Смысл тревоги - Ролло Мэй

В таком случае удастся избежать трех ошибок, которые часто встречаются в психологии. Первая ошибка заключается в том, что эмоцию отождествляют с нейрофизиологическим процессом. Вторая ошибка, находящаяся как бы посередине между первой и третьей, представляет собой «физиологическую тавтологию» (то есть исследователь просто описывает деятельность симпатической нервной системы и говорит, что таков нейрофизиологический аспект тревоги). Третья ошибка полярна по отношению к первой, она заключается в представлении о том, что физиологические и психические процессы протекают как бы независимо друг от друга.

Перечисленные выше ошибки напоминают читателю о трех различных точках зрения философов и ученых, которые на протяжении многих лет пытались разрешить проблему взаимоотношений между психическим и телесным. Назовем их: (1) физиологический механицизм (когда психологические феномены воспринимаются как нечто вторичное по отношению к физиологическим процессам), (2) психофизический параллелизм и (3) дуализм.

Как в психологии, так и в философии нам необходима целостная теория, включающая в себя психическое и телесное. Вероятнее всего ее следует искать на том первичном уровне, где находится источник как психического, так и телесного. В данной книге мы как раз и стремимся найти такой подход, опираясь на иерархию символов, установок, нервных процессов и физиологии. На мой взгляд, Мейер в своем подходе к «организму» также стремится к подобной целостности.

Глава четвертая

Тревога с точки зрения психологии

Тревога является фундаментальным феноменом и центральной проблемой невроза.Зигмунд Фрейд. «Проблема тревоги»

Испытывают ли тревогу животные?

Исследование реакций, подобных тревоге, у животных помогает лучше понять проблему тревоги, возникающей у человека. Я пользуюсь выражением «реакции, подобные тревоге», потому что на проблему тревоги у животных существуют различные точки зрения. Гольдштейн считал, что животные переживают тревогу, но называл термином «тревога» реакции недифференцированного страха, подобные «нормальной» тревоге, которую можно наблюдать у младенца в возрасте двух недель. Гарри Стак Салливан полагал, что животным тревога неизвестна. О. Хобарт Маурер в своих ранних исследованиях «тревоги» у крыс (об этой работе мы поговорим ниже) использовал слова «страх» и «тревога» как синонимы. Но позднее он пришел к выводу, что животные испытывали именно страх и что им вообще не свойственна тревога, за исключением тех случаев, когда животные вступают в определенные психологические взаимоотношения с людьми, например, с исследователями в лаборатории. Но, в отличие от Гольдштейна, Маурер под словом «тревога» понимает невротическую тревогу, что по определению предполагает способность осознавать себя, работу вытеснения и другие процессы, свойственные исключительно человеку.

Говарду Лиделлу, как я полагаю, удалось разрубить гордиев узел этого противоречия. Занимаясь исследованием экспериментальных неврозов у овец и коз, Лиделл написал статью, которая имеет прямое отношение к теме тревоги. Он утверждает, что животные не испытывают тревоги в «человеческом» значении этого слова, но у них существует одно состояние, подобное тревоге, которое можно назвать словом настороженность[193]. Когда животное оказывается в ситуации потенциальной опасности — как, например, подопытная овца, на которую воздействуют электрические разряды, или тюлень, спящий в своей естественной среде обитания, где раз в каждые десять секунд он пробуждается и осматривает окрестности, чтобы к нему не подкрались охотники-эскимосы, — оно становится осторожным и постоянно ожидает опасности. Животное как будто постоянно задает вопрос: «Что это?». Такая настороженность предполагает подозрительное отношение к окружающему (поскольку животное не знает, откуда придет опасность) и готовность действовать, но пока у этого действия нет определенного плана. Очевидно, что такое поведение животного подобно человеческой тревоге, сопровождающейся неясным предчувствием неопределенной опасности.

