Суженая императора (СИ) - Гэлбрэйт Серина

– Фрайны Рейни, Милес, Эвклиди, Тинсли и Элиас, – перечисляет послушно и одаривает меня взглядом удивлённым и пытливым одновременно. – Почему ты о них вспомнила?

– Нынче я часто возвращаюсь мыслями в те дни, – мой ответ уклончив, я не тороплюсь посвящать Стефана в собственные подозрения, пока не разберусь во всех тонкостях, во всех нюансах, словно передо мною схема неизвестного артефакта и следует прежде изучить её и лишь затем приступать к подбору заготовок и сборке первого, пробного экземпляра. – Эти славные мужи и по сей день при дворе?

– Да. Кроме фрайна Эвклиди – по состоянию здоровья он уже несколько лет не покидает родовое гнездо в Энгеде. Фрайн Элиас с моего дозволения покинул двор за неделю до оглашения, фрайн Рейни отправлен со срочной миссией в Эату.

– Зачем? – настораживаюсь.

– Сам я сейчас не могу туда ни поехать, ни полететь, а часть вопросов необходимо разрешить на месте. Кстати, фрайна Рейни ты должна помнить.

– Разве?

– Это он сдал меня с потрохами своим бесконечно обеспокоенным «Ваше императорское величество, куда вы пропали?!», – Стефан усмехается добродушно. – Когда мы с тобой встретились впервые на том берегу…

– А-а, это когда ты не сходя с места решил поцеловать меня?

– Прямо уж не сходя…

– Почти. Сколько мы прежде проговорили? Минут десять?

– Возможно, я поспешил… немного.

– Вот как? Ты же попросту принял меня за хорошенькую селянку с даром, оттого и попытался приступить к делу немедля.

– Позже Блейк признался, что нарочно обратился ко мне официально, – Стефан морщится, явно не желая обсуждать каждую деталь нашего знакомства. – Сказал, нельзя допускать, чтобы все красавицы доставались мне одному. Встретимся на благодарении, Астра.

Я киваю.

Стефан выходит из спальни, я слышу, как служанки умолкают мгновенно при виде повелителя, выдыхают слаженно: «Ваше императорское величество». Я откидываюсь на подушку, перебираю новые имена.

Похоже, фрайн Рейни по-прежнему в доверенном круге императора. Человеку, стоящему на шаг дальше, вести подобные фривольные речи, тем более за глаза, непозволительно, неслыханно. Человека, стоящего на шаг дальше, не отправят улаживать деликатные вопросы происхождения полукровки, лишь по странной прихоти богов ставшей суженой государя.

* * *

Следующие несколько дней моя жизнь подчинена расписанию, утомительному в своей однообразности, серому, словно затянутые облаками небеса за окном. Каждое утро я поднимаюсь, прохожу через практически церемониальный ритуал утреннего туалета и в сопровождении Шеритты иду на благодарение. Затем храм сменяется трапезной и долгим завтраком. После я возвращаюсь к себе и ожидаю прихода портних и белошвеек, торопящихся закончить работу над гардеробом суженой императора. Кроме мастериц, покои наводняют люди, которым вскоре предстоит начать учить Миреллу. До недавнего времени моя дочь посещала только храмовую школу в Университетском квартале, где за умеренный ежемесячный взнос мальчиков и девочек учили письму, чтению, счёту и другим основам. Когда Мирелла станет постарше, я планировала подыскать учебное заведение посолиднее, где дочь сможет углублённо изучить более серьёзные науки, хотя и понимала, что во Франской империи выбор для девочек невелик. Храмовые школы, платные и бесплатные, смотря по тому, при каком храме и где он находился, обучение домашнее или в монастыре, если у семьи хватало денег для внесения регулярных плат, – вот и весь путь.

Теперь же Миреллу ожидают учителя, которые будут заниматься только с нею, своя классная комната и собственное расписание уроков. Мне ещё предстоит разузнать, что именно будут преподавать Мирелле, и внести свои коррективы, обсудить нюансы. Меньше всего мне хочется, чтобы дочь не знала ничего, кроме вышивки, танцев и игры на музыкальных инструментах. Шеритта сетует, что её младшая дочь уже слишком большая, чтобы быть Мирелле компаньонкой и подругой и учиться вместе с нею, и я соглашаюсь с фрайнэ Бромли. В храмовой школе Мирелла общалась с ровесниками, дружила с другими девочками её возраста, но с кем ей играть здесь, в огромном дворце, где из детей лишь кухонные слуги да пажи?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Первые дни Шеритта внимательно присматривается к моей девочке, будто выискивает в Мирелле фамильные черты, сходство с её отцом. Она и впрямь не говорит мне ни одного недозволенного, оскорбительного слова, ни единого намёка или двусмысленности, точно всегда знала о существовании незаконной племянницы и не видела в том ничего предосудительного. Она не навязывается Мирелле, не подчёркивает, что она и моя дочь соединены узами родства, пусть и не самого близкого, не лебезит перед первенцем императора, но обращается с нею так, как должно обращаться с ребёнком фрайна, стоящего выше по положению. Шеритта рассказывает всё, что знает сама, о столичном дворце и других императорских резиденциях, о придворных и регулярных разъездах, о здешних привычках, нравах и обычаях. Фрайнэ Бромли не делает замечаний, ни когда застаёт меня за схемами и заготовками, ни когда видит, как Илзе возится с Миреллой и беседует со мною. Она не задаёт ни мне, ни Илзе лишних вопросов, не касается нашего происхождения, не настаивает, что если не мне, то такой, как Илзе, уж точно не место в покоях императорской суженой.

