Сердце Эрии - Эйлин Рей

резал глаза, а тяжелый черный дым забивал легкие.

– Шеонна! – Я бросилась к подруге, крепко схватила за плечи и встряхнула, привлекая внимание. – Шеонна, ты нас убьешь! Останови это!

Но девушка рассеянно моргнула, не заметив моего присутствия. Я окинула сад беспомощным взглядом, но не увидела ничего и никого, кроме голодного яростного пламени. Эспер рассерженно зарычал, отпрянув от яркой искры, прыгнувшей в траву возле его лап.

«Ребенок!» – вдруг мелькнула тревожная мысль в голове тамиру.

Мальчик стоял все там же, даже не изменив позы. Над его головой под натиском пожара жалобно трещали ветви молодого дуба. Огонь уже поглотил примятый куст шиповника за его спиной и стремительно подбирался к ногам.

Эспер бросился вперед. Огонь укусил его за лапу, опалив рыжую шерсть, но резкая боль не остановила зверя. Добравшись до мальчика, тамиру вцепился зубами в его рукав и потянул прочь от надвигающегося пламени. Ребенок не шелохнулся. Его тело словно окаменело, налитые тяжестью ноги не сдвинулись ни на дюйм. Эспер не унимался, упорно продолжая тянуть, и ветхий изношенный лен не выдержал натиска. Ткань затрещала, расходясь по швам, и порвалась. Тамиру раздраженно выплюнул оторванный лоскут и вновь попытался вцепиться в рукав, точнее, в то, что от него осталось, но, к нашему общему ужасу, промахнулся. Один из клыков задел руку ребенка, вспоров кожу, и тяжелая капля крови скользнула в пасть зверя.

Липкий холод Бездонного, будто морозный сквозняк, нашедший брешь в половицах, просочился в наши с Эспером головы, прокрался в лабиринты наших спутанных мыслей, заставляя сердца ранеными птицами трепыхаться от страха.

Эспер первым пришел в себя и выставил страх за порог – Тень не чувствовала нас, как мы ее, она не знала о нашем присутствии в голове мальчика и не могла завладеть нашими душами. Захлопнув все двери перед стужей, тамиру впился клыками в маленькую руку – ему уже нечего было терять.

Он потянул, и ребенок наконец-то сделал шаткий шаг. Но было слишком поздно.

Огонь нагнал мальчика, впился в лодыжку, перекинулся на бедро. Эспер разжал клыки, и перед его носом взметнулась яркая огненная стена, отрезав тамиру от ребенка и меня. Я потеряла его из виду.

Едкий дым застилал глаза, но сердце продолжало отчаянно тянуться к зверю: он был невредим, если не брать в расчет обожженную лапу, боль в которой отошла на задний план. Кровь мальчика обжигала язык, как то самое пламя, что слизывало кожу с детских ног. Холод Бездонного отступал под натиском убийственного жара: Тень не желала погибать вместе с этим телом, она стекала с губ мальчика, обрывая путы, сковывающие его разум, и там, где прежде царила пустота, теперь стремительно зарождался ужас.

Я ощутила, как Эспер стиснул клыки, до крови прокусив собственный язык, как вжался животом в раскаленную землю и приготовился к самому страшному – к смерти.

Он снова был обречен умирать вместе с человеческим ребенком. Вот только в этот раз он не мог унять его страх или забрать часть его боли. Он мог лишь наблюдать, сгорая вместе с ним в огне.

Снова.

Эсперу было больно и страшно. Спустя столько лет он все еще помнил тот всепожирающий ужас, затопляющий душу с предсмертным криком, и приходящую вместе с оглушительной тишиной бесконечную пустоту, из которой так сложно вернуться обратно к жизни.

Мне еще никогда не доводилось ощущать столь дикого первородного страха, раздирающего душу тамиру. Мое сердце вторило его чувствам, разрываясь на части.

Огонь перекинулся на живот ребенка.

Тень наконец покинула его разум. Острая боль пронзила тело освобожденного мальчика, и из его горла вырвался истошный крик. Эспер заскулил, и я услышала его даже за треском пламени и воплями ребенка, повалившегося наземь и отчаянно пытающегося сбить пламя.

