Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит - Эшли С. Форд

одна?

Мама настаивала на том, что мы постоянно пытаемся помешать ей устроить свою личную жизнь. Мне было интересно, кем меня считает мама или что из сделанного мной заставило ее прийти к выводу, будто я хочу лишить ее радости. У меня ни разу не проскользнуло подобной мысли, даже когда она причиняла мне боль. Но я видела в ее глазах неподдельный страх и глубокую уверенность в том, что мой выбор продиктован злым умыслом по отношению к ней. Из-за таких ее подозрений я испытывала стыд; мне было стыдно за то, что я заставляла ее думать, будто желаю ей плохого. И этот стыд, по ее разумению, только подтверждал мою вину.

Когда мама сказала нам, что беременна, я поняла, что Аллен теперь никогда не уйдет. Какое-то время эта новость имела только такой смысл. Но живот мамы продолжал расти, и она продолжала приносить домой черно-белые сонограммы будущего ребенка. Даже тогда он уже казался мне симпатичным. Тем не менее я понимала, что этот ребенок изменит наш дом, но еще не знала, в хорошую или в плохую сторону. Меня ужасно привлекали младенцы с тех пор, как родился мой маленький кузен Тайлер. Он первым заинтересовал меня по-настоящему. Он родился за две недели до Четвертого июля, и все равно мне казалось, что это было самое лучшее событие за все лето. Помню, как я сидела рядом с ним и раскачивала его в автомобильном кресле под взрывы фейерверков. Он был прекрасен. Я надеялась, что ребенок моей матери будет таким же красивым. Но не слишком красивым — не настолько, чтобы его отец торчал в нашем доме больше обычного.

Где-то примерно в середине ее беременности я услышала шум возле своей комнаты, вышла в коридор и увидела бабушку, стоящую в дверях нашей единственной полноценной ванной комнаты. «Неужели мама упала?» — подумала я и подошла поближе, чтобы узнать подробности. Заглянув через плечо бабушки, я увидела, как мама сидит в наполненной водой ванне, словно фрикаделька в кипящем бульоне. Бабушка держала в одной руке беспроводной телефон и суетливо повторяла, склонившись над мамой: «Да как он смеет чего-то требовать от тебя! Почему он не уважает тебя как мать своего ребенка? Уж я-то надеру ему задницу!»

Я поспешила отойти, поняв, что не должна была слышать ничего подобного. Но и увиденного было достаточно. Лицо моей матери, истощенное, с мертвыми глазами, уставившимися на воду, пока бабушка выплескивала ей очередную порцию своих нравоучений. Никто не испытывал такую неприязнь к Аллену, как моя бабушка, и он постоянно становился предметом разногласий между ней и моей мамой. Я тихонько ушла к себе. Они всегда спорили, и если я оказывалась свидетельницей их споров, то всегда попадала в самую их гущу.

Последний раз, когда я помню маму беременной, она была на восьмом месяце. Она тогда расчесывала мне волосы. Я сидела на подушке между ее ног, прижавшись к ее животу, а она гладила меня по голове. Еще с нами сидели две моих тети, смеясь и болтая, но я, по своему обыкновению, не обращала на них внимания. Читать во время причесывания не получалось, потому что я не могла различать буквы без очков, и мне оставалось только фантазировать. К голосам я прислушивалась лишь в той мере, чтобы убедиться, что не я являюсь главной темой разговоров. Насколько я поняла, речь шла о ком-то, кто не присутствовал в комнате. О каком-то мужчине, который ударил свою подругу во время спора.

Я услышала, как моя мама сказала:

— Слова словами, но нужно быть в достаточной степени мужчиной, чтобы не поднимать руку на женщину.

Это высказывание пробудило во мне, одиннадцатилетней, некоторый интерес, и, прежде чем я успела подумать, у меня изо рта вылетело:

— Но ты сама бьешь нас.

Мама натянула мне волосы так, что у меня глаза едва не вылезли из орбит.

— Я не мужчина, — произнесла она. — Я женщина.

Ее сестры засмеялись, а я смутилась. И замкнулась, готовая погрузиться в пузырь и отключиться от окружающего мира. Но почему-то добавила:

— Так что, ты не в достаточной степени женщина, чтобы не бить нас?

Мать тут же дала мне затрещину. Меня предупреждали. Я сжалась и обхватила руками затылок. Я надеялась, что она скоро устанет кричать, визжать и колотить меня и все закончится. Но… она не останавливалась. На меня один за другим обрушивались удары, в которые она вкладывала всю свою ярость. В какой-то момент они все же прекратились, одна из тетушек схватила мать, а другая потянула меня к двери. Мама кричала с кухни:

— УБЕРИТЕ ЕЁ, УБЕРИТЕ ЕЁ ОТСЮДА! ВИДЕТЬ ЕЁ НЕ ЖЕЛАЮ!

Потом мы поехали домой к одной из теток, и ее муж повернулся ко мне и сказал:

— Нельзя так сердить мать. Она могла потерять ребенка.

Целую неделю я провела вне дома, уверенная в том, что мама больше не хочет меня видеть, и все окружавшие, бросавшие на меня меланхолические взгляды, только убеждали меня в этой мысли. Затем объявился Аллен; он был непривычно благодушен, почти с заговорщическим видом. Он сказал, что прекрасно знает: моя мама временами бывает «не подарок», и от его признания мне стало как-то легче на душе, возникло ощущение безопасности, как будто я могла доверять ему.

Он спросил, что за проблемы у нас с матерью. Я искренне ответила:

— Я думаю, что я ей не нравлюсь.

Он покачнулся назад с удивленным видом и просто произнес:

— Ого.

Ранним утром следующего дня он отвез меня к матери, но не остался с нами. Мне стало легче. Да, пусть он и проявил доброту ко мне в доме тети, но я все равно немного напрягалась в его присутствии, тем более что оно чаще обещало страдание, нежели покой. Мама поздоровалась со мной через дверь, а затем сказала, чтобы я села в ванной на стул, который она принесла с кухни, чтобы сделать мне прическу. Я сидела, сонная, на стуле, ощущая убаюкивающее прикосновение маминых ладоней к голове. Закрыв глаза, я перестала сопротивляться и позволяла вращать свою голову в любом направлении, пока она заплетала одну косичку за другой.

— Надеюсь, ты знаешь, что вчера в церкви я плакала, — сказала она. — Аллен передал мне твои слова. О том, будто я совсем не люблю тебя. Ты и вправду так считаешь?

Открыв глаза, я увидела свое отражение в зеркале.

Я не это говорила Аллену, но не удивилась, что он исказил мой ответ. Он пользовался любой возможностью унизить ее в ее собственных глазах, и мне