Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне тоже нравились такие люди. Тут мои и Андриановы взгляды смыкались.
Старуха снова прикрикнула:
— Шпите, полуношники, шпите, окаянные.
Мы, наконец, легли. Я уснул сразу. Проснулся рано от того, что на лавке гомонили ребятишки.
— Сенька, у меня кран скрипит, а не работает.
— Ах ты, брат ты мой! Погоди, я сейчас летучку вызову, — Сенька тарахтел, словно крутил ручку телефона, и кричал: — Але, але! Высылайте летучку. Скорейча! — и обычным голосом брату: — Будет, она у нас ско-орая.
— Работает, работает! — вдруг обрадовался младший: послышался трескоток игрушечной лебедки.
Истина осталась старой и в наши обновленные времена: дети играют в то, что составляет смысл жизни их родителей.
* * *Днем я уезжал из гостеприимного села. К самой его окраине подступила необъятная, снежная и гладкая, равнина: скованное льдом томилось озеро Аргази. Немного ему еще осталось томиться; скоро южные ветры принесут тепло, и рухнут ледовые оковы. Встряхнется озеро, заиграет волнами, загудит, запоет шалым ветром. Кругом раздолье, синие гористые дали, а в сердце — неуемная радость.
КОРРЕКТОР
Нина Николаевна уже в летах, круглолицая. Держится бодро, усиленно молодится, пользуясь чудесами косметики. Одевается просто и скромно. Носит очки в золотистой оправе. Характера тихого, незлобивого, немного застенчивого. Застенчивость молодит ее больше, чем косметика. Тогда на щеках вспыхивает румянец, мочки ушей нежно розовеют.
Говорят, женщинам свойственно противоречие. Если это так, то эта черта ярче всего отразилась в характере Нины Николаевны.
Работает она корректором, любит свою старую, как мир, профессию. Но никто никогда не слышал, чтобы Нина Николаевна сказала:
— Двадцать лет держу корректуру, и другой работы мне не надо.
Обычно она говорит:
— Разнесчастная у меня работа. Хуже ее и на свете нет. Ошиблась в молодости, а теперь не поправишь — поздно.
Нина Николаевна побаивается начальства, робеет перед ним и никогда не противоречит. Но всякий раз, побывав в кабинете «шефа», рассказывает своей подчитчице:
— Я ему так и заявила: у вас нет другого виновного, кроме стрелочника. А корректор — это стрелочник, все грехи на него сваливаете. Редактор ошибся, а корректор виноват. Как хотите, Василий Сергеевич, но терпеть я больше не намерена. Вплоть до увольнения. А что в самом деле?
Конечно же, всего этого она Василию Сергеевичу не сказала, но думала сказать. Когда ее вызывали, она менялась в лице, глаза начинали лихорадочно поблескивать. Если начальство вызывает, значит опять что-то стряслось: по другим причинам корректора не вызовут.
Нина Николаевна торопливо, немного суетясь, прибирала на столе разные справочники, гранки, листы бумаги и спешила на вызов. Порог кабинета переступала тихо, с робкой улыбкой, правой рукой поправляла очки. Замечания начальника выслушивала молча, соглашаясь с ним без особых возражений. В корректорскую возвращалась пунцовая, будто помолодевшая на добрый десяток лет. Ее подчитчица, девушка лет двадцати, худощавая, какая-то вся миниатюрная, с чистой и почти прозрачной кожей лица и с голубыми наивными глазами, вопросительно глядела на Нину Николаевну и ждала сообщений. А та садилась на свое место, из стола извлекала маленькую лакированную сумочку черного цвета, где хранилась у нее пудра и помада, и принималась тщательно подкрашивать губы. Помаду держала двумя пухлыми пальцами, а мизинец с большим, похожим на совочек, ногтем отставляла в сторону. Всегда так делала — прихорашивалась не тогда, когда торопилась на вызов начальства, а после возвращения: наверно, вызов всегда заставал ее врасплох, и она забывала подкрасить губы. Закончив это несложное дело, Нина Николаевна сдвигала справочники в одну сторону, гранки в другую, таким образом восстанавливая на столе рабочий беспорядок, снимала очки и близоруко щурилась. А подчитчица терпеливо ждала.
— Поговорили, — наконец сообщала Нина Николаевна. — Хорошо поговорили. Обошлось без нотаций. Что у нас там на очереди?
Она принимала озабоченный вид, надевала очки снова, и трудовой день продолжался своим чередом.
Начальник учреждения (а учреждение это вело бурную издательскую деятельность и подчинялось совнархозу) Василий Сергеевич был еще сравнительно молодым человеком, лет эдак тридцати пяти и вполне современным. В свое время окончил политехнический институт и глубоко верил в то, что самой главной фигурой в обществе, особенно коммунистическом, обязательно должен стать инженер. Вторая половина двадцатого века — это время великих открытий, сказочного расцвета техники, время прыжков на другие планеты. Кому же быть основой основ общества? Василий Сергеевич жадно следил за всеми новинками, английские технические журналы читал сам. Друзьям признавался:
— Искусство математика, гений изобретателя — вот на чем я помешался.
