Ржаной хлеб с медом - Эрик Ханберг

— Может быть. Через полгода, когда поженимся.

Внезапно родившаяся мысль о доме, который не будет напоминать о прошлом, воодушевила Аншлава. Теперь он мог уйти, мог оторваться от Тины. Он готов был запеть. Правда, нельзя было петь в голос. Но песня пелась внутри. Он подошел с ней к колодцу, поднял воротом ведро и долго с наслаждением пил прохладную воду. Потом закрыл крышку колодца и пошел домой. Через лето, через Земляничную гору, через лес. Глубоко убежденный, что ничего не может случиться. Шел под щитом своей любви, и она заслоняла его, как заросли орешника — деревенский дом.

По вечерам Аншлав мечтал о новом доме и увлек своими мечтами и Тину.

— Пойдем посадим дерево во дворе нашего будущего дома.

— Разве не поздно уже сажать?

— Я приглядел дубок.

— Дубы прихотливые деревья.

— Наш не заметит перемены.

— Как это?

— Мы своего перенесем ночью, когда люди, жуки, деревья спят.

— Корни не обманешь.

— Не почувствуют. Заберем вместе с корнями и землю, к которой корни привыкли.

— Как мы унесем такую тяжесть?

— Увезем на телеге.

И впрямь в следующую ночь Тина с Аншлавом впрягли в телегу Наманисова Гнедого и поехали к реке сажать свой дубок.

Аншлав шептал:

— Сейчас нельзя громко разговаривать, а то дитя дуба проснется.

Молча, ласковыми руками вдова и фронтовик посадили деревце. Гнедой, сознавая значительность минуты, не тянулся зубами за пучками травы, а стоял смирно.

Свежую землю Аншлав накрыл дерном, чтобы не бросалась в глаза. Люди действительно не заметили, что на берегу реки появилось новое дерево. Только местный мудрец Билзаунес Гудрайс — человек неопределенного возраста, независимо бродивший по округе при всех властях и зарабатывавший на пропитание случайными услугами, удивился:

— Каждый куст, каждое дерево знаю, а этого дуба не припоминаю. Ишь, что война делает с людьми — глаза дымом заволокла, уши к выстрелам приучила, — не услышали, как водопад заглох, не заметили, как дуб вырос. Да, изуродовала война души, покалечила.

Бомба, разорившая в истоках реки родник, разбросала водяные жилы по обе стороны водораздела. С тех пор Билзауните, что некогда бежала по перекатам, тонкой струйкой вяло пробиралась по старому руслу.

Билзаунскому мудрецу было чему удивляться. Аншлав звал Тину проведать прижившийся дубок. Она шла. Но однажды вечером у деревца, которое глядело на них, как проснувшийся ребенок после хорошего сна, начала всхлипывать. Плакала долго и безутешно. Будто одна должна была выплакаться за всех несчастных на свете.

После этого раза Аншлав больше не уговаривал ее приходить к дубку. Они встречались в доме Наманисов после вечерней дойки, когда мать Тины и чета Билертов уже спали.

Тридцать четыре вечера Аншлав забывался, пьянел.

Тридцать четыре вечера долго с наслаждением пил воду у колодца.

Утром тридцать пятого дня началось наступление на бандитское логово в лесу. В бою участвовал и парторг. От тех, кого взяли живьем, удалось выяснить, что руководил бандой Конрад Наманис, который жил у себя дома и оттуда отдавал распоряжения. В сарае под сеновалом прятались еще трое самых близких его подручников. Бандиты чувствовали себя в безопасности. Кому в голову придет искать их там, где каждый день бывает волостной парторг?

По вечерам Конрад прятался в колодце, где была устроена нора.

Наманиса и тех троих взяли живьем.

Конрада спросили:

— Почему вы не убили Аншлава?

— Ну, только не потому, что он спас меня от Сибири. Аншлав нам нужен был живой — он неплохо нас охранял.

— Как вы могли терпеть, что к вашей жене приходит другой?

— А за час до его прихода я спал с ней.

Тине тоже задавали много разных вопросов. Она на все отвечала одинаково:

— Иначе бы он застрелил меня.

Аншлава за связь с женой бандитского вожака исключили из партии.

Бывший фронтовик стал пахать, женился, выучился на тракториста. Потом его снова приняли в партию.

