Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

Андрей помотал головой:

– Спасибо, мы ненадолго. Хотелось бы сразу побеседовать с одним из ваших заключенных.

– Как величать? – улыбнулся полковник.

– Станислав Сидюхин.

– Статья? – бодро спросил Анищенко.

– Сто пятая.

– Подождите-ка. – Лицо полковника омрачилось. – Станислав… «Огненный Славик», что ли?

– Что ли, – кивнул Андрей.

На лице лагерного начальства отразилось искреннее огорчение.

– Что-нибудь не так? – нахмурился Андрей.

– Вот же растяпы! Неужели в документах не исправили?

– Не исправили что?

– Заставили приехать человека аж из Москвы! – Полковник сокрушенно покачал головой.

– Что случилось? – заледенел лицом Андрей.

– Да нет Славика-то! Уже год как.

– Перевели в другую колонию?

Анищенко покаянно развел пухлыми руками:

– Нет, в смысле – погиб он.

Андрей опустился на стул:

– Как погиб?

– При пожаре… Жуткая история! Ее даже наши местные газеты освещали – мол, пироман-поджигатель сам погиб в огне! Ну, да вы нашей местной прессы не читаете!

Андрей ошарашенно помотал головой – нет, мол, не читаю. А Анищенко смущенно кашлянул.

– Тут у нас такая неразбериха случилась – погиб-то не только Славик! Ведь он за собой весь барак утащил! Двери были заперты изнутри, а пожарная часть наша – на промзоне которая – вышла из строя: ни запаса воды, ни пожарных рукавов, ни один огнетушитель не сработал.

Андрей тупо смотрел в расстроенное лицо полковника. Зря. Он прилетел через всю страну зря. Потому что какой-то придурок поленился сделать правки в списках. Андрей крякнул, встал.

– Может быть, у него были какие приятели на зоне? Я бы хотел с ними поговорить.

– Сейчас позвоню, – с виноватой готовностью потянулся к телефону полковник. – Но если и были в его отряде, то сгорели ж все живьем. Если б вы слышали, как они орали… И запах этот… – Анищенко сглотнул, лицо из розового стало серым – в тон остальному местному колору. – Месяц не мог выветриться – над лагерем, как облако, стоял. Ничего ему не делалось…

* * *

Получасом позже Андрей сидел в комнате для свиданий наедине с Синеньким – мелкой зэковской сошкой, парнем с сизым носом, внушительной дулей свисающим до верхней губы. От дули, философски прикинул Андрей, очевидно, и пошло прозвище. Синенький вызвался поговорить со столичным следаком, поскольку, по его словам, именно он на «промке» приятельствовал со Славиком. «Очевидно, – подумал Андрей, – начальник лагеря, чувствуя свою вину за общее разгильдяйство, пообещал Синенького поощрить в обмен на сотрудничество».

– Прикурить не дашь, начальник? – отлаженной фразой начал Синенький вместо «здрасте» и, ловким жестом заложив предложенную сигарету за ухо, вновь вопросительно поглядел на Андрея.

Тот усмехнулся, молча вынул пачку, положил на стол:

– Угощайся.

– Вот это спасибочки! – Синенький оживился, прикурил, держа сигарету цивильно – между указательным и средним пальцем. Выглядело это крайне светски, учитывая траурную кайму вокруг плоских, наполовину изъеденных грибком ногтей и сами весьма заскорузлые пальцы. – Так что вы про Славика знать-то хотите?

– Все, что вспомнишь, – кивнул Андрей.

– А я много помню, – усмехнулся Синенький. – Мы по первой в ШИЗО столкнулись – штрафной изолятор по-нашему. Я – за драчку попал, а он – уж не знаю. Он вообще тихий был, Славик. Только к нему все равно никто не лез.

– Почему? – сощурился Андрей.

– А страшноватый он. Вот даже и не знаю, как описать. – Синенький глубоко затянулся. – Вроде не быковал и на зоне в первый раз, а сразу видно. Такой – как заиндевевший. Говорит тихим голосом, но ты сразу тон сбавляешь, чтобы прислушаться. На корнечистку никогда не ходил.

– Что за корнечистка? – Андрей сам затянулся, откинулся на колченогом стуле.

– А это, начальник, когда шнырь ходит и добровольцев зовет на кухню – картошку, моркву и прочую ботву чистить.

– И?

– Всегда находятся добровольцы-то. Приходишь, значит, на кухню, начинаешь чистить, но сожрать ни полморковки не дадут: «вязаные», ну, активисты из зэков, за всеми наблюдают, сунешь что в рот – киянками измордуют. Но очистки-то можно, – улыбнулся он Андрею. – Вот мы и лопаем их прямо с грязью, не отрываясь, так сказать, от процесса…

– И что потом?