Я не могла позволить ему снова страдать. В моем распоряжении было лишь одно мгновение, короче легкого вздоха, чтобы принять рискованное решение, и оно далось мне необычайно легко. Отринув страх, я мысленно бросилась к Эсперу, встала на пути Связи, образовавшейся между ним и ребенком, и крепко вцепилась в ослабший звериный разум. Я стремительно вобрала его в себя, спрятала его в своих руках будто трепещущего мотылька с обломанным крылом, сцепив пальцы так крепко, что сквозь них не проникали ни свет, ни дым, ни опаляющая, сводящая с ума боль.

Ребенок вопил от ужаса, и я кричала вместе с ним. Мысли мальчика лихорадочно метались в поисках спасения: он не помнил, как оказался на улице под сенью пылающих деревьев, не понимал, чем он заслужил эту невыносимую боль. Он проснулся, когда огонь уже пожирал его плоть, а рядом не было никого, кто мог бы его защитить.

Я рухнула на траву и отчаянно заскребла по груди, пытаясь сорвать с себя рубашку вместе с несуществующим пламенем.

– Алесса! – взвизгнула Шеонна.

Она упала рядом на колени, схватила за запястья и уставилась на меня полными слез глазами.

– Я их убила… Я их всех убила! Снова… – жалобно лепетала подруга, захлебываясь в истерике.

Но я не могла сосредоточиться на ее словах. Голос подруги трещал подобно пожару, пожирающему сухие деревья, и пугал своей близостью до темноты в глазах, ведь это именно Шеонна убивала меня в данный момент.

Огонь разошелся сильнее; я выгнулась и заверещала от боли, в то время как мальчик уже не мог издать ничего, кроме булькающего хрипа. Руки невольно взметнулись к лицу, готовые впиться ногтями в пылающие скулы, но крепкая хватка Шеонны удержала их на груди.

Разум ребенка стремительно угасал, проваливался во тьму, утягивая меня за собой. Я отчаянно сопротивлялась, чувствуя каждой клеточкой своего тела – из той тьмы нет выхода, она конечна и поглотит меня без остатка, не оставив от моей души даже тусклой искры.

Неожиданно все прекратилось: истерзанный болью и страхом разум мальчика ухнул в безвозвратную темноту, напоследок ослепив меня образом улыбчивой женщины, чьей любви и заботы жаждал умирающий ребенок и чьей помощи и защиты он так и не дождался.

Мальчика больше не было, а я еще ощущала его недавнюю боль, и пустота оборвавшейся жизни пожирала меня изнутри. Я сотрясалась от слез, наблюдая за тем, как голодные языки пламени тянутся к черному небу; еще немного – они сожрут и нас. Но мне было уже все равно. Я уже умерла, и догорающее пламя доедало мое тело, лежащее на выжженной земле поодаль, – невинное, хрупкое, одинокое.

Внезапно позади Шеонны выросла высокая тень. Я попыталась предупредить, но все слова и звуки, кажется, сгорели в огне вместе с легкими, и я смогла лишь испуганно открыть рот. Подруга не заметила страха, вспыхнувшего в моих глазах, и не ощутила опасности за своей спиной – она продолжала что-то бессвязно бубнить о смерти, раскачиваясь из стороны в сторону, царапая ногтями мои руки, за которые держалась будто за спасительный трос.

Тень приблизилась, одной рукой мягко обхватила Шеонну за плечи, а ладонь второй прижала к ее лбу. Подруга ахнула, ее глаза закатились, тело мгновенно обмякло. Шейн, а это оказался именно он, осторожно уложил сестру на землю и обеспокоенно склонился надо мной. Его правая щека была залита кровью, сочащейся из глубоких порезов, ворот разорванной рубахи обгорел.

Ночь стремительно опускалась на сад, вытесняя угасающий свет пожара: пламя вновь было загнано в клетку вместе со страхами Шеонны, и свежий ветер гнал прочь последние искры.

Шейн что-то спросил, но я не разобрала слов. Они канули во мрак, в котором постепенно растворялось лицо друга.

Силы стремительно покидали тело. Я ослабила мысленную хватку, в которой все еще удерживала Эспера. Тамиру выскользнул из плена, и я услышала его скорбный вой, прежде чем рухнула в небытие.

Ее тело не выдержало чужой боли. Запутанный разум не понимал, где его место – среди живых или мертвых, – поэтому нашел спасение в спокойном бессознательном сне.

Тамиру не мог позволить ей прятаться во тьме. Не сейчас, не после того, что она пережила. Пусть тело отдохнет и забудет о болезненном прикосновении огня, но ее разум нуждался в спасении. Поэтому зверь крепко держал его в своих лапах,