Будешь моей, детка (СИ) - Градцева Анастасия

Он поглаживает меня по спине и что-то ласково говорит низким, хриплым от сна голосом.

— Успокоилась, детка? Я пойду?

— Нет, — бормочу я, а потом, всхлипывая, прошу: — Останься тут со мной. Хотя бы немного.

— Детка…

— Пожалуйста!

— Знала бы ты, о чем просишь, — вздыхает он тяжело, но ложится на кровать рядом со мной. Не касается, не обнимает, просто лежит рядом.

Когда вокруг глубокая ночь, а ты еще не до конца вынырнул из тумана сновидений, все вокруг кажется таким призрачно-реальным, как будто Тимур тут не на самом деле, а всего лишь снится мне.

Именно поэтому я говорю ему то, что никогда не сказала бы днем:

— Мне моя мама сегодня звонила.

— И что?

— Она сказала, что я могу не возвращаться, у меня нет больше дома.

— Детка, успокойся, — Тимур все же находит мою ладонь и сжимает ее.  — Похуй на нее. Похуй на них всех. Ты же сейчас со мной.

— Это не навсегда, — тихо возражаю я, глядя в темный потолок. — И быстро кончится.

— Не навсегда, — соглашается Тимур через паузу. — И да, скорее всего это кончится довольно быстро. Максимум пара недель.

— Я не понимаю, что будет потом, — признаюсь я. — И мне страшно. Очень страшно, потому что я ничего не решаю в своей жизни. Все сейчас зависит не от меня.

— Все хорошо у тебя будет, детка. Обещаю, — Тимур осторожно гладит мои пальцы. — А пока ты живешь у меня, в моем доме, советую тебе расслабиться. Знаешь, иногда приятно ничего не решать.

— Наверное, — эхом отзываюсь я.

— Я о тебе позабочусь, даже потом, — шепчет Тимур. — Ты веришь мне?

— Да, верю.

Это странно, но я действительно доверяю Соболевскому. Он, может, и мудак, если посмотреть на его поступки со стороны, но зато в нем нет двойного дна, нет лицемерия, которого я уже достаточно нахлебалась в своей семье. Когда говорят одно, а делают совсем другое.

— Очень тебя хочу, — вдруг сквозь зубы говорит Тимур. — Не могу. Этот твой запах невозможный, у меня от него за секунду встает. Черт, ты бы знала, детка, как тяжело лежать и не трогать тебя.

— Ты трогаешь, — возражаю я тихо, ведь наши пальцы все еще сплетены.

— Нет, детка, — в его голосе звучат чувственные низкие нотки. — Я хочу другого. Рассказать?

Я издаю какой-то странный звук, который можно принять и за отказ, и за согласие, и Тимур истолковывает это так, как ему удобно.

— Хочу уткнуться лицом в твою охерительную грудь, — протяжно, низко говорит он. — Хочу вылизать нежную  ложбинку, а потом заласкать твои соски, чтобы они стали твердыми, припухшими и чувствительными. Хочу, чтобы ты стонала от моего языка. А потом вот этими пальцами, — он погладил подушечками мою ладонь, и я вздрогнула, словно от удара молнии,— я подготовлю тебя для своего члена. Ты будешь извиваться от удовольствия, а потом я возьму тебя. Сильно, жестко, глубоко. Но тебе понравится. Тебе очень понравится, детка.

— Тимур, — прохрипела я, чувствуя, как все мое тело охватывает жаром, а между ног вдруг становится горячо и немного влажно. — Что ты такое…

— Правду, детка, — он тяжело дышит. — Только правду.

Он вдруг рывком наклоняется ко мне и целует грубо, до боли вжимаясь своими губами в мои. А потом, когда у меня в голове не остается ни одной мысли, Тимур со стоном отрывается от меня и за секунду оказывается у дверей спальни.

— Спи, — хрипит он. — Блядь, пожалуйста, детка, спи. Иначе я точно слечу с катушек.

Дверь хлопает, и я остаюсь одна. Глаза слипаются, но уснуть удается не сразу, потому что тело ощущается странно и неудобно: оно распалено от поцелуя и от всех этих пошлых словечек, оно встревожено и возбуждено так, как ни разу не было.

Кажется, не один Тимур тут сходит с ума. Я тоже начинаю медленно и мучительно поджариваться на огне невыносимого телесного желания.