– А потом, начальник, уже ночью, нам за это дело каши дают – перловки «девятку». – И, увидев непонимание на лице столичного следака, Синенький добавил: – Девятилитровую кастрюлю, ну, ведро считай, на двоих. Каша, начальник, ты такой жрать, небось, не будешь – как клейстер. Без хлеба. Ну а мы с голодухи-то до донышка скребем, а потом в барак возвращаемся, и тут… – Синенький внезапно замолчал.

– Да?

– И тут пучить нас начинает, что! Понос, все дела. Но отказаться от этого все равно никто не может – как можно от жратвы отказываться-то!

– А Славик тут при чем?

– А при том, начальник, что Славик – единственный на корнечистку никогда не вызывался. Как бы голодно ни было.

– Гордый? – усмехнулся Андрей.

– А леший его знает, – повел острыми плечами Синенький. – Странный. Ну и с крысой эта история…

– Какая история?

– А! – махнул рукой Синенький, пепел упал на казенные штаны, и он его стряхнул ребром ладони. – Крыска у нас тут жила в четвертой камере, мы ее Лариской звали. Их тут везде полно, и в бараках тоже. Все привыкли. Но Лариска эта почти ручная была. Когда зимой дубак совсем, она под одеяла к зэкам погреться забиралась. – Синенький ласково улыбнулся. – И на всю зону славилась вот еще чем: с ней надо было обязательно пайкой делиться. Не поделишься – утаскивает из заначек сигареты с чаем. Так это, все про то знали и всегда оставляли дуре хлебца там или кашки, – и, увидев нетерпение на лице Андрея, быстро продолжил: – А Славик – он чифирем не баловался, да и не курил, но Лариска-то не в курсе. И однажды в феврале, он тогда только у нас объявился, она к нему забралась – ну, Славик от неожиданности в крик. Все ржут: мол, Лариска хахаля себе нового нашла! А Славик, значит, как понял, в чем дело, замолчал. Никому ни слова. Лег обратно спать. А на следующий день поджег.

– Что поджег? – не сразу понял Андрей.

– Так Лариску! Уж не знаю, как он ее поймал – ее днем-то не видно было, и как поджечь смог, но все поняли: его рук дело. Она ж, что тебе маленький факел на лапках, носится кругами по бараку и орет, бедолага, так, что сердце разрывается. Уж на что у нас здесь святых нет, но тут все рванули, кто шапку, кто ватник сверху бросает, чтобы, значит, пламя сбить! А она, дура, под койки и плачет, кричит, как ребенок. Наконец один поймал ее в тельник, потушил, значит, только поздно уже. Сдохла крыска-то. Мы стоим все вокруг – тельце-то у нее маленькое, а когда сгорело, так совсем ничего. Страшное: черное и красное. Глаза вытекли, кость… – Синенький горько махнул рукой и опять уронил пепел на штаны. Втянул громко носом воздух.

Андрей вспомнил рассказы о зэковской сентиментальности, кивнул, дал уважительную паузу.

– А Славик что?

– Славик-то? Стоял себе где стоял. С лицом таким, непроницаемым, значит. А в глазах – презрение к нам, с нашими шапками да ватниками. А потом молча повернулся и пошел на построение. И все как замерли – ни слова не сказали. А потом выкинули Лариску в парашу – и вся история. Только с тех пор к Славику никто не приближался, будто прокаженный он, что ли.

– А ты что же? – усмехнулся Андрей.

– Да не брезгливый, видать, – пожал плечами Синенький. – Любопытный с детства. А Славик занятный был. Что в голове, не понять.

– Писал ему кто-нибудь? Жена, дочери?

– Это нет. Жена развелась с ним, он сказал. А дочери маленькие еще были, чтобы что-то понять и письма папке на зону писать.

– Может быть, друзья с воли?

– Не-а. Одно время ему писали, в самом начале: Славик у них типа гуру был. Но не похоже было, чтобы он отвечал кому. Кроме одной девки.

– Какой девки? – вскинулся Андрей.

– А… У начальства спросите графики посещений – они вроде как пожениться решили. Просили официального свидания перед свадьбой. Но до свадьбы дело не дошло. Она здешняя, из Ебурга. Тоже двинутая, похоже. Но из приличных, сразу видно. И имя такое, библейское… Вот же, из головы вылетело!.. Первая женщина, типа.

– Ева? – бросил Андрей, собирая записи в портфель.

Маша

На следующее утро Маша отзвонилась и отчиталась перед заказчиком. Ревенков в кажущемся совсем далеким Питере был неожиданно мягок.

– Вы, Мария, прям молодец! – сказал он, перекрывая музыку какого-то, похоже, едального заведения. – Бодро так! По ходу, движетесь вперед. Скоро антиквар тамошний вернется, сможете с ним побазарить, покопаться, типа, в современной истории. Но ваша заварушка с изразцами еще любопытнее будет, ага.