Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

— Графиде, — поправила старуха.

— Бабушке Графиде, — сказала Л юбка. — Дедушке…

— Дедушке Парфену.

— Дедушке Парфену, — повторила девочка.

— Остальных забыла? Ну ладно, ешь блин. Любка съела блин.

— Теперь своих помяни. Бери блин и говори: царство небесное отцу нашему Павлу, малому братцу Виталию.

— Царство небесное папе, Витиньке.

— Не так маленько. Ну да ладно, ешь. Любка с трудом съела второй блин.

— Хватит вам её мучить, — сказал незнакомец, глядя на обалдевшую от необычной процедуры девочку.

— А все, больше некого ей поминать. Беги, детка, прибирай ограду. Мать-то придёт сюда?

— Она после обеда приедет на автобусе с дядей Ваней Мартыновым, — ответила Любка, вставая.

— Вон как наши! Я бы знала, не пошла бы пешком. Дождалась бы Ивана.

— И я не пошла бы. Из ума вон Ивана-то спросить. Нинка-то с матерью приедет?

Девочка кивнула головой.

— А ты пошто не с ними?

— Мне в школу после обеда.

— Ну ладно, иди с Богом.

Любка ушла. Молодой незнакомец вынул носовой платок, снял очки и протёр отпотевшие стекла. Его бросило в жар не столько от этой сцены, сколько от мысли, что он не может ехать дальше по своим делам, пока не узнает всё, что касается этой девочки.

— Шофёр просил помянуть Лаврентия, — сказала Еремеевна, поддевая ложкой рис с изюмом, обычное поминальное кушанье.

— А? — спросила глухая низким грудным голосом, нагнув трясущуюся голову. — Какого Леонтия?

— Я про Лаврентия говорю. Не здешний он.

— Чего ты ей толкуешь, — сказала третья. — Все равно ни холеры не понимает.

— Так ведь пристанет как банный лист: а, да кого, да почему. Уж лет двадцать как оглохла, и все лезет с разговорами.

— Сколько же ей лет? Однако больше ста.

— Ой, оборони Бог дожить до этих лет. Это наказание какое-то. Я уж зажилась, не рада теперь и свету белому, а зачем же столько-то жить?

— Когда, Савельевна, помирать будешь?

— Нынче после покрова, — ответила Савельевна не раздумывая, видимо вопрос этот был для неё не нов и давно окончательно решён. — Лето как-нибудь продюжу, а после покрова, пока земля тала, Бог даст… — старуха приподняла высохшую руку и равнодушно махнула ею. — Какого Лаврентия поминать хотели?

— Шофёр просил, который нас подвёз, — громко ответила Еремеевна и хотела ещё что-то объяснить, да раздумала, сказала лишь «ну тя к лешему» и поднесла ко рту ложку со сладким рисом. — Царство небесно Лаврентию.

— Царство небесно, — ответила та, которая ехала вместе с ней в машине, и взяв ложку, тоже поддела немного рису.

Молодой человек подождал пока помянут Лаврентия и снова спросил, кто такой Павел Петрович Верхозин, похороненный вместе с ребёнком. Из кратких ответов он не мог представить полностью всю картину, но и того, что узнал, было достаточно, чтобы созрело твёрдое решение вернуться в посёлок.

3

Он поспешил обратно к грузовику и, подойдя к кабине с той стороны, где сидел шофёр, немного отдышался, опершись одной рукой о крыло.

— Садись, садись, поехали, — сказал шофёр, который уже наладил двигатель и поджидал начальника, сидя за рулём.

— Заворачивай машину обратно.

— Зачем?

— Поедем в посёлок.

— Нам же на Воробьевку надо. На объект.

— Объект подождёт.

— А что случилось?

— Тут одна семья гибнет. Хоронят одного за другим. Я знаю, как помочь этой семье. Учти, из посёлка сразу в райцентр.

— А груз?

— Ответственность беру на себя.

— Объясни хоть в чём дело.

— Потом. — Молодой человек склонил голову и задумчиво уставился на капот.

— Послушай, Юрий Александрович, чего-то ты не того… Не в себе маленько. Не выпил ли там, случайно, какой-нибудь отравы с этими старухами?

— Ну хватит. Заводи.

— В райцентр я не поеду.

— Поедешь.

— А с какой стати, скажи, я должен туда ехать? У меня путевой лист на Воробьевку.

— Эта машина в моём распоряжении трое суток. Куда хочу, туда и еду.

— Но ведь груз числится на мне. Я за него отвечаю, пока не доставлю на место.

— Я же тебе русским языком сказал: всю ответственность беру на себя.

— Не знаю.

— Послушай, друг любезный! — Юрий Александрович начал выходить из себя. — Послушай, если бы ты ехал, например, возле реки и вдруг увидел тонущего человека. Но машину не остановил, а пылил дальше, хотя тебе ничего не стоило остановиться и бросить утопающему конец верёвки. Вот как бы ты себя чувствовал после этого?

Шофёр заёрзал в кабине.