***Утром я просыпаюсь неожиданно рано. Открываю дверь, которая ведет в гостиную, и замираю, увидев спящего Тимура. Он лежит на диване, едва там помещаясь со своим высоким ростом и широкими плечами, и выглядит таким непривычно мягким и уязвимым, что у меня вдруг сжимается сердце.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Стараясь не шуметь, я прокрадываюсь в туалет, а потом осторожно возвращаюсь в гостиную. Я понимаю, что не очень вежливо смотреть на человека, когда он спит, но почему-то не могу оторвать от Тимура взгляд. На его смуглой щеке лежит тень от длинных ресниц. Лицо непривычно расслаблено, а широкая грудь мерно вздымается в такт дыханию.

Я медленно подхожу ближе — сама не знаю зачем. Просто тянет туда, как магнитом. Шаг, еще шаг. И еще один. А когда я оказываюсь совсем рядом — так, что могу при желании его коснуться, не могу удержаться и осторожно трогаю упавшую на лоб прядь его темных волос. И в этот момент Тимур вдруг открывает глаза.

— Доброе утро, — смущенно бормочу я, отдергивая руку.

Тимур молчит, но так смотрит на меня, что я заливаюсь краской, вспоминая, что под пижамой у меня ничего нет.

— Дразнишь? — хрипло спрашивает он наконец. — Специально пришла ко мне в этих блядских тонких тряпках? Мало тебе было ночи?

— Я… не… —  блею я, и мне самой противно от того, как жалко звучит мой голос.

— Или это, сука, игра такая? Чтобы я сам тебя взял, а ты типа не при делах?

Я теряюсь. Этот наглый хамоватый тон настолько не вяжется с тем Тимуром, который утешал меня ночью, спасая от кошмара, что я не нахожусь, что сказать.

А Соболевский бормочет себе под нос:

— Смотрит так, отвечает мне, а потом, бля, будто и не было ничего. Так нахера я страдаю и хожу кругами? Играю, сука, в джентльмена. Надо просто взять свое и все. По этому блядскому договору. Тебе так проще будет, да?

Он вдруг хватает меня за руку и с силой дергает, роняя на себя.

— Отпусти! — взвизгиваю я, но Тимур меняет нас местами, прижимая меня словно бетонной плитой, и я уже лежу под ним, безуспешно пытаясь выбраться. Он горячий, тяжелый, пахнет тепло и пряно, а глаза у него безумные, злые.

— Давай уже, — яростно шепчет Тимур, вжимаясь в меня бедрами так, что я чувствую его твердый, внушительных размеров член. — Заебался я с этими твоими играми хочу-не хочу. Весь мозг мне вытрахала. Везде ты. Везде твой чертов медовый запах. И во сне тоже не отпускаешь. Хочешь, чтобы я совсем крышей поехал? Да я уже, детка.

Он бесцеремонно задирает мою пижамную кофту, под которой, конечно же, нет белья, и смотрит так жадно, что я вспыхиваю со стыда.

— Что ты делаешь?!

Тимур меня будто не слышит, его рука уже забирается мне в штаны, а я просто каменею от ужаса.

— Давай, сладкая, раздвинь для меня ножки, ну, — хрипло шепчет он. —  Дай мне, детка. Знаешь же, что хорошо будет.

Но я не хочу вот так. Я не могу. Даже с ним — с тем единственным, на кого мое тело вообще реагирует.

— Не надо, — шепчу я, и глаза наполняются слезами. — Пожалуйста…

И как только Тимур ловит мой взгляд, его словно ураганом относит в сторону. Он мерит шагами комнату и ругается так зло и отчаянно, как я ни разу у него не слышала.

— Блядь, — он наконец останавливается и смотрит на меня больным взглядом. — Ты правда не хотела?

Я, всхлипывая, качаю головой.

Тимур молчит, его лицо темнеет.

— Прости, — с трудом выговаривает он. —  Я реально рядом с тобой каким-то уродом становлюсь. Я никогда в жизни никого не брал насильно. И тебя не буду. Не хочешь меня, значит, нахер это все.

Тимур уходит в спальню, чем-то там гремит, хлопает и возвращается в джинсах и свежей футболке. На плече сумка.

— Ключи, — он швыряет на диван связку. — Деньги есть на карте, которую я тебе дал. Хватит на пару месяцев. Как будешь нормально себя чувствовать, сними себе квартиру. И напиши мне, как съедешь. Ну или можешь к своей ебанутой семейке вернуться, но я бы не советовал. Все, свободна. Ты ничего мне не должна.

— Т-тимур, — бормочу я, ничего не понимая. — Но я не знаю, как вернуть те деньги из бухгалтерии… ты же их уже отправил…

— Ты еще не поняла, что я не беру назад то, что уже отдал? — ухмыляется он, но глаза у него серьёзные и злые. — Считай это стипендией. Для одаренных студентов.