Роковая любовь немецкой принцессы - Елена Арсеньева

Да, она притворялась изумительно!

Екатерина умилялась своей невестке. Положила ей пятьдесят тысяч рублей в год «на булавки» и совершенно искренне расхваливала ее в письмах к ландграфине Гессен-Дармштадтской:

«Ваша дочь здорова; она по-прежнему кротка и любезна, какой вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее; я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций; ее рекомендация в моем сердце; я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Да и нужно бы искать повода к неудовольствиям и быть хуже какой-нибудь кумушки-сплетницы, чтобы не оставаться довольной великой княгинею, как я ею довольна. Одним словом, наше хозяйство идет очень мило. Дети наши, кажется, очень рады переезду со мною на дачу в Царское Село. Молодежь заставляет меня по вечерам играть и резвиться…»

В это же время английский посланник Ганнинг доносил своему двору:

«Недавно императрица высказала, что обязана великой княгине за то, что ей возвращен ее сын, и что она поставит задачей своей жизни доказать свою признательность за такую услугу; действительно, она никогда не упускает случая приласкать эту принцессу, которая, обладая даже меньшим умом, чем великий князь, несмотря на то приобрела над ним сильное влияние и, кажется, до сих пор весьма успешно приводит в исполнение наставления, несомненно, данные ей ее матерью, ландграфиней. Общество ее, по-видимому, составляет единственное отдохновение великого князя; он не видит никого, кроме молодого графа Разумовского».

Павел не видел никого, кроме молодого графа Разумовского. Его жена не видела никого, кроме молодого графа Разумовского… Екатерина от души забавлялась этим трогательным единодушием.

А ведь всегдашняя проницательность ей изменила…

Извиняло императрицу только то, что ей просто не хотелось знать и слышать ничего дурного: других забот хватало. Ровно год длилось мучение Екатерины с этим поганым Емелькой Пугачевым, называвшим себя царем Петром III Федоровичем, пока 16 сентября 1774 года он не был взят в плен.

Кроме того, в это время ей было не до сердечных дел великого князя, потому что она сама несколько подзапуталась в своих сердечных делах. Сашенька Васильчиков надоел до смерти. Слов нет, в постели он был хорош, так ведь о чем-то еще и разговаривать надо с близким человеком! Этот же, отдыхая после объятий, знай блекотал пошловатое:

– Хорошо-то как, матушка! Счастье-то какое, матушка! Ой, спасибо, матушка!

Словно не с любовницей говорил, а и впрямь с матерью! И даже не чуял, как ей от сих слов и смешно, и тошно… А коли мужчина не чует настроения женщины, то от мужчины сего толку чуть! И не надобен такой мужчина никому, тем паче императрице!

Конечно, как всегда, пред императрицей простирался самый широкий выбор красавцев всех чинов и званий – благо обтягивающие штаны дозволяли сразу углядеть то, что в мужчине весьма привлекает женщину опытную. А все же таким способом, словно жеребцов на случку, выбирала она лишь однонощных любовников, а не мужчину, к которому можно щекой прильнуть в миг усталости и отдохновения, перед которым не надо из себя какую-то Клеопатру строить, а можно побыть и испуганной, и слабой, и некрасивой… но все же оставаться любимой, желанной и милой Катенькой.

И вот тут-то и появился в поле ее зрения человек, которого она уже видела прежде, – Григорий Потемкин. Тогда, десять лет назад, когда Екатерина с братьями Орловыми власть в России брала, это был умный, вечно смущавшийся увалень. Теперь он стал печальным одноглазым великаном, сочетавшим в себе невероятную мужскую притягательность – и застенчивость; честолюбие – и скромность; гордыню – и уничижение; силу духа – и подверженность всем человеческим слабостям; редкостную образованность – и растерянное косноязычие.

Никого, подобного Потемкину, она в жизни не встречала. Пред ним померк даже Григорий Орлов, что ж говорить о Салтыкове и Потоцком, тем паче – о ночном мотыльке Васильчикове и иже с ним?

Потом, несколько лет спустя, она прочтет перлюстрированные донесения австрийца Шарля де Линя своему императору Иосифу II – и диву дастся, сколь точно определил тот неопределимый характер Потемкина: «Это самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречал. С виду ленивый, он неутомимо трудится. Угрюм, непостоянен, то глубокий философ, искусный администратор, великий политик, то ребенок. Императрица осыпает его своими милостями, а он делится ими с другими; получая от нее земли, он или возвращает их ей, или уплачивает государственные расходы, не говоря ей об этом. Манеры его то отталкивают, то привлекают: он то гордый сатрап Востока, то любезнейший из придворных Людовика XIV. Под личиной грубости он скрывает очень нежное сердце. Он, как ребенок, всего желает и, как взрослый, умеет от всего отказаться…»[18]

Ну так вот – с Пугачевым было покончено, Потемкин стал незаменимым и верным сердечным другом, теперь можно было наконец-то перевести дух и взглянуть попристальней на дела семейные.

И Екатерина была немало ошарашена, обнаружив, сколь многое в них изменилось.

* * *

А между тем Глафира Алымова чувствовала себя так, словно ее вознесли на небеса – и вмиг сверзили с них, да причем не единожды. Тешила она себя мечтаниями о том, что граф Андрей, воротясь из заграницы, обратит на нее свой благосклонный взор и оценит ее любовь, – ан нет, не то что благосклонности, но и вообще взора не могла она от него дождаться. Словно и не было ее на свете! Ну, великий князь был всецело поглощен своей женой – это понятно. Да и не больно-то он был Алымушке нужен, правду сказать. Но Андре! С ним что приключилось?

Откуда взяла Глашенька, что Андре должен после ночи, которую она провела с Павлом, исполниться к ней любовью, знала только она. Разумовский ничего подобного не обещал, однако она чувствовала себя обманутой. Ей и в голову не могло прийти, что он, отдавая ее Павлу, просто хотел отделаться от ее преследований! Безоглядная любовь Бецкого развила в ней непомерное самомнение, к тому же воспоминания о пренебрежении матери слишком сильно ранили, чтобы она могла позволить себе снова почувствовать себя ненужной и забытой. Даже мысли об этом гнала Алымушка прочь! Понятия «он меня не любит» для нее не существовало. Она мыслила другими категориями – «он должен меня любить!». Должен – но почему-то не исполняет свой долг по отношению к ней…

Это наполняло ее обидой на графа Андрея. Она не знала, что делать, что предпринять. Нужно, непременно нужно было добиться фрейлинства у великой княгини – ведь Андре благодаря своей дружбе с цесаревичем проводил при молодых почти все свое время, был им и советчиком, и компаньоном в развлечениях, и вообще всем на свете: как мужу, так и жене.