— Ты понял, что хочу этим сказать? — спросил Юрий Александрович.

— Понял, — ответил шофёр. — А в райцентр не поеду.

— Но что ж, без серьёзного разговора, видимо, не обойтись, — сказал Юрий Александрович.

— Не надо никаких разговоров. Не поеду и все. Юрий Александрович склонил голову, выждал паузу, чтобы успокоиться и обдумать то, что был намерен сказать и вдруг спросил:

— Ты когда-нибудь голодал?

— С какой стати, — сказал шофёр. — У нас, слава Богу, не Поволжье, и не двадцатые годы.

— А знаешь, мне приходилось.

Шофёр в первые мгновения даже не сообразил о чём речь. То, что сказал Юрий Александрович, было совершенно противоестественно. Если бы он сказал, что всю жизнь как сыр в масле катался и оттого у него такая холёная физиономия, это было бы естественно. Но молодому человеку с такой импозантной внешностью заявить, что он испытывал трудности с питанием — это было уже слишком. Даже бичи, совершенно опустившиеся люди на почве пьянства, которых в России, как утверждает статистика, около двух миллионов — даже эти нигде не работающие люди, никогда не испытывают трудностей с питанием. Насобирал пустых бутылок, которые валяются на каждом углу, снёс их на приёмный пункт, купил на вырученные деньги бутылку излюбленного «Агдама», — бичи, как правило, собирают ровно столько бутылок, сколько надо на «Агдам». Выпил, крякнул от удовольствия, опорожнённую бутылку тут же сдал и на эти 20 копеек купил буханку хлеба. За какие-то два часа бывший интеллигентный человек (бич) и пьян и сыт. И лежит где-нибудь в подвале или на чердаке целый день, пока не протрезвится. Как это можно голодать в наше время? Шофёр с явным недоверием уставился на собеседника.

— Давно это было. В детстве, — продолжал Юрий Александрович уже спокойным тоном, уловив по реакции шофёра, что подчинил всё его внимание. — Когда отец умер, мне было девять лет. Нас осталось трое короедов — я и две младшие сестрёнки. Мать работала учительницей в школе. Шили в городе. Своего хозяйства нет. Жили на одну зарплату от получки до получки. Матери надо самой выглядеть как подобает учительнице и нас всех троих одеть, обуть, накормить. Каждое лето, когда начинались каникулы, она всячески экономила за счёт растительности. Черемша, щавель, грибы, коренья, ягоды, щи из зелени — вот была наша главная еда в летнее время. Благо лес начинался сразу за городом, и мы с утра до вечера сочетали приятное с полезным — дышали свежим воздухом и искали чем бы прокормиться. Однажды мать потратила деньги на ремонт квартиры. Последний кусок хлеба отдавала нам, а сама полностью перешла на подножный корм и как-то раз объелась черёмухи. Попался куст очень вкусной спелой черёмухи, и она дорвалась, как говорится, до бесплатного. В результате — заворот кишок. Была уж при смерти, когда её отвезли в больницу. Я остался в семье за старшего. Экономить не умел. Какие гроши ещё были, мы их за неделю профинтили и повесили зубы на полку. Мать все ещё в больнице. Чем кормить сестёр? Одной зеленью не прокормишь. Что делать? Шастать по огородам и воровать с колхозных полей — не можем, ни я, ни сестры. Не так воспитаны. Пошёл в ближайшее кафе в надежде набрать остатков еды со стола — тоже не могу, стесняюсь. Тогда с отчаяния пошёл на городскую свалку. Там мигом насобирал полную сумку картошек. Картошка, конечно, плохая. Вся проросшая, наполовину гнилая, но я был доволен. Есть из чего варить суп. Когда уже собрался идти домой, случайно среди мусора наткнулся на фасоль. Выбросила какая-то хозяйка за ненадобностью. Я собрал эту фасоль в карман и не удержался — съел несколько зёрен прямо там, на свалке, не мытыми. Получил острое отравление. Меня привезли в ту же больницу, где лежала мать. Её едва спасли, и я еле выкарабкался с того света. Вот во что обошёлся нам ремонт квартиры. Обо всём этом каким-то образом узнал один бывший фронтовик, подполковник в отставке. Не знаю, как он об этом узнал. Наверно, случайно. Разговоры-то шли по городу. Так вот этот самый подполковник, совершенно посторонний нам человек, — я уже потом узнал его имя — Иван Фёдорович Кабанов, — специально из-за нас дважды ездил в Москву. В Министерство обороны. Поскольку отец мой был на фронте с самого начала и до конца войны и прошёл с боями от Буга до Волги и от Сталинграда до Берлина, Иван Фёдорович выхлопотал для нас пенсию. Вторично, когда поехал, собрал все справки о ранениях отца и о причинах преждевременной смерти, — как раз сказались эти ранения, — собрал документы, подтверждающие боевые награды, и добился своего. Ведь совершенно посторонний нам человек дважды ездил на свои деньги из Сибири в Москву. А ты не хочешь проехать каких-то сорок километров от посёлка до райцентра, чтобы помочь людям.