера.

Чтобы вообразить положение одаренного человека недворянского происхождения в обществе, где доминировали придворные аристократы, вряд ли есть способ лучше, чем прочитать письма Леопольда Моцарта. Они прекрасно показывают, в каком безнадежно подчиненном положении пребывали в этом мире слуги, принадлежавшие к неблагородному сословию. Именно потому, что Моцарт-старший вынужден был жить при одном из малых, небогатых дворов, те принуждения, которым подвергались люди, подобные ему, проявляются в его случае особенно резко. Он, конечно, не мог полностью скрыть, что хочет выбраться из этой тесной и душной жизни, — путешествия с сыном показали это. Вряд ли они способствовали уменьшению ресентимента со стороны некоторых коллег в отношении этого человека, который, очевидно, считал, что он слишком хорош для своего места.

Да и благорасположение высокопоставленных особ зальцбургского двора Моцарт этими поездками едва ли мог завоевать. Для них он был слугой, от которого ожидалось, что и вести себя он будет как подобает его низкому рангу. Ему ничего не оставалось, кроме как соответствовать этим ожиданиям. Вот в каком стиле он должен был обращаться к своему господину — архиепископу:

Обращаюсь к Вашей Высококняжеской Милости с покорнейшей просьбой не только о выплате за прошедший месяц, но и из особой Высочайшей Милости издать всемилостивейшее приказание, чтобы и то, что было удержано, мне было выдано. Чем больше эта милость, тем больше я буду стараться стать достойным ее и молить Бога о благополучии Вашей Высоко княжеской Милости. Настоящим смиреннейше вверяю себя вместе с моими детьми этим, а также всем другим Высококняжеским Милостям.

Вашей Высококоняжеской Милости, моего милостивейшего правителя и повелителя

всеподданнейше покорнейший

Леопольд Моцарт Вице-капельмейстер[54].

Это письмо написано до 8 марта 1769 года. За год до этого Моцарты ездили в Вену, чтобы юный Вольфганг демонстрировал свое искусство виртуоза; в результате в апреле 1768 года выплату жалованья его отцу приостановили. Он понимал, что это было совершенно оправданно и, кроме того, облегчало исполнение его следующего плана — поездки в Италию. Однако, поскольку в Вене у него, очевидно, возникли финансовые затруднения, в конце концов он все же попросил выдать ему остаток причитавшегося жалованья. Это прошение было удовлетворено лишь в минимальном объеме.

Итак, Леопольд Моцарт оказался в стесненных обстоятельствах. Концертная поездка в Италию с сыном возможна только в том случае, если их доходы будут превышать расходы. А получится ли это — предсказать невозможно. С другой стороны, он чувствует, что откладывать поездку больше нельзя:

…или, может быть, мне следовало бы сидеть в Зальцбурге], вздыхая в пустой надежде на лучшую долю, дать Вольфгангу вырасти, [дать] водить меня и моих детей за нос, пока я не достигну таких лет, которые уже не позволят мне путешествовать, пока Вольфг[анг] не достигнет таких лет и такого роста, что его достижения перестанут быть удивительны?[55]

Таким образом, Леопольд прекрасно понимал, что по мере взросления сына его виртуозная игра перестанет привлекать к себе всеобщее внимание и восхищение при европейских дворах. Если он хотел навсегда убежать от ненавистной ему тесноты и духоты маленького зальцбургского двора, у него имелся только один шанс: он должен был добиться для юноши должности при другом, большом и более богатом дворе. Такова была цель тура по Италии, такова же была и цель последующих поездок.

В письмах упоминания об этом плане встречаются на каждом шагу. Даже годы спустя мать, сопровождавшая сына в его первом путешествии без отца, пишет о Мангейме:

Я только желала бы, чтобы Вольфганг в Париже поскорее добился успеха, чтобы ты и Наннерль могли вскоре последовать за нами[56].

Вопрос всегда заключается в том, как, не входя в долги, финансировать поиск места для взрослеющего вундеркинда, от успеха которого зависит счастье семьи, освобождение отца от ситуации в Зальцбурге и, не в последнюю очередь, будущее самого Моцарта. Имея это в виду, 15 октября 1777 года отец, оставшийся в Зальцбурге, внушал сыну:

[…] там у вас