Корректировка 2 (СИ) - Ледов Вадим

Потом вермут кончился, и Игорек сказал, что поминать надо водкой, а не этим сладким говном и зашвырнул пустую бутылку в кусты. Они решили идти в ларек за водкой, но тут начался дождь. Да какой дождь — тропический ливень! Игорек сказал: «А на хер всё, пошли в кабак!» и они пошли в кафе «Жар-птица»

Что же там было?

Сперва все было чинно-благородно — это Иван еще помнил хорошо — они сидели пили водку, запивали пивом, вспоминали Афган. Игорек даже пытался спеть: «Вспомни, товарищ, ты Афганистан, зарево пожарищ, крики мусульман…» но спьяну забыл продолжение.

Потом появились две шмары… и как-то все пошло вразнос.

Откуда они взялись? Этого, он сколько не вспоминал, вспомнить не мог. Просто Игорек пошел за добавкой пива и вернулся уже с ними. Плотные такие, девки, мясистые. Пиво как-то сразу полилось рекой. К нему добавились какие-то коктейли.

Девахи оказались весьма компанейские, и полчаса не прошло, как одна из них уже сидела у Ивана на коленях. Кажется, ее звали Марина, а возможно и нет. Он хорошо запомнил только ее пальцы в перстнях, с длинными блестящими ногтями и зажатой между ними сигаретой, постоянно мелькавшие перед его носом — она курила одну за одной.

Потом они целовались, а Игорек со второй, обнимались со своего краю стола. То ли он ее щекотал, то ли просто дура набитая, но она беспрерывно хихикала.

Тут все и началось.

К тому времени Иван уже был изрядно пьян. При этом опьянение его было каким-то странным — голова ничего не соображала, а координация движений, как показали дальнейшие события, почему-то не утратилась.

Внезапно он вспомнил, что пришел сюда поминать Ирку, а вместо этого сидит, целуется с какой-то шалашовкой и тем самым предаёт Иркину память. На душе стало совестливо и гадливо, как из душа окатило, и он брезгливо спихнул «кажется Марину» с колен, которые она ему отсидела своей толстой жопой.

Видимо сделал это недостаточно нежно, потому что кабачная самка разоралась и послала его на слово из пяти букв, начинающееся на «п». Он немедленно отправился по указанному адресу, ухватив хозяйство у неё между ног. Бабенка завизжала и вцепилась Ивану в волосы, вскочивший Игорек, отбросил завывающую гиену в темноту. Следом убежала её матерящаяся подружка.

Вместо них, из темноты соткались какие-то невнятные личности.

Начались разговоры на повышенных тонах. Игорек пытался их урезонить, но ему дали бутылкой по голове.

Ивана это очень удивило и обеспокоило, и, хотя до этого он вел себя вполне мирно, никого не пихал и не хватал за одежды, тут уж не выдержал и вступился за друга. Как же так — его, разведчика и участника боевых действий, прессуют какие-то жлобы и штафирки тыловые?

Не ожидавшие такой прыти, недруги разлетелись как кегли. Их место тут же заняли другие и понеслось. Иван словно увидел себя со стороны — разгневанный бывший спецназовец, в бою с превосходящими силами противника, не растерявшись, как и положено разведчику, применил подручные средства, такие как стулья, посуду на столах и сами столы.

Подоспевших ментов молотил уже стойкой от микрофона, базлая при этом во всю мочь: «Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной. Я был за Россию ответчик, а он спал с моею женой…»

В конце концов, его свалили и долго, методично буцали ногами и дубасили резиновыми палками, словно пыль выбивали. Потом сковали наручниками и бросили в жестяное нутро милицейской буханки.

Когда вся эта картина, пусть и с многочисленными лакунами, развернулась перед его мысленным взором, Иван еле удержался, чтоб не взвыть от отчаянья и горя. Как там в песне Высоцкого: «если правда оно, ну хотя бы на треть — остается одно, только лечь помереть…»

Ему был так плохо морально и физически, а душа наполнилась таким отвращением к себе, что мозг милостиво отключился, позволив провалиться в спасительный омут тяжкого похмельного сна.

