Длинные уши в траве. История косули Рыжки - Иржи Кршенек

А как немного насытится, нажуется, ищет подходящее местечко, где бы ей помочиться. Это у нее настоящий обряд. Присядет на корточки, но тут же поднимется, потому что трава щекочет ей брюшко, отойдет немного подальше и снова попробует. Но там ее видно с дороги, и это ей тоже не улыбается; тогда она заходит за живую изгородь и все головой вертит, вид у нее беспокойный, недовольный, и, только когда все полностью ее устраивает, она мочится и свешивает уши назад.

Потом, пройдя через лужок, она забирается в высокую траву и не слушает нас, не обращает на нас никакого внимания. Минутой позже она совсем исчезает из виду, и, где она, мы узнаем только по тому, как волнится трава или нет-нет да и покажутся ее длиннющие уши. Вся мокрая от росы, она появляется уже у дороги, обгладывает молодые грабы и дубки, а потом все прихорашивается и облизывается.

На время мы оставляем ее вроде без внимания, пусть думает, что мы о ней ничего не знаем и совсем потеряли ее, а когда она вволю нагулялась и с этой игрой пора кончать, мы с мамой как бы совершенно естественно заходим за живую изгородь. И тут же видим, как Рыжка мчится к нам и жалобно пищит. Она сует голову в кусты, а заметив нас, изображает из себя все тридцать три несчастья. Прихрамывает и так трясет головой, что ее нельзя не пожалеть. Потом Рыжка еще немножко побегает вокруг дачи, пощиплет наполовину высохшие листочки, а когда мы думаем, что она наконец-то уляжется в норке, она подбирается к розам. Бедняжки розочки! Рыжка обгладывает на них что только можно и умудряется при этом так жонглировать своим привередливым язычком, что и не искалывается совсем. Она и бутоны ест — от бабушкиных облагороженных роз остались одни ветки. Но у нас так заведено: Рыжке дозволено все.

И еще — она настоящий сторож. Вроде везде все тихо, спокойно, ничего не слыхать, но вот Рыжка замерла и запрядала ушами, значит, через какое-то время, причем немалое, на дороге покажется турист или рыбак.

Потом она ненадолго ляжет в папоротник, но всегда так, чтобы видеть, что делается на лугу. Больше всего, конечно, она любит, когда вокруг спокойно и мама выходит из дому с вязаньем. Тут уж Рыжка сразу встает, идет к маме и сворачивается клубочком у ее ног. Мама вяжет, Рыжка жует или спит. Папка, глядя на эту картину из окна, говорит, что примерно таким Рыжке, должно быть, представляется косулин рай.

Кашку свою она получает еще раз в полдень, а потом вечером. Когда приближается время, она начинает облизываться, подпрыгивать, потом подойдет к колодцу, оботрет нос о влажный мох на кружалах и, снова вернувшись к маме, лизнет ей руку. Мама скажет: «Ах, Рыжка, ведь еще не подошло время», но все равно встает и идет варить кашку, а Рыжка скачет за ней, точно коняшка. Взбрыкивает ногами, прядает ушами и глотает слюни.

Спит она уже меньше, довольно много времени проводит на ногах, поэтому к вечеру бывает усталой и иногда даже требует, чтобы ее уложили в домик, — подходит к ящику и толкается в дверцы головой. Мы нарываем Рыжке полные пригоршни травы, всяких былинок и листьев и ставим ее в домик. А едва закроем дверцы, слышим, как она укладывается в своей норке. Тихо бывает до утра, ни единого писка, ни вскрика — ничего.

А поутру она спокойная и послушная. Каша уже сварена, и когда мы выходим наружу — слышим, как Рыжка встает в домике. Я распахиваю дверцы и вижу перед собой Рыжкины глаза. Дверцы расположены высоко, поэтому выйти сама из домика Рыжка не может, я вынимаю ее, а когда она чувствует себя на воле — брыкается и дергается, пока не встанет на ноги.

Рыжка потягивается изо всех сил, так, что становится в два раза длинней, отряхивается, ошметки сена так и отлетают от шерстки, и вот она уже несется к своей розовой миске. Миска должна стоять очень прочно: у Рыжки теперь много сил и она всаживает в посудину носик так мощно, что каша выплескивается из нее, как вода, когда в нее бросишь камень. Мама стоит, вздыхает, но все до тех пор, пока Рыжка не начинает за едой петь. То есть когда Рыжка всю кашу подлижет и на донышке останется совсем капля, и тут в Рыжке что-то начинает хрипеть, свистеть, а потом раздается ее торжественное пение — оно длится до тех пор, пока мама не перестанет гладить Рыжку между ушами и приговаривать:

— Рыжка, Рыжулька, ты великая певица, ты хорошая косулечка, мы же знаем, что ты умеешь неть.

Пока мама говорит ей такие слова, Рыжка шарит носом в миске, и свистит, и пищит, и воркует, как дикий голубь, мурлычет, хрипит, стонет, а так как она все это поет в миску, звуки усиливаются, и кажется, будто она поет на два голоса. Это косулино пенье о том, что снова все будет прекрасно, что над лесом всходит солнце, в реке плещутся рыбы, что мир не пустой и не безлюдный и она, Рыжка, в нем не одинока. Во всяком случае, я думаю, что Рыжка поет, потому что радуется, ведь петь, даже когда что-то мучит, может, наверное, только человек.

И папка, у которого на все есть своя причина и который говорит, что мир, но существу, не что иное, как математика, вдруг подчас умолкает и только качает головой, глядя на Рыжкины проделки.

Чего только теперь она не проделывает! Может, существует еще один мир, в котором вообще нет никаких причин и все измеряется и отсчитывается по-другому? Это мир нашей Рыжки. Позавчера мне опять снился про нее сон. Будто я встретила ее в глухом лесу, она спряталась под елочкой, а по шерсти скатывались холодные дождевые капли. Я звала ее: «Рыжка, Рыжулька!» — но она словно меня и не слышала. И только потом, повернув голову, поглядела на меня своими глазами, что напоминают мне черные, мокрые от дождя ягоды малины. Эти глаза говорили мне, что наш мир совсем другой, чем ее, Рыжкин, мир маленькой покинутой косульки, которая сумела так биться со смертью, что наконец победила ее. Потом вдруг Рыжки не стало, и я проснулась вся в слезах и никак не могла дождаться утра.

Но сейчас Рыжка здесь и поет песенку, даже зяблик Пипша прилетел на елку и вертит головой, поняв, что теперь у него появился конкурент. Я знаю: она допоет песенку и побежит за нами на лужок, а когда попасется — начнет играть с нами в прятки, пока ей не надоест и она не отправится на осмотр бабушкиных роз. Наверно, все именно так, как вчера сказал дядюшка в ответ одному рыбаку, который крикнул ему с другой стороны реки, что, дескать, слышал от кого-то, что у нас есть косуля: «Ошибаешься, друг. Не у нас есть косуля, а мы у нее есть».

Папке очень захотелось картофельных кнедликов с ежевикой. Но ту ежевику, которую он имел в виду, можно собирать только с лодки, потому что это особая, водяная ежевика и растет она вдоль берегов. Я взяла посудину и села в лодку. Стоило папке ухватиться за весло, как примчалась Рыжка и чуть было не бултыхнулась с мостика в воду — до того ей было интересно, что мы собираемся делать. Не спасла положение и мама, когда мы ее позвали: ничем нельзя было отвлечь Рыжку. Она знай обнюхивала каноэ, и, хоть мама отнесла ее на луг, она все равно сердито отпрянула в сторону и снова в два счета прискакала на мостик.