Лиделл полагает, что Гольдштейн, говоря о «катастрофической реакции», описывал именно такую настороженность, но поскольку Гольдштейн рассматривал только реакции высокой интенсивности, это помешало другим исследователям распознать ту же самую реакцию в иных формах. Похоже, Лиделл прав. В экспериментальных исследованиях можно вызвать настороженность разной степени интенсивности — не обязательно столь интенсивную, как при формировании экспериментальных неврозов, которая в последнем случае точно соответствует «катастрофической реакции», описанной Гольдштейном. Состояние настороженности может быть и очень легким. Тогда оно проявляется лишь в «незначительном движением глаз или легком учащении сердцебиения».

Именно такая настороженность, по утверждению Лиделла, снабжает энергией условные рефлексы. Павлов с поразительной точностью описал нейрофизиологический механизм формирования условных рефлексов, но, по мнению Лиделла, русский ученый не прав в своем утверждении, что энергия мотивации для этих рефлексов черпается из инстинктов, иными словами, из инстинктивного желания собаки добыть пищу или избежать боли и неприятных ощущений. Лиделл пишет: «Я не могу согласиться с Павловым, который считал, что условные рефлексы поддерживаются за счет распространения энергии на новые пути или каналы, когда она отводится от сильных безусловных рефлексов к новому относительно слабому сенсорному центру, реагирующему на условный сигнал». На самом деле энергию в данном случае поставляет настороженность животного или, другими словами, готовность живого организма к действию и способность относиться к окружающему подозрительно. Лиделл, который рассматривает эту проблему скорее на психобиологическом, нежели на нейрофизиологическом уровне, утверждает то же самое, о чем мы говорили в конце предыдущей главы: не следует смешивать нейрофизиологические механизмы поведения с причиной поведения. Чтобы развить у животного условный рефлекс, то есть научить его упорядоченному поведению в определенной ситуации, следует дать ему ответ на вопрос: «Что это такое?». Поэтому при создании условных рефлексов так важно соблюдать последовательность и постоянство.

Несмотря на ограниченность этой способности (так, например, овцы способны следить за последовательностью событий или «планировать будущее» в пределах примерно десяти минут, а собака — примерно в пределах получаса), животное ожидает ответа и на другой вопрос: «Что произойдет дальше?» Когда получить ответы на эти вопросы не удается (например, в лаборатории, где у подопытного животного создают экспериментальный невроз), сохраняется напряжение, животное как бы продолжает спрашивать: «Что это? Что это? Что это?». В таком состоянии напряжения или постоянной настороженности животное начинает вести себя странно, неупорядоченно, то есть у него наблюдается «невротическое» поведение. Подобный процесс происходит у человека под воздействием сильной и постоянной тревоги. Хотя Лиделл и предупреждает, что нельзя отождествлять нарушения поведения животных с феноменом человеческой тревоги, можно утверждать, что у животного условные рефлексы соотносятся с экспериментальным неврозом так же, как у человека разумное поведение соотносится с состоянием тревоги.

Читатель может заметить, что, следуя за концепциями Лиделла, мы переходим из царства физиологии (то есть инстинктов) на другой уровень — уровень целостного организма. Несложно представить себе инстинкт как механизм высвобождения своеобразной «энергии», как если бы мы имели дело с разновидностью электричества, мощность которого легко поддается нашему измерению и контролю. Но Лиделл показывает, что в реальности дело обстоит намного сложнее: в экспериментах с собаками или овцами мы имеем дело с защитными реакциями всего организма, в которых участвует и восприятие — зрение, слух, обоняние, осязание и так далее, — и нейрофизиологическим аппаратом, передающим сигналы. Все эти способности животного задействованы в реакции настороженности, которая является предтечей тревоги человека.

Лиделл делает интересные и глубокие выводы о взаимосвязи между человеческим разумом и тревогой. Павлов считал, что реакция животного типа «что это такое?» представляет собой зародыш человеческого любопытства, который в процессе развития превратился в способность к научному и реалистичному исследованию мира. Лиделл развивает и уточняет мысль русского ученого. Он проводит различие между сторожевой функцией нервной системы («Что это такое?») и функцией планирования («Что произойдет дальше?»). Последняя функция играет несравнимо более важную роль в поведении человека, чем в поведении животного. Человек есть млекопитающее, способное предугадывать и планировать будущее, а также наслаждаться достижениями, совершенными в прошлом. Это позволяет человеку строить культуру и дает возможность жить неповторимым образом — с помощью идей и символов.