* * *

Ощущение было, словно чья-то ласковая рука проникла под свод черепа и гладила поверхность мозга, забирая боль, страдание и раздражение. Еще! Еще! Как хорошо. Хотелось бесконечно испытывать эти ощущения. Непонятно откуда родилась уверенность, что все вчерашние события — просто сон, ночной кошмар. Стоит лишь открыть глаза и сразу станет понятно, что все приключившиеся с тобой неприятности просто приснились и забудутся через пять минут после пробуждения.

— Иван! Проснись, Иван!

Ваня открыл глаза и почувствовал себя жестоко обманутым. Ничего, оказывается, не приснилось — все те же серые стены вокруг, и твердая поверхность лавки под избитым телом. А значит, и все остальное произошедшее с ним вчера — тоже явь.

Нет, что-то все же изменилось. Он некоторое время прислушивался к себе и, наконец, понял: перестала болеть голова, а мысли четкие и текут плавно, словно его неделю не били по морде и не было похмелья.

— Иван, вставай, надо идти!

Он вздрогнул и рывком сел. Онемевшее избитое тело отозвалось такой болью, что не смог сдержать стон.

— Иван…

Да кто же это? Кругом гробовая тишина, а призрачный голос нудит где-то под сводом черепа.

— Вставай, Иван, иди!

Подчиняясь настойчивому голосу, он встал и шагнул к решетчатой двери. Постоял несколько секунд, глядя на обшарпанную стену напротив, потом, следуя неведомому наитию, взялся за прутья решетки и толкнул дверь от себя.

Металлический скрежет, оглушительный в мертвой тишине коридора, заставил присесть от страха — сейчас набежит охрана и ввалит люлей, раз в прошлый раз мало было. А дверь продолжала открываться и ничего не происходило. Никто не пришел и не спросил: что это он тут делает?

— Иди, Ваня! — продолжал командовать призрачный голос.

Собравшись с духом, он вышел из камеры и осмотрелся. Шагах в десяти по коридору пост дежурного по ИВС. Сам старшина сидел возле стола, уронив локти и голову прямо на газету, которую должно быть читал, перед тем как его сморил неудержимый сон.

Прихрамывая на обе ноги, он прошел мимо ряда камер, в которых мирно спали арестанты.

Вот и вторая дверь, очевидно, наружу. Её толкнул гораздо увереннее, чем прежде, и она тоже поддалась, открывая путь к свободе.

Миновав два лестничных пролета, он оказался в коридоре дежурной части.

Никого.

Подошел к прозрачной перегородке, на которой красовалась надпись: «дежурный РОВД». Вот и сам дежурный. На своем месте — дрыхнет, откинувшись на стуле, как еще не свалился? Слюна течет из уголка рта.

— Ваня, — снова напомнил о себе голос, — иди!

— Куда идти-то? — спросил он непонятно кого. — Ведь у ментов все мои документы — найдут.

— Иди! — сказал голос, и у него не хватило силы спорить. Пошел, словно лишенная воли и эмоций сомнамбула. Состояние было странное и даже страшное — но страх какой-то ненастоящий, будто все происходит не наяву.

— Сюда, Ваня! — за стеклянными дверьми тамбура, будто бы кто-то пошевелился. Но нет, не было там никого — показалось.

Он шел. Улица встретила сыростью. По-пустому, освещенному желтым светом фонарей двору перед зданием милиции, ветер гонял мусор.

Куда теперь?

Одинокая черная «Волга» притулилась возле въезда на территорию РОВД. Фырчал мотор, ветерок доносил запах выхлопа. Машине явно не терпелось уехать. Она ждала Ивана и в этом не было сомнений.

Обходя капот, он вглядывался в лобовое стекло, пытаясь разобрать, кто там внутри. Тщетно. Мешала тонировка.

Щелкнул замок, из открытой дверки, дохнуло теплом и запахом нагретой пластмассы.

— Чего мнешься? — пробасил водитель. — Садись быстрей, пока менты не прочухались!

* * *

«Волга» плыла по улицам ночного города, то и дело сворачивая на перекрестках, словно путая следы. Именно плыла. Мягкая подвеска, тихо мурлыкающий двигатель, качественная облицовка кабины, отсутствие привычного скрипа и дребезжания, недвусмысленно намекали, что данный автомобиль, кроме внешней безликости, мало чего имеет общего с привычными изделиями отечественного автопрома тысячами шныряющих по городу в образе такси.