Николай Алексеевич Островский - Семен Трегуб

В апреле 1930 года он покидает клинику 1-го МГУ. 30 апреля Островский в письме к Р. Б. Ляхович подводит итог пережитому:

«Итак, я, получив еще один удар по голове, инстинктивно выставляю руку, ожидаю очередного, гак как я, как только покинул Сочи, стал учебной мишенью для боксеров разного вида, говорю — мишенью потому, что только получаю, а ответить не могу. Не хочу писать о прошлом, об операции и всей сумме физических лихорадок. Это уже прошлое. Я стал суровее, старше и, как ни странно, еще мужественнее, видно потому, что подхожу ближе к конечному пункту борьбы.

Профессора-невропатологи установили категорически— у меня высшая форма психостении. Это верно… Ясно одно, Розочка, нужна немедленная передвижка, покой и родное окружение… Тяжелый, жуткий этап пройден. Из него я выбрался, сохранив самое дорогое, — это светлую голову, неразрушенное динамо, это же каленное сталью большевистское сердечко, но исчерпав до 99 % физической силы».

11 сентября уже из Сочи он пишет П. Н. Новикову:

«О всех прошлых месяцах сумятицы не буду тебе писать. К чорту! Это сплошной клубок из боли и крови, чуть не стоящий мне жизни. Удовлетворяет меня лишь то, что я все же пока ушел от смерти, или она удрала от меня. Прибавился еще один громадный шрам, но не боевой — лазаретный, и только…»

Даже и эти страшные месяцы, проведенные в клинике и названные им самим впоследствии «сплошным клубком из боли и крови», не сломили Николая Островского, не заставили его замкнуться в самом себе и жить лишь своими страданиями.

— Что нового на заводе? Рассказывай, — обращался он обычно к навещавшей его ежедневно жене. — Не упускай никаких мелочей. Через тебя я ведь живу с заводом и часто бываю у вас там, у конвейера[53].

И он действительно находился в курсе всей жизни завода. Больше того! Он участвовал в борьбе заводского коллектива за выполнение производственного плана.

Р. П. Островская вспоминает, как она однажды пришла в клинику и поделилась с мужем мыслью об организации у них на заводе бригады ударников. Движение это тогда только развертывалось. Островский загорелся. «С сегодняшнего дня, — сказал он ей, — мы с тобой на равных правах будем работать над организацией бригады». И он действительно стал не только организатором этой бригады, но затем и ее заочным руководителем. Он хорошо знал каждого из членов бригады, ежедневно проверял и направлял их работу, помогал им преодолевать трудности. Ему отлично были известны все «узкие места» производства. Работницы обращались к нему за советом, и он с радостью отвечал им.

«Как-то я задержалась на работе, — пишет Р. П. Островская.

— Что так поздно? — спросил Николай. — Опять прорыв, опять подтягивали план? Когда у вас научатся работать равномерно?

— Нет, Коля, задержалась из-за непланового партсобрания.

Н. А. Островский с женой Р. П. Островской (1936).

— Ну-ну, интересно, давай-ка подробнее рассказывай».

Он внимательно выслушал ее и затем удовлетворенно сказал:

«— Ну вот я и побывал на вашем собрании».

Находясь в клинике, Островский не только «стоял» у заводского конвейера и «присутствовал» на заводских партсобраниях. Он жадно расспрашивал жену обо всей жизни Москвы, о ее строительстве, о внешнем облике улиц, площадей, зданий. Он узнавал, на какой улице расположено то или другое учреждение, какие именно проходят там номера трамваев. После таких расспросов он мысленно подолгу «бродил» по столице, «посещал» театры, кино.

— Когда тебе не хочется сидеть дома, что ты делаешь? — спрашивал он пришедшего к нему друга. — Уходишь… А я не могу. Когда тебе не хочется быть с людьми, даже с самыми близкими, ты можешь уйти, побыть один часа два-три, подумать. Некоторые уходят на охоту, другие ищут развлечений, уезжают в театр. Для меня все это невозможно. Но я хочу быть там, где я не могу быть. И для этого я должен оставаться один, мыслями своими уносясь туда, куда меня тянет.

— Раюша, я достал гостевой билет на IV сессию ВЦИК, — обратился он однажды к жене. — Пойди, но с условием, что дашь мне подробный отчет. Перед операцией это будет мне зарядкой.

Так он «побывал» и на сессии ВЦИК.

Один из его соседей по койке вспоминал впоследствии, как Островский, столкнувшись в клинике с непорядками, пошел в атаку. Прикованный к клинической койке, он участвовал даже и в чистке местной партийной организации.

Больной много читает, вернее — слушает то, что ему читают им же мобилизованные для этой цели больные с ближних коек, сиделки, навещающие его друзья.

В часы «отдыха» он снова и снова рассказывает им эпизоды из прошлого, — рассказывает об «одном своем знакомом рабочем пареньке», который беззаветно дрался за власть Советов, был дважды ранен в бою, организовывал комсомольские ячейки, строил узкоколейку в лесу, наполненном бандитами… Он рассказывает с огоньком, будто читает еще никому не известную берущую за душу книгу.

В апреле 1930 года Островский, выписавшись из клиники, получает в Москве комнату в старом особняке по Мертвому переулку, № 12 (между Кропоткинской и Арбатом).

Жена по его настоянию остается работать в Москве, а он, немного отдохнув, отправляется в Сочи — к матери, чтобы в последний раз полечиться мацестинскими ваннами Ч. Он сознавал, что находится у конечного пункта борьбы: большего ему не добиться. Здоровым ему не стать никогда. Он понимал теперь это совершенно отчетливо. Ясное сознание своего физического поражения в борьбе с болезнью, однако, не ослабляло воли к свершению главной мечты; впрочем, теперь он уже не только мечтал, — он твердо решил, что непременно напишет книгу обо всем, что видел и пережил, чему сам был участник. Писать можно, не видя и не двигаясь. Он проверял, овладел ли необходимым для достижения этой цели оружием? Готов ли?

В Сочи Островского встретил старый приятель по Евпатории И. П. Феденев. За три года, минувшие после первой встречи, они не встречались.

«Слушая его рассказы в санатории «Майнаки», — вспоминал потом Феденев об Островском, — я видел тогда в нем страстного агитатора, прошедшего суровую школу борьбы. Теперь же он вырос в советского интеллигента-большевика с большим запасом знаний» [54].

Да, это уже не прежний Островский. Впоследствии, став прославленным писателем, он с полным основанием сможет сказать о себе то, что сказал московскому корреспонденту английской газеты «Ньюс кроникл»:

«Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента… Больше всего учился, когда заболел: у меня появилось свободное время. Я читал до двадцати часов в сутки. За шесть лет неподвижности я прочел огромную массу книг».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});