Но это не мешало ему быть добрым и покладистым. Он легко прощал людям слабости и никогда не придирался по пустякам. На работу корректора он смотрел так же, как пилот сверхзвукового самолета на старенький добродушный «кукурузник», которого не зря прозвали небесным тихоходом. Но у Василия Сергеевича всегда хватало такта не обидеть Нину Николаевну высокомерием или пренебрежением к ее профессии. И тем, что иногда вызывал ее и делал выговор за ошибки, он как бы уравнивал ее в правах с другими работниками, и это Нина Николаевна, которая неплохо умела понимать людей, расценивала правильно. Хотя, оставаясь верной своему характеру, считала начальника сухарем, которому техника заслонила даже солнышко, и придирой.
Обычно, вызвав к себе в кабинет корректора, Василий Сергеевич предлагал ей мягкое кресло, а сам, заложив руки за спину, мерил кабинет неторопкими задумчивыми шагами. Спрашивал спокойно:
— Как же это, Нина Николаевна, а? Опять в плакате о вибродуговой наплавке ошибка.
У Нины Николаевны пересыхало горло. Немного срывающимся голосом она объясняла, по чьей вине, на ее взгляд, произошла досадная ошибка. Василий Сергеевич выслушивал ее внимательно, не перебивая, все так же меряя кабинет шагами. Ботинки у него тоненько поскрипывали, что смущало и раздражало Нину Николаевну.
— Печально. Плакат придется переделывать.
— Я, Василий Сергеевич…
— Сколько вы у нас уже работаете?
— Четвертый год.
— Вот видите! А в технике до сих пор плаваете. Учиться надо. Без техники нынче не проживешь, даже корректор не может без нее обойтись. — И Василий Сергеевич, сев на своего любимого конька, экспромтом прочитывал Нине Николаевне лекцию о значении техники в наше время. А она, уставив на начальника внимательные, синеватые глаза, спрятанные за прозрачной броней очков, думала о том, что на рабочем столе ждет ее верстка очередного номера технико-экономического бюллетеня, и верстку прочесть надо сегодня же, иначе из типографии будут звонить и ругаться за задержку.
Четвертый год они работали вместе, и всякий раз разговор об ошибках кончался мирно, пространной нотацией начальника. Она привыкла, он не замечал этой привычки. И все же как бы ни сильна была эта привычка, Нина Николаевна близко к сердцу принимала каждый такой вызов и была бы рада, если бы они прекратились по этому поводу.
Но вот к концу четвертого года Василия Сергеевича перевели в другое учреждение. Нина Николаевна сказала своей подчитчице:
— Начальство меняется — свежего ветра больше, дышать легче. — А когда Василий Сергеевич зашел в корректорскую попрощаться, Нина Николаевна разволновалась. Он пожал ее сухую горячую руку, пожелал всяческих благ в жизни и попросил не поминать лихом. Она улыбалась ему сквозь слезы и не могла от волнения вымолвить ни слова. Потом, когда все улеглось, она досадовала на свою слабость и впервые подумала о том, что стареет. Четверть века просидела за корректорским столом, не разгибая спины. За окнами мчалась трудная бурливая жизнь: прогрохотала война, ее сменил мелодичный звон колокольчиков башенных кранов, они звенят и по сей день, потом взмыли в голубую высь космические корабли, и уже человек побывал в неведомом космосе, а жизнь Нины Николаевны не менялась: гранки, верстка, корректорские знаки, грамматические ошибки. Чему тут было меняться?
Сменялись начальники, появлялись новые друзья, старые исчезали с горизонта, а Нине Николаевне все казалось, что остается такой же, какой была раньше. Теперь вдруг остро поняла, что неумолимая жизнь никого не забудет, никого не обойдет стороной…
Мало что изменилось с уходом Василия Сергеевича. Нового начальника еще не прислали. Обязанности его исполнял главный инженер, седой, крепкий пятидесятилетний мужчина с тонкими бескровными губами. Нина Николаевна видела его мало и совсем не знала, что он за человек. В учреждении появился недавно, всего полгода назад. Ее работа никакими углами не соприкасалась со сферой власти главного инженера. Теперь же он стал начальником и Нины Николаевны, волей-неволей приходилось к нему присматриваться. Иногда человек, кажущийся издалека неплохим, обычным, при более близком общении оказывается совсем-совсем другим. Первое, что установила Нина Николаевна: главный инженер — страшный педант. На работу приходил всегда в одно и то же время: без десяти девять. Хоть часы сверяй, с точностью до секунды. Каждый день в один и тот же час в четыре дня обходил комнаты и кабинеты и присматривался, кто чем занят.
- Кыштымские были - Михаил Аношкин - Советская классическая проза
- Семья Ладейщиковых - Михаил Аношкин - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Среди лесов - Владимир Тендряков - Советская классическая проза
- Три года - Владимир Андреевич Мастеренко - Советская классическая проза
- Хороший урок - Владимир Билль-Белоцерковский - Советская классическая проза
- Четверо наедине с горами - Михаил Андреевич Чванов - Советская классическая проза
- Мера времени - Лидия Арабей - Советская классическая проза
- Чрезвычайное - Владимир Тендряков - Советская классическая проза
- Наследник - Владимир Малыхин - Советская классическая проза