* * *

В письме, адресованном секретарю парторганизации восьмидесятых годов, Аншлав писал:

«Наверное, на собрании спросят, почему Аншлав сам не спилил дуб? Я не могу вам ответить. Но и промолчать не имею права. Разве может зеленеть дерево, которое растет как памятник продажной любви? Мне не нужно памятника на могиле, но мне нужна память без лицемерия и вранья. Рассчитывать на нее я могу, только если сам не оставлю за собой ложь. Не знаю, получал ли кто партийное взыскание после смерти. Награды, знаю, получали. Но если заслужил, наказывайте. Только дуб тот спилите. Тогда действительно земля станет пухом».

На должности секретаря парторганизации я седьмой год. Всякие каверзные случаи приходилось улаживать. Но завещание покойного ни на что не похоже, прямо не знаю, что делать.

СКАТЕРТЬ СО СКЛАДКАМИ

Вот какой разговор подслушал я во время перерыва на одном совещании руководителей сельского хозяйства.

— Раз собрались мужчины, надо закурить.

— Тут не только мужчины, есть и женщины.

— Интересно, кстати, сколько у нас женщин председательниц?

— С дюжину наберется.

— С иной не успеешь на брудершафт выпить, глядишь, уже сменили.

— Не женское дело — председательствовать.

— Не скажи, вон наша подруга…

— Она не в счет. Любого за пояс заткнет да еще элегантным узлом завяжет. Хозяйство у нее не лихорадит, все двери открывает с улыбкой.

— Под самую распрекрасную можно подкопаться. Вспомни, как Сандру сняли.

— Да, поневоле вошла в классику.

— Чтобы так осрамить хорошего, трудолюбивого человека…

* * *

Сандра Гирне руководила колхозом одиннадцатый год. Хозяйство не блистало. Но в отчетных таблицах упрямо поднималось вверх. Некоторое время занимало место чуть выше середины, до первых рядов остался еще вершок.

Председательница в круговерти дел и обязанностей умела находить главное. То, что должна делать сама. Все остальное умело распределяла между заместителями и специалистами, себе оставляла стратегические вопросы. В последнее время она то и дело повторяла:

— Если хотим стабильности, нужно дружить с наукой. Иначе на гору нам не подняться.

В глаза никто ей не возражал, но за спиной высказывались вполне определенно:

— На горе воздух разреженный. Дышать трудно, держалась бы лучше подножья горы.

Любителей «тише едешь — дальше будешь» председательница время от времени встряхивала. Бывало, заденет словцом — будто наждаком проведет.

Кто-кто, а муж председательницы знал об этом лучше всех.

— В гневе она у меня крутая, но еще неизвестно, каким бы ты был, посади тебя в председательское кресло.

Как тракторист, он должен был держаться вместе с механизаторами, чтобы не выглядеть белой вороной. Но как муж, он дорожил честью семьи. Витольд был не из тех, кто не стесняясь высказывается про своих супруг. Когда действия председательницы казались непонятными, а распоряжения неправильными, тракторист ворчал вместе со всеми и не притворялся. На самом деле был недоволен.

Дружить с наукой в колхозе не рвались, считали, что председательница сгущает краски.

— Работали бы все по совести, не понадобились бы ни кандидаты наук, ни доктора.

— Пятьдесят центнеров с гектара берут работой и навозом.

— Коровы, с которых надаиваешь только три тысячи, не коровы, а недоразумение.

Люди были правы. Но права была и председательница.

— Если не разработаем целевых программ, настанет день, когда мы начнем топтаться на месте.

Поэтому Сандра Гирне заключила договор с учеными. Колхоз хотел получить в среднем от каждой коровы пять тысяч килограммов. Наука должна была выяснить, какие нужно создать условия, чтобы задуманное стало реальностью.

Сотрудники научно-исследовательского института работали вместе со специалистами колхоза. Собирали данные, сравнивали, выдвигали предложения. Закончив дела, уехали в институт, чтобы вернуться, когда будут разработаны рекомендации.

В один из вечеров затишья между сенокосом и жатвой правление решило собрать в колхозном клубе заинтересованных людей, чтобы выбрать окончательный вариант будущей сельскохозяйственной политики. Уже можно было догадаться, что предложения ученых предусматривают коренные изменения в структуре посевов. Некоторые советы были настолько дерзки, что засомневались даже в районе. Поэтому в колхоз приехали и районное начальство, и представители министерства.

Зал постепенно наполнялся. Большой стол президиума, как обычно, был покрыт зеленой скатертью. В одном конце стола стояла высокая хрустальная ваза с золотым фирменным знаком. Видно, в спешке забыли отклеить. Но увидеть ее могли только сидящие за столом. Публика такой мелочи не замечала, просто радовалась красным гвоздикам, что так нарядно смотрелись на зеленой скатерти.