За визитами, обсуждениями, примерками и уточнениями проходит день. Иногда мне удаётся самой погулять с Миреллой, но чаще она убегает в компании Илзе. Чем скорее дни сменяют друг друга, тем больше людей видят Миреллу, уверена, если не господам, то слугам уже известно всё. Однако добавить к зеленеющей кроне первопрестольного древа новый листик труднее, нежели поставить подле него смеска, и потому все видят Миреллу, многие или знают, или догадываются, что она моя дочь, но о публичном признании речи пока нет.

Вечер теряется за ещё более долгим ужином. Шеритта надёжно ограждает меня от ненужных разговоров с придворными – я и двор ежедневно видим друг друга, присматриваемся друг к другу с мрачной настороженностью, но обмениваемся лишь приветствиями да положенными любезностями. Благодаря фрайнэ Бромли не сталкиваюсь я и с просителями, письменные послания от них не добираются до моих рук, и никто пока не решается обратиться ко мне с глазу на глаз.

По моей просьбе Илзе словно невзначай расспрашивает слуг и приносит весть, что фрайнэ Жиллес покинула двор сразу после оглашения. Причины спешного отъезда Мадалин разнятся – кто-то считает, что таков приказ императора, негоже, дескать, фаворитке глаза молодой суженой мозолить, а кто-то полагает, будто уехала фрайнэ Жиллес по собственному почину. Мы со Стефаном встречаемся каждое утро и каждый вечер, всегда на людях, всегда под десятками перекрёстных взглядов, однако бесед не ведём и говорим друг другу не больше, чем слышат от меня придворные. Он не наносит визитов в мои покои и не упоминает об исполнении долга, лишь иногда заходит проведать Миреллу.

Местом первого публичного появления государевой суженой традиционно избран главный столичный храм Четырёх. Демонстрация набожности будущей императрицы издавна полагается благоприятно влияющей на умы и сердца подданных, производящей нужное, правильное впечатление, а что может быть важнее своевременно произведённого правильного впечатления? Ведь ежели что не так пойдёт, то ничего уж не исправишь, как ни старайся.

Подготавливают меня не менее тщательно, нежели к оглашению, уделяя особое внимание тем мелочам, что мало заботят придворных, но едва ли укроются от взора простых араннов. Подняться приходится засветло, службы в столичном храме проводятся не ежедневно и куда позже, чем в дворцовом, зато и людей там несравнимо больше, из разных слоёв общества. Из драгоценностей лишь скромные серьги и кольца, платье закрытое и поверх тяжёлый, отороченный мехом плащ. Меня сопровождает чета Бромли – я должна быть только со своею свитой, без суженого, – и до места мы едем в одном из роскошных императорских экипажей с золочёными гербами на дверцах. Вокруг величественного белоснежного здания с четырьмя башенками, символизирующими каждого из Четырёх, уже собрались зеваки, желающие увидеть новую суженую государя. Из низких серых туч сыпет попеременно то колючий снег, то мелкий дождь, и перед выходом из салона Шеритта помогает мне надеть широкий капюшон. От меня не требуется многого: идти, держа осанку, улыбаться и иногда махать рукой людям, столпившимся за спинами императорских стражей. Я с печалью думаю, что отныне всякий мой выезд в город будет вот таким, в приметной карете, под гербом первопрестольного древа, с обязательным присутствием членов моей свиты и охраной, окружающей сначала экипаж, а потом ту часть пути, которую мне предстоит пройти пешком. Я не смогу смотреть на простых горожан иначе, чем на расстоянии, поверх живого оцепления, ко мне никто не приблизится без особого дозволения, меня будут пытаться коснуться мимоходом, словно я храмовая реликвия, несущая каплю божественной благодати, а не живой человек, мало чем отличающийся от них. Разве что удастся хотя бы иногда выбираться в город тайком, переодевшись, как делает Стефан.