Рекламщик в ссылке для нечисти - Полина Бронзова

даёшь?

— Даю. Даже если забоюсь, всё равно не отступлюсь. Лишь бы только колдуна этого как-то прижать, чтобы он меня домой вернул.

— Ну гляди, — сказал Добряк, отстраняясь. — Ты, как козёл, упёртый — вот хоть ко мне всё лез да лез. Можа, и сладится у нас чего, коли не испужаешься. Ну, поразмыслю я, с чего начать, а ты иди пока, да вот чё ещё: бабки Ярогневы стерегись.

— Это ещё почему? — уточнил Василий.

— Не по нраву мне она. Как царского сына подменили, так вскоре и явилась, при нём осталась. И сюда потащилась, хотя няньки ему давно уж не надобны. От юбки его, почитай, не отпускает, оселилась на отшибе, да там его и держит, а сама в лес шастает, да такими тропками, что сам лесной хозяин след её теряет и не ведает, что она творит. Смекаешь?

— Вроде того, — кивнул Василий.

— И здеся, на холме, ты её не встренешь, — прошептал Добряк, косясь на окно, как будто всё-таки опасался увидеть там бабку. — Не приходит, а всё ж обо всём ведает. Стерегись, уразумел?

Василий пообещал. А потом, поднявшись, спросил ещё, нет ли у хозяина садовых ножниц, или чем они тут срезают траву.

Добряк долго выспрашивал, зачем это нужно и почему бы не выдрать руками. Услышав, что травы много, достал наконец с полки два серпа, обмотанных тряпицами, и опять принялся дотошно расспрашивать, умеет ли Василий ими орудовать.

— Конечно, — сказал Василий, абсолютно уверенный в том, что это несложно. Что тут орудовать? Вот лезвие, берёшь и режешь.

Тогда дядька Добряк принялся рассуждать, какой из серпов ему не жалко отдать такому чурбану, который небось и зубцы затупит, и нож погнёт. То выбирал один, то другой, присматривался, щуря глаза, проводил по кромке пальцем. Потом ещё спросил, где же эта трава, которой так много, что без серпа не обойтись.

Василий решил, что хозяин нарочно его доводит, потому что ещё немного, и он, действительно, всю траву голыми руками и вырвет, чтобы спустить пар. Но всё же сказал, куда собирается.

— К о-озеру? — ахнул Добряк и взялся заматывать серпы. — Не дам! Да ты мне их изломаешь.

— Ой, да и ладно, — рассердился Василий. — Хоть спи в обнимку со своими серпами, а я пошёл расчищать озеро. Может, через сто лет расчищу.

Всё же Добряк дал ему серп — видно, тот, который меньше всего жалко. Но так вздыхал и провожал таким жадным взглядом, как будто был уверен, что Василий нарочно затупит его сокровище.

Выйдя за дверь, Василий огляделся — ни Волка, ни козла. Пустовала и лавка напротив. Парней с копытами там сейчас не было.

— Кий-я! — воскликнул Василий, перехватывая деревянную рукоять, и взмахнул серпом, рубя невидимого врага. — Ха!

Он сделал выпад, разворот и столкнулся взглядом с Добряком, торчащим в окне. И поспешно ушёл, а вслед ему неслось что-то о бестолочи и лоботрясе, который и косить не умеет, и серпа в руках не удержит, и точно голову кому-нибудь снесёт.

День уже заметно перевалил за середину, но после прохладного дома мир казался душным, как остывающая печь. Воздух застыл, ни ветерка, и пахло травами, а ещё какой-то гнилью, побросанной в канавы вдоль дороги.

За воротами квохтал рыжий петух, подзывая кур. Что-то нашёл, хотел поделиться, но куры купались в земле и ленились идти. Тянули шеи, спрашивая глупыми голосами: что-о?

Одна курица, белая, всё же подошла. Петух тут же склевал свою находку и сделал вид, что никого не звал. Потом, увидев Василия, встряхнулся, захлопал крыльями и закричал.

Василий показал ему серп и, утвердившись таким образом, спустился с холма.

Стадо паслось совсем близко — может, коров гоняли к озеру. Они щипали траву, обмахиваясь хвостами, шевелили ушами. Помаргивая, косились на Василия. Тут же бродил и пастух, наигрывал на дудочке — рыжий парень, волосы подвязаны ремешком, белая рубаха. Всем хорош, если бы не копыта.

Василий с опаской посмотрел на коров и ускорил шаг. Слишком большие, слишком близко, отчётливо пахнут хлевом… Вроде бы на людей бросаются только быки, а здесь, кажется, нет быка, но вдруг попадётся драчливая корова? Они такие здоровенные, что никакой серп не спасёт.

Мудрика он нашёл на берегу. Тот обрывал траву у ивняка, нарвал уже целую кучу, а с виду ничего и не изменилось.

— Я, это, вот… Помогать пришёл, — неловко сказал Василий.

Но раньше, чем он придумал, как извиниться, из воды вылез старик с зелёными волосами и бородой.

— Помога-ать пришёл! — обрадовался он. — Ну-кось, подь сюды!

Следующие три часа Василий работал под его присмотром, сердито сжимая губы и то и дело утирая пот со лба. Поясницу ломило. Серп оказался тупым, и Василий натёр мозоли.

— Вона какой славный помощничек! — радовался старик, стоя в воде по пояс. — И вон там ишшо прихвати… Я ить не болотник, а запустили тут всё — чистое болото сделалося. Ну, подсоби, подсоби, добрый молодец. И тута, тута, бережком… Славно-то как! Допрежь и не видывал ничё из-за чепыжника энтого, а нонче-то — вона, лужок, коровёнки пасутся. Славно!

Василий думал, дед от него вовек не отцепится. Вроде и уйти было неловко, и работать он уже не мог. Перчаток ему не выдали, трава исколола руки, и проклятый берег выглядел на редкость убого, весь как ощипанный, хотя Василий пытался срезать траву на одном уровне. Лучше бы он вообще её не трогал.

Лозники прыгали в ивняке, смотрели под руку, и это раздражало, а самое обидное, Мудрик незаметно ушёл. Даже поговорить не вышло.

Когда солнце ушло за лес и потянуло прохладой, а над водой поднялся лёгкий, едва заметный туман и вдобавок ко всем несчастьям закусали комары, на берег пришла Марьяша.

— Вася! — всплеснула она руками. — Всё трудишься! Ещё когда, сказывали, на берег пошёл… Идём уж домой, вечереет.

Так что уйти получилось с достоинством.

Печально осматривая мозоли, Василий решил, что траву он тоже кому-нибудь делегирует и больше вообще не появится у озера. И ведь старался, а Марьяша так посмотрела на его работу, как будто он этот берег на тракторе перепахал. И от комаров этих всё чешется. Завтра он точно будет, как те шешки, причём как все трое одновременно.

— Что, Вася, поверил теперь, что всё взаправду, а не во сне? — с лукавой насмешкой спросила Марьяша, когда они поднимались по тропке к воротам.

— Неа, — упрямо сказал Василий. — Если есть справедливость на свете, я завтра проснусь у себя дома. А сейчас первым делом вымоюсь, и пусть только ваш банник сунется, я ему и остаток бороды