Дорога к любви - Розамунд Пилчер

— Ты не передумал насчет мартини? Все готово. Только что я пыталась приготовить лед. — Она пошла на кухню и, повысив голос, продолжала через дверь: — Джин и мартини на столе, там же лимоны. Ах! Тебе ведь нужен нож, чтобы разрезать лимон.

Девушка выдвинула ящик стола, выбрала острый нож и принесла его, захватив лед, в гостиную.

— Жаль, что Бена нет с нами. Он обожает мартини. Только у него никак не получается соблюсти пропорцию, и он всегда перебарщивает с лимоном.

Роберт ничего на это не ответил. Эмма увидела, что он еще не расположился поудобнее, не приготовил напитки и даже не закурил. И это само по себе было необычным и настораживало, так как его всегда отличали спокойствие и раскованность. Но сейчас Роберт явно был не в своей тарелке, и с замирающим сердцем Эмма подумала, что он сожалеет о предложении провести вечер вместе.

Она положила лимон рядом с пустыми стаканами и попыталась убедить себя, что это всего лишь ее пустые подозрения. Затем обернулась к нему с улыбкой:

— Итак, чего нам не хватает?

— Все есть, — отозвался Роберт и засунул руки в карманы брюк.

«Это не жест человека, собирающегося приготовить мартини».

Бревно в камине погасло и вспыхнуло вновь, послав вверх сноп искр.

Очевидно, его расстроил телефонный разговор.

— Ты переговорил с Маркусом?

— Да, переговорил. Вообще-то он пытался связаться со мной всю вторую половину дня.

— Тебя как раз не было на месте. Он обрадовался, когда ты рассказал ему о Пэте Фарнаби?

— Он звонил не по поводу Фарнаби.

— Нет? — Внезапно ею овладел неосознанный страх. — Какие-то неприятности?

— Нет. Конечно же нет. Но тебя это может расстроить. Дело в твоем отце. Видишь ли, он позвонил утром Маркусу из Штатов и попросил его передать тебе, что вчера в Квинстауне он и Мелисса Райан обручились.

Эмма почувствовала, что у нее в руке нож, что он очень острый и она может порезаться. Поэтому положила его, очень осторожно, рядом с лимоном.

Обручился. Это слово вызвало видение исторической церемонии: Бен с белым цветком в прорези для пуговицы на его поношенном вельветовом жакете, Мелисса в розовом шерстяном костюме, покрытая белой вуалью и осыпанная конфетти, сводящий с ума колокольный звон церквушки, рассылающий сообщение о свадьбе ее отца по зеленым просторам Вирджинии, которую Эмма никогда не видела. Это выглядело, как ночной кошмар.

Эмма очнулась. Роберт Морроу продолжал говорить. Его голос звучал ровно и спокойно:

— …Маркус считает, что в известном смысле он и сам виноват. Ведь он думал, что закрытый показ пойдет на пользу делу, к тому же, находясь в Квинстауне и постоянно наблюдая их вместе, у него не возникло ни малейшего подозрения о возможности такого исхода.

Девушке вспомнилось, как Маркус описывал красивый дом, и она представила, как Бен, попавшись на деньги Мелиссы, оставил свои творческие порывы ради удобств и теперь уподобился тигру, меряющему шагами клетку. И она поняла, что недооценила миллионершу, думая, будто Бену позволят честно бороться за то, что он хочет в жизни. Ей не нравилось, как исполнялись его желания.

Неожиданно Эмма разозлилась:

— Ему не следовало возвращаться в Америку. Не было никакой необходимости. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое и дали возможность продолжать творить.

— Эмма, никто его не заставлял ехать.

— Не похоже, что этот брак будет долгим. Бен никогда не принадлежал женщине больше полугода. Мелиссе вряд ли удастся продержаться дольше.

Роберт коротко заметил:

— Быть может, на этот раз все устроится, и брак сохранится.

— Но ты ведь видел их в тот день, когда они познакомились. Буквально не могли отвести друг от друга глаз. Если бы она была старой и страшной, ничто не смогло бы выманить его из Порт-Керриса.

— Однако она оказалась не старой и не страшной. В том-то и дело, что Мелисса красивая, в высшей степени образованная и несказанно богатая. И если не она, очень скоро появилась бы другая женщина, и, что более важно… — Он заговорил быстрее, чтобы Эмма не успела его перебить: — Ты не хуже меня знаешь, что это правда.

С грустью она признала его правоту:

— В конце концов, мы были вместе более месяца.

Роберт безнадежно покачал головой:

— Эх, Эмма, отпусти ты его.

Тон гостя привел девушку в бешенство:

— Он — мой отец! Что плохого в желании быть рядом с ним?

— Он не отец, тем более не муж, не любовник и не друг. Он — художник. Как и тот упертый маньяк, которого мы посетили сегодня. У таких нет времени возиться с нашими ценностями или стандартами. Все и всё, не касающееся искусства, уходит на второй план.

— Второй план? Я бы удовлетворилась и вторым, и третьим планом. Но мне всегда достается только последняя строчка длинного перечня его приоритетов. Его творчество, его любовные отношения, его скитания по всему свету, даже Маркус и ты — вы все всегда были важнее для него, чем я.

— Тогда оставь его. Подумай о чем-нибудь еще для разнообразия. Порви со всем этим, забудь. Найди для себя занятие.

— Все это я уже делала. Последние два года только тем и занималась, что порывала с ним.

— Тогда поедем со мной утром в Лондон, поживи с Маркусом и Элен. Отвлекись от Порт-Керриса. У тебя будет время привыкнуть к мысли о новой женитьбе Бена, решить, что делать дальше.

— Мне кажется, я уже решила.

Где-то в подсознании ей виделась как бы вращающаяся сцена, которую она наблюдала из глубины зрительного зала. Одна декорация уходит в темноту, новая медленно появляется в свете прожекторов. Новая комната, новый вид из нового окна.

— Но мне не хочется в Лондон.

— А сегодняшний вечер?

Эмма нахмурилась. Она совсем забыла:

— Сегодняшний вечер?

— Мы договорились вместе поужинать.

Ей почудилось, что сама мысль об этом непереносима:

— Я бы лучше отказалась.

— Тебе бы…

— Не поможет. К тому же разболелась голова. — Это был предлог, оправдание, однако с удивлением девушка обнаружила, что так оно и есть. На нее нахлынула боль, похожая на начинающуюся мигрень, когда глазные яблоки как бы втягивает внутрь черепа. Одна мысль о еде, цыплятах в соусе, мороженом вызвала тошноту.

— Я не могу пойти. Не могу.

Роберт тактично не стал возражать:

— Это не конец света.

Старая, удобная поговорка прозвучала для Эммы просто непереносимо. Она закрыла лицо руками, прижав пальцы к глазам, пыталась остановить рыдания. Ведь знала, что будет еще хуже, боль ослепит ее, все ее тело станет совершенно разбитым.

Эмма услышала, как гость произнес ее имя, подошел к ней вплотную и обнял за плечи. Покачиваясь в его объятиях, она поливала слезами новый костюм Роберта, не пытаясь отстраниться, и тихо стонала, чувствуя крепкую хватку своих страданий, напряженная, безответная и ненавидящая отца за то, что он с